А пришла зима - новые забавы пошли. Тут тебе и снежки, и бабы лепные, и даже небольшую крепость хотели сделать. Однова как-то этот снег хотели вовсе со двора сгрести, а то как бы царевич, шастая в сугробах, не застудился б да не захворал со своим хлипким здоровьем. Но Дмитрий закатил такой рев, аж припадок случился, что решили оставить это дело, хотя и строго-настрого предупредили, что ежели токмо услышат хоть един чих, так все вмиг уберут, а мамкам наказали построжее следить за ним на прогулках, чтоб не лазил, куда не следовает.
Ну а разве нянькам охота торчать на морозе, да еще опосля трапезы? И опять Дмитрий гулял, как ему заблагорассудится, а о том, что есть у него в товарищах некто Ивашка, никто и ведать не ведал, хотя они особо и не таились, разве что переговаривались вполголоса да крику никогда не поднимали. Но это Дмитрию даже нравилось. Еще бы! Получается, что у него появилась превеликая тайна, а для мальчишки тайну иметь - все равно что нежданно-негаданно полцарства получить, даже лучше. С полцарством только на словах хорошо, а так-то что с ним делать? Зато тайна - это всегда ого-го.
А как-то посреди зимы стали они вместях с Ивашкой лепить снежную бабу. Дмитрий был какой-то рассерженный, стал пояснять товарищу, что супротив него со стороны царского злобного советника Бориски Годунова, кой хоть и боярин, но без роду и племени, все время умышляются козни, но как он сам, Дмитрий, на царство взойдет, то расправится с ним по-свойски. Тут он в запале подскочил к бабе и начал рубить ее палкой, гневно крича:
- Я ему вмиг голову снесу! Вот так вот!! Вот так вот!!
Ивашка стал успокаивать его, а потом переспросил:
- А как это "без роду, без племени"?
- А так, - важно пояснил Дмитрий, обрадовавшись, что наконец-то нашлось дело, где он, царевич, разбирается гораздо лучше, нежели его товарищ. - Ежели у тебя отец - боярин, и дед им был, и прадед, и еще старее, то ты и сам можешь величаться боярским сыном. Ну и все прочие тако же. Ежели в роду все холопы - выходит, что и ты холоп, ежели гость торговый - стало быть, и тебя купецким сыном назовут. Понял ли? А у Годуновых в роду, тьфу, татаровье какое-то, да хучь бы ханы али цари, а то и там худородство одно. По родословцам, как мне дядька сказывал, он от какого-то мурзы происходит, прозвищем Чет. Это, если по-нашему, не боле сотника, али и того хуже. Да ты меня не слухаешь, - обиделся он, глядя на сосредоточенно уставившегося в какую-то невидимую точку товарища.
- Да нет, слушал я тебя, - откликнулся тот. - Я вот чего думаю. Это ежели у меня отец… - задумчиво начал было Ивашка, а потом, простодушно глянув на царевича васильковыми глазами, сделал вывод: - Значит, я князь.
- Нет, ты бы был князь, если бы твой родитель им был, - терпеливо пояснил царевич.
- Вот я и говорю, - терпеливо пояснил Ивашка, - что я князь.
- Так у тебя-то родитель - мужик, - начал втолковывать Дмитрий так ничего и не понявшему, на его взгляд, товарищу.
- Нет, мать моя сказывала, что князь он, - заупрямился Ивашка.
Дмитрий поначалу даже оторопел, но потом решил поднять товарища на смех:
- Тогда скажи, как его звать-величать? Кому он сродни? От кого род свой ведет?
- Я почем знаю, - пожал плечами Ивашка. - Я и не видал-то его ни разу. Даже лик его не признал бы, коли и встретил.
- А пошто речешь так-то? - не унимался Дмитрий. - Значит, лжа.
- Нет, не лжа, - загорячился Ивашка. - Гля-кось.
И с этими словами он снял с шеи висевший у него на веревочке перстень.
- Се есть память от него.
Дмитрий удивленно взял тяжелый, массивный перстень и, уважительно рассматривая его, отметил вполголоса:
- Тяжелый…
- С чистого золота изделан, - припомнил Ивашка слышанное им как-то раз от матери.
- А камень какой красивый, горит весь. Гля-кось, дак он переливается на солнце. Эхма, даже у нас такого нетути. Я у дядьки видал раз, но этот красивше. Держи, - Дмитрий с видимой неохотой протянул перстень обратно владельцу.
- Ну что, князь у меня отец аль как?
- Можа, и князь, - задумчиво произнес Дмитрий. - Токмо как ты его искать-то будешь, ни имени, ни роду не ведая?
- Не знаю, - вздохнул грустно Ивашка. - Он, наверное, помер давно. Ведь родители завсегда вместе живут. Хотя мать мне ничего про него и не говорила. Только раз, что он в Москве живет, в богатых хоромах, а когда я вырасту, то мы вместе с ней к нему поедем, - оживился мальчуган и с надеждой посмотрел на Дмитрия: - Токмо сперва вырасти надоть.
- Когда я буду царем, я тебе его найду, - торжественно и даже несколько высокопарно произнес Дмитрий и вдруг вспомнил: - Я сейчас такое увидел, ажно удивился.
- Ну, чего еще?
- А знаешь, на кого ты похож, Ивашка?!
- На кого? - вяло спросил мальчик, не испытывая особого интереса, поскольку мысли о родном отце не отпускали его, да и головная боль, начавшаяся с утра, никак не проходила.
- На меня! Вот те крест, не вру. - И Дмитрий, воровато оглянувшись, вынул из-за пазухи небольшое зеркальце с ручкой: - Гля-кось сам. Получается, что мы с тобой как близнята.
Ивашка бережно взял зеркальце из рук царевича и, полюбовавшись узорной, ажурно-кружевной его отделкой и гладко отполированной рукояткой, заглянул в него. Заглянул - и тут же отпрянул, увидев в нем Дмитрия. Не веря глазам, он поднес руку к своему носу, потрогал его озябшей ладошкой, и отбраженный в зеркале немедленно проделал то же самое.
- И впрямь похож, - удивленно сказал он.
- Я по первости глянул, думал - портрет твой… - Голос Дмитрия стал слышаться как-то издалека, то усиливаясь, то затухая. В ушах почему-то зашумело сильнее. Очнулся мальчуган, когда Дмитрий, довольный тем, как он ошарашил такой новостью приятеля, толкнул его в плечо. Хотя толчок был не сильный, а просто дружеский, Ивашка не удержался на ногах и плюхнулся в снег.
Перед глазами у него все поплыло, переливаясь какими-то радужными кругами, и он на миг даже потерял сознание, но тут же очнулся от звонкого удивленного голоса царевича:
- Ты чего?
Ивашка с усилием открыл глаза. Встревоженный Дмитрий сидел возле него на корточках и тормошил его за плечо. С трудом поднявшись, мальчик покрутил отяжелевшей головой и, с трудом шевеля онемевшими губами, произнес:
- Я, пожалуй, пойду. Чего-то гудит у меня все, - пожаловался он и хотел руку поднести, чтоб показать, где гудит, но не смог. Царевич, кусая губы, хмурился, обдумывая что-то, а потом взял товарища за руку и не терпящим возражений тоном решительно произнес:
- Идем ко мне.
- Ты что? - вырвал Ивашка руку. - Нельзя. Ежели кто узнает, так и тебе, и мне, и еще кое-кому попадет, - вспомнил он о Митриче.
- Тогда я с тобой пошлю кого-нибудь!
- Не, тоже не надо. Сам доберусь, не маленький.
- Тогда я тебя провожу до дома. Давай, - и царевич подтолкнул мальчугана к дубку. Ивашка дважды срывался с него и только при старательной поддержке Дмитрия, усиленно подталкивавшего его сзади, вскарабкался на дерево. Едва он встал на нижнюю ветку, по которой обычно перебирался на ту сторону тына, как глянул вниз и зашатался - перед глазами все вновь поплыло-поехало.
- Держись, я сейчас, - услышал Ивашка откуда-то издалека голос Дмитрия.
Мальчику даже померещилось, поскольку повернуть шею, чтобы глянуть, он не мог, что царевич перепутал деревья и лезет совсем на другое, как вдруг почувствовал на плече его руку.
- Пошли, Ивашка.
Тот было попытался, но ватные ноги упорно не хотели слушаться мальчишку. Казалось, страшная усталость физически придавила их к ветке. Ноги, ставшие чужими, дрожали, но вперед не шли.
- Сейчас, сейчас, - пробормотал он. - Ежели чего, Дмитрий поможет, - и крепко сцепив зубы, оторвался одной ногой от ветки.
Первый шаг в любом деле бывает самым тяжелым. Второй удался Ивашке полегче, пускай и не намного, но все ж таки. Следом за ним - третий, но на четвертый уже не хватило сил.
"Только бы не глянуть вниз", - шептал он, чувствуя, что тогда точно сорвется, и продолжал беспомощно стоять, раскачиваясь из стороны в сторону над заостренными концами бревен, которые напоминали чьи-то хищные зубы, злобно поджидающие добычу.
Дмитрий глянул вниз, на тын, потом на Ивашку, потом опять вниз, сделал шажок поближе к приятелю и, ухватив его рукой за плечо, попытался помочь ему восстановить равновесие, но, увы, сил ему явно не хватало.
Тогда, сообразив, что еще одно-два мгновения, и товарищ его свалится аккурат животом или грудью на самые острия, да еще с маху, отступил на шаг, не отпуская руки от его плеча, и вдруг ринулся вперед с отчаянным криком:
- Прыгай!
Очнулся Ивашка уже в сугробе. Рядом с ним, улыбаясь, сидел на корточках Дмитрий.
- Как я придумал? - подмигнул он, но тут же, согнав улыбку с лица, которое приняло озабоченный вид, участливо спросил: - Совсем худо тебе, да?
- Да нет, ничего, - усмехнулся Ивашка. Хотя какое уж тут ничего, когда сердце у него в груди трепыхалось, как воробей, только что пойманный и посаженный в клетку.
- Ничего, - проворчал Дмитрий. - Вставай уж, горе мое луковое. И ничего-то ты не можешь, мучайся с тобой.
Кое-как подняв приятеля и примеряясь под него и так и эдак, потому что Ивашку какая-то неведомая сила продолжала трясти и шатать из стороны в сторону, Дмитрий чуть ли не поволок его на себе к симоновскому дому, периодически спрашивая, правильно ли они идут. У ворот Ивашка озабоченно спросил у царевича:
- Назад-то дорогу найдешь аль проводить? Дмитрий рассмеялся:
- Из тебя провожающий сейчас, как… - Он запнулся на секунду, подыскивая сравнение поудачнее, и наконец нашел: - Как из той снежной бабы, что я развалил сегодня. Давай уж лезь.
Перспектива лезть через подворотню Ивашку не устраивала, поскольку он не знал, сможет ли встать на той стороне на ноги, и он медлил, собираясь с силами, а чтобы Дмитрий не заподозрил чего недоброго, переспросил:
- Чего скажешь-то там? - кивнул головой в сторону хором.
- А-а, - махнул рукой беззаботно царевич, - скажу дворне, что на воротах, мол, на дерево полез да спрыгнул по ту сторону. И погрожу, чтоб не сказывали никому.
- Ага, - кивнул головой Ивашка. - Это хорошо. Поверят.
- Ты лезь давай, а то стоишь, вон, закоченел поди весь.
Ивашка с усилием опустился на четвереньки и стал протискиваться в подворотню. Сколько полз, мальчик так и не запомнил, потому что забылся, как ему показалось, всего-то на миг, а когда наконец открыл глаза, то увидел, что он уже в избе, а над ним низко склонилось перепуганное донельзя лицо Митрича. И почти тут же услышал его хриплый голос:
- Ну вот, оклемался. А я-то уж чего только не передумал. Боялся, к колдуну везти придется. Ты меня слышишь, ай как? - озабоченно обратился он к Ивашке, на что мальчик еле заметно кивнул.
- Ну и слава богу, слава богу, - Митрич бегал по избе, суетясь, поминутно что-то хватая, но тут же с досады бросая, как ненужное, и хватаясь за другое.
- Про народ-то ты мне не досказал. Ну ладноть, завтра доскажешь. Хорошо, что я засветло подъехал. Я ворота открыл, глядь, ан ты возле валяешься, дак прямо на снегу, и весь жаром пышешь, ажно снег под тобой малость подтаял. Я тебя тащу, а ты бормочешь чего-то. Ну, вот и молоко готово, горячее, с медком, испей, и полегчает враз. - Он подошел к мальчонке с большой глиняной кружкой в руках и сокрушенно охнул - Ивашка вновь был в жару и беспомощно метался по постели, хватаясь время от времени руками за горло, из которого раздавалось уж не дыхание, а только один хрип.
- Эх-ма, горе-то какое, - Митрич сел на край у изголовья и, приложив руку ко лбу мальчика, тут же отдернул ее, как будто коснулся раскаленной жаровни. Лоб у Ивашки пылал, как и все тельце, в иссушающем и испепеляющем огне.
- Видать, не миновать тебе колдуна, малец, - сокрушенно пробормотал он и вздохнул.
Глава XVII
В ГОСТЯХ У КОЛДУНА
Когда Ивашка снова открыл глаза, то первым его чувством было удивление - где я? Помещение, в котором находился мальчик, было немногим больше, чем комнатенка в симоновском доме, где он спал. Даже в Рясске он не встречал таких маленьких домиков. Зато пахло точно так же, как у старого Пахома, - пряно и дурманяще.
Правда, тут к привычным ароматам добавлялся запах еще каких-то незнакомых трав. Причем как раз эти незнакомые пахли гораздо острее привычных, временами вовсе заглушая остальные запахи, будто надвигаясь на Ивашку некими волнами.
Он хотел пошевелить головой, но не смог. Странно, у него уже ничего не болело, но и сил, казалось, совсем не осталось. "Что же я, так и буду всю жизнь теперь на лавке лежать?" - мелькнула у него в голове тревожная мысль. Однако тело свое он чувствовал, пальцами рук пошевелить сумел и, понемногу упокоившись, опять заснул.
Проснувшись на другое утро, он попытался встать, но это ему не удалось. Получилось лишь немного приподняться, да и то мальчику пришлось вложить в это движение все оставшиеся силенки, после чего он вновь откинулся на что-то теплое и мягкое, чувствуя себя совершенно измотанным.
- Очнулся наконец, - вдруг раздался голос совсем рядом, и откуда-то из-за Ивашкиной головы вышел старик, окинувший мальчика пронзительным взглядом черных глаз, который мог бы показаться даже страшным, если бы этот взгляд столь явственно не излучал доброту и тепло.
Некоторое время тот придирчиво смотрел на мальчика, а затем неспешно прошел к столу, раздвигая головой большие заросли висящих под потолком снизок трав и не обращая на них ни малейшего внимания, хотя и выдергивал из них не глядя отдельные пучки.
От этого травяного колыхания по избенке вновь пошла приятная волна какого-то дразнящего запаха. Ивашка раза три громко чихнул и, странное дело, почувствовал себя сильнее, причем настолько, что был уже в силах подняться и сесть на лежанке. Прямо на него смотрела оскаленная медвежья морда. Ивашке стало страшновато, но морда не рычала и не шевелилась. Осмелев и приглядевшись, мальчик с облегчением вздохнул - то была шкура медведя, под которой он спал. Старик обернулся на шорох и властно произнес:
- Лягсь.
Мальчик безропотно лег.
- И спи, - добавил хозяин избушки. - Еще не время.
Ивашка хотел поначалу запротестовать, мол, сколько можно спать, но не успел - неожиданно для самого себя он опять уснул. И то ли снилось ему, как старик поил его чем-то теплым, противным и горьким, как белена, то ли вправду это было, но, открыв глаза, он увидел, что со двора в избу сквозь узенькие мутные оконца пробивается солнечный свет то ли этого, то ли уже следующего дня, а возле него сидит старик, внимательно разглядывая его, Ивашкин, перстень.
- Это мой, - потянулся мальчик к перстню.
- Проснулся, - скупо улыбнулся старик, весело глядя на мальчика. И, странное дело, Ивашке тоже захотелось петь, играть, веселиться, будто и не было у него в жизни никогда никакого горя, а совсем недавно - тяжкой болезни.
- Ну, вставай, - сказал старик, и Ивашка вскочил с лавки. Вскочил и тут же пошатнулся, чуть не упав. Хорошо, что его вовремя поддержала не по-стариковски сильная, крепкая рука.
- Рано одначе, хотя и пора, - непонятно пробормотал старик и опять устремился к столу, на котором одиноко стояла большая глиняная кружка. Отхлебнув из нее малость и подумав немного, старик ловким движением погрузил руку в висевший над ним пук каких-то корешков, выдернул один, потом еще и начал быстро толочь их в ступе, бормоча какие-то слова, смысла которых Ивашка не понял:
Медведь лохус барко лис
За куль бокус ларма к лис.
Потом, оглянувшись на мальчугана и весело засмеявшись, старик показал в улыбке крепкие белые зубы, как ни странно, сохранившиеся у него все, кроме одного, - на его месте зияла чернота, махнул досадливо рукой и опять забормотал:
- И чего я буробую, токмо дитя пугаю? Никого ж нет.
Далее он трудился молча, но с еще большим усердием. Наконец он решил, что хватит, и высыпал свой труд в кружку, которую тут же поставил в печку. Сам все время оставался рядом, не уставая помешивать варево. Затем, уже после того как оно немного остыло, отхлебнул на пробу и, зажмурившись, застыл в каком-то непонятном ожидании. Стоял он так достаточно долго, не меньше двух-трех минут. Потом задумчиво кашлянул, склонив голову, еще раз внимательно посмотрел на варево в кружке и принял решение.
- Вот теперь пить можно, - и с этими словами он вновь очутился возле Ивашки. - Давай-ка, голуба душа, отведай колдовского настоя.
Ивашка с опаской взял кружку из стариковских рук (издали она казалась черной от грязи), потом посмотрел на неведомый напиток, который слегка даже пенился и шипел, выпуская мелкие пузырьки на поверхность, понюхал его и сморщился. Запах был не из приятных.
Видя, с каким недоверием мальчик приглядывается к его напитку, старик возмутился:
- Ишь, какой боягуз. Давай, давай, пей. Ивашка осторожно сделал один глоток. Ничего… даже показалось приятно, и кончик языка закололо мелкими-мелкими иголочками. Только чересчур кисловато, правда, а так сойдет.
- Квас, поди, али пиво? - вопросительно глянул он на старика.
Тот громоподобно захохотал и, насилу отдышавшись, вытирая рукавом слезы, кивнул головой:
- Пиво, пиво. Пей на здоровье, - и опять захохотал.
Странное дело, голос при разговоре у него был ясный и отчетливый, но не громкий, а смеялся он так, что у Ивашки звенело в ушах. Допив почти до половины содержимое кружки, Ивашка аж икнул от неожиданно обуявшего его чувства сытости. До дна опорожнить кружку ему не дал все тот же старик, ловко выхватив ее из рук мальчика и буркнув при этом:
- Будя, а то взбрыкивать почнешь да все мои хоромы разнесешь чего доброго, - и, открыв дверь, выплеснул остатки на улицу.
Ивашка с сожалением посмотрел на пустую кружку в руках старика и, не зная, что сказать, выдавил из себя:
- Благодарствуем, - но тут же не выдержав, поинтересовался: - А еще малость нельзя?
- Нельзя, - строго произнес старик, поставил кружку на стол и повернулся к мальчику: - Меня все дедом Синеусом кличут. Вишь, усы какие? - Ион провел по ним пальцем.
Усы у старика, или, как он себя называл, деда Синеуса, были и впрямь знатные - пышные, густые и действительно с синеватым оттенком.
- Как глаза у тебя, - подмигнул он мальчику. - Так и ты меня так же зови. А пива, - тут он опять усмехнулся, - нельзя более. И так много дал.
- Боишься, захмелею?
Старик снова захохотал, но скоро успокоился, присел рядом с Ивашкой, погладил его рукой по голове и сразу резким движением стряхнул ее книзу, будто испачкался в какой-то грязи.
- Ас тобой не соскучишься.
Лицо его поначалу выглядело действительно странноватым. Все в глубоких шрамах, неприятно зиявших рубцах, напоминающих свежие и глубокие раны, из коих вот-вот хлынет кровь. И борода его росла как-то странно, не повсюду, ровным слоем покрывая нижнюю часть лица, как у Митрича, а пучками, как те травы, что висели у него под потолком.
- Страшно? - прервал затянувшееся молчание старик, будто прочитав Ивашкины мысли, и с усмешкой провел по лицу рукой, улыбнувшись при этом как-то так жалко, что Ивашке захотелось даже погладить его по голове, как маленького. Себя мальчуган считал, понятное дело, совсем большим. И чтобы как-то утешить и успокоить его (кому приятно, когда при виде тебя не то что люди, а каждая собака на улице шарахается), он вымолвил: