- Пойдет, - утвердительно кивнул иноземец. - Только чтобы четверть новая была, - сразу уточнил он.
- Ишь какой, - ухмыльнулся Феофилакт. - Впополам цену рубишь. Так-то оно негоже, мил человек. А давай не по-твоему и не по-моему. Я тебе новыми четвертями, а ты мне за них по рублю и шесть десятков денег сверху. Идет?
Незнакомец некоторое время стоял молча, что-то высчитывая в уме, после чего согласно кивнул головой.
- Тогда по рукам, - и Феофилакт протянул мощную длань с поросшими густым волосом пальцами, чуть подрагивающими от нетерпения.
"Неужто возьмет?" - не верил он нежданной удаче. За такую цену он и не рассчитывал расторговаться, а тут…
- Обожди. Купить я куплю, - иноземец в подтверждение потряс тугой мошной, - но попрошу придачу.
- Каку хошь, - обрадовался монах.
Цена, названная им, была чуть ли не вдвое выше той, по которой он уж было хотел продать рожь, и в полтора раза превышала среднюю.
- Мне нужен мальчик.
- Какой мальчик? - вытаращил глаза монах.
- Вон тот. - И незнакомец тонким длинным пальцем небрежно указал на Ивашку.
- Как так "нужен"? - Лицо Феофилакта начало наливаться гневом. - Чай не холоп, не смерд какой. Вольный, с монастыря. Не хозяин я ему. Да и не вещь это, чтоб купить-отдать-продать можно было. Лучше бы ты шел отсюда куда подальше, человече, а то я и осерчать могу. - И, поморгав секунду (видно, не выходила из головы неудачная торговля), добавил: - Вот другого чего могу дать. Не желаешь? Все, что душе угодно.
Незнакомец покачал отрицательно головой и пояснил:
- Мальчика я уговорю. Он поедет со мной добровольно, а вам за труды я дам талер, - и иноземец потряс черным тугим мешочком, который тотчас издал веселый заливистый звон.
- Сказал же я, - крякнул монах. - Не продается отрок. Не продажный. Да и цена не сходная. Просто курам на смех, да и только. Что я, ефимков не знаю? За них много не купишь.
- Не лги, монах. - Человек в черном укоризненно покачал головой. - Лгать - грех. А талер за него, - и он кивнул головой в Ивашкину сторону, - это вполне достаточно, если не сказать больше. Просто мне срочно нужен мальчик в услужение, вот я и переплачиваю.
- Нет, нет и нет, - монах решительно затряс головой, и иноземец, презрительно усмехнувшись, произнес:
- Ладно. Знай мою доброту. Два талера. - Запустив пальцы в мешочек, он ловко извлек монету и протянул ее Феофилакту.
Тот недоверчиво взвесил ее в руке.
- Да они у тебя, поди, коновые? - протянул он хмуро, продолжая колебаться.
- И снова ты лжешь, - последовал жесткий ответ. - Или сам не чувствуешь?
- Если б ты мне хотя бы рубль предложил, - неуверенно протянул Феофилакт, - а то два талера.
- Я дам тебе больше, - снова усмехнулся незнакомец. - Ты получишь не только два талера, но и бочонок бургундского в придачу. - И коварно добавил: - У вас его, наверное, пьют только архиереи.
Монах почесал спутавшуюся бороду. Дело в том, что в ожидании хороших покупателей он уже изрядно потрепал монастырскую казну. И даже та малая пока выручка, которую ему удалось получить, наполовину откочевала из его мошны. Чтобы покрыть недостачу, ему с лихвой хватило бы и одного талера, а значит, на второй можно смело пить. К тому же из тех денег, что ему предложили за рожь, тоже можно было утаить - Феофилакт наморщил лоб, долго шлепал губами - да, получалось изрядно. Во всяком случае, не меньше рубля - это точно. Опять же заботы за товар уже не будет, да еще и бочонок хорошего вина…
Особенно понравилось Феофилакту упоминание об архиерее, с которым он теперь может совершенно на равных пить дорогое и благородное вино. Он даже хмыкнул себе в бороду от такого сравнения, но все же сомнения оставались.
"Наобещает с три короба, а потом ищи ветра в поле", - и вновь с недоверием глянул на покупателя, но тот развеял все его сомнения, сказав:
- Талеры отдам сейчас. Ближе к вечеру вам доставят вино. За товар расплачусь позже, когда приду забирать мальчика.
- Бочонок пораньше бы, - пробормотал глухо монах, отводя глаза и как бы стыдясь своего пристрастия к хмельному, кашлянул и робко спросил:
- Не разбавлено вино-то?
- На дорогой кафтан заплату из грубого сукна не ставят, - улыбнулся человек в черном. - И сукно без пользы уйдет, и кафтан загубишь. - И, глядя умными пронзительными глазами на Феофилакта, успокаивающе произнес:
- А за мальчика волноваться не надо. Ему у меня будет хорошо. У себя же скажете, что утонул в реке. Всякое ведь бывает.
- Бывает, - сокрушенно вздохнул монах, качая большой кудлатой головой с торчащими из нее клочками сена, да так горестно, будто Ивашка и впрямь уже утонул.
Впрочем, горе горем, а денежки - они счет любят. Мало ли что мог подсунуть этот странный человек в черном. Но вроде бы ефимки и впрямь были "тяжелыми".
А когда он поднял голову, то с удивлением обнаружил, что незнакомец уже исчез в шумной многолюдной московской толпе. Да как быстро - вроде только что здесь был, ан глядь - и нетути.
"Можа, сон пригрезился али с вина помстилось, - ошалело подумал Феофилакт. - Можа, и не было его вовсе?"
Но талеры, совсем новенькие, блистая радующей глаз белизной, по-прежнему оставались зажатыми в его крепкой, могучей длани, и монах, вздохнув и перекрестив рот, вновь пошел спать, резонно рассудив, что бесплотный дух серебряные монеты в руках не таскает. Но сон к нему уже не шел. Мучила совесть.
Много далеко не богоугодных дел свершил Феофилакт в жизни, но людьми ему еще торговать не доводилось, и возникло чувство вины перед этим притихшим, будто почуявшим неладное, отроком, неотступно смотревшим на него большими васильковыми глазами. И чтобы оторваться от неприятных дум, монах, подозвав Ивашку, разрешил ему пойти погулять до вечера, только далеко не заходить.
Мальчику действительно что-то не понравилось в их беседе, но детское сердце еще не ведало ни человеческой подлости, ни того, как порой коварно помогает ей неудержимая тяга к хмельному зелью.
К тому же Ивашке, уже окончательно изнывшему за полтора дня от неотступного сидения возле монаха, очень уж хотелось куда-нибудь пойти! Он так обрадовался разрешению погулять, что больше ни о чем и не помышлял. Весь осадок от встречи с человеком в черном исчез в мгновение ока, и через миг Ивашка уже был далеко от возов.
Но на прогулке ему не повезло. Мало того что забрел в какой-то глухой переулок и окончательно потерялся, где он и где искать выход, так его еще обступили босоногие мальчишки чуть постарше и устроили допрос с пристрастием:
- Ты кто такой? Чей будешь?
- Ивашка я, монастырский. А так с Рясска.
- А чего к нам? Почто по нашей улице без дозволенья ходишь?
- Какого дозволенья? - окончательно растерялся Ивашка.
- А вот какого, - и самый бойкий сильно толкнул его. Ивашка, потеряв равновесие, упал навзничь. Тут же на пыльной земле образовалась гора тел, радостно орущая что-то веселое. Потом она распалась, и ребята, гордо переговариваясь, как лихо они всыпали чужаку, убежали.
Остался один: сопливый, золотушный и хилый, росточком поменьше Ивашки, но с заносчивым выражением на бледном лице.
- Ну что, попало тебе? Будешь еще по нашей улице ходить? - И он надменно подбоченился, глядя на поднимающегося с земли и обозленного нанесенной ни за что ни про что обидой Ивашку.
- Ежели еще раз… - Но золотушник не успел договорить, плюхнувшись в пыль от крепких Ивашкиных кулаков.
Через мгновение он уже отчаянно орал "мама!", пытаясь увернуться и не помышляя о сопротивлении этому чужаку, который оказался таким смелым.
Но уже послышались крики: "Гришку Отрепьева бьют!" и топот приближающейся босоногой ватаги.
Второй раз быть внизу кучи малы Ивашке вовсе не улыбалось. Он вскочил на ноги, утер кровь, текшую из носа, и, пообещав поверженному врагу: "Мы еще с тобой поквитаемся", уже был далеко.
Ноги несли его так резво, а мозг, подсознательно избрав верный путь, так четко сработал, что Ивашка очень быстро очутился возле знакомых мест. Оглянувшись и увидев, что погоня отстала, он тут же сбавил шаг, стараясь идти более уверенно и время от времени сплевывая кровь, сочившуюся из разбитых губ.
"Погоди ужо, - думал он, разгоряченный недавней битвой. - Коли каждый в одиночку был бы, нешто справились? Да ни в жисть. А все разом - немудрена потеха. Так и медведя завалить можно. И этот, Гришка, тоже хорош, чуть не его верх, так "мама" кричать. Ишь… - и вздохнул горестно. - Хорошо, коли есть кого звать".
Но дальше погрустить ему не удалось, ибо Феофилакт, опасаясь упустить выгодную сделку, уже сотню раз успел пожалеть, что отпустил Ивашку погулять напоследок, и повсюду его разыскивал.
Вечерело. Феофилакта шатало из стороны в сторону - проба, которую он сделал из присланного бочонка, была внушительной. То ли потому, что вино действительно было замечательное на вкус, то ли потому, что, прикладываясь к нему, Феофилакт чувствовал всем нутром, как он приравнивается к архиерею и даже становится ему чем-то сродни, но перебрал он на этот раз больше обычного и, увидев Ивашку, первым делом отвесил ему увесистый подзатыльник.
- Ишь, шляется тут, а я… печалуюсь - с трудом выговорил он и смачно икнул. - Чтоб ни на шаг от меня! - И, успокоенный, пьяно погрозил пальцем и отправился спать.
"Что за день такой сегодня, - и Ивашка, опять горестно вздохнув, прилег возле, положив голову на колесо телеги. - То этот черный ухо крутил, то ребята ни за что ни про что накинулись, теперь вот от отца Феофилакта подзатыльник, а ведь сам пустил гулять".
- Это за грехи, - послышался где-то рядом голос.
Ивашка, вздрогнув, ошарашенно обернулся, но тут же успокоился - два мужика возле соседней телеги лениво переговаривались друг с другом.
- Может, Господь и даст, родит еще, - глубокомысленно заметил другой.
- Да где там. Родила уже, но девку, - зашептал опять первый. - А брат царицын подменил ее на сына.
- А откель взяли-то? - оторопело спросил второй, с вытянутым лицом, озабоченно озирающийся все время по сторонам, - не заметил бы кто, какие они ведут крамольные разговоры. Однако любопытство пересилило страх и интерес к новостям из царевой жизни был настолько велик, что он поторопил своего собеседника: - Откель взяли-то, говорю?
Тот усмехнулся.
- Ишь, взяли… У жены стрельца забрали.
- Вона как!..
- Да-а. А ты думал. Так про енто дело прознали и царю донесли.
- Самому? - ахнул озиравшийся.
- Тихо ты, не ровен час, услышит кто. Сие есть секрет большой. Так вот, царь, Федор Иоаннович, спознав такое дело, хотел женку свою в монастырь отправить и боярина Годунова, брательника ейного, туда же.
- В женский-то? - усомнился второй.
- Да ты слушай, дурья твоя башка, - возмутился рассказчик. - Сам ты женский. Знамо дело, в мужской. Да только боярину не с руки это. Теперича он самый знатный изо всех, наипервейший опосля царя на Руси, брат царицы, а тут в монастырь… Негоже это. Вот он и пошел с ножом на царя-батюшку.
- Свят, свят, - замахал руками второй и опять, оглядевшись по сторонам, заторопил рассказчика. - А дальше-то, дальше что? Неужто убил?
- Бог милостив, ранил токмо, да и то не сильно, это мне надежные людишки поведали. Есть у меня здесь знакомцы в дворне у одного боярина, вот они и слыхали краем уха. А еще баяли, будто и дите вовсе не царево у ей.
- А чей жа? - в недоумении уставился на говоруна мужик с яйцевидным черепом. - Она же его жена?
- Жена его, а дитя неведомо чье. Царь в монастырь молиться ходил, а царица и нагуляла.
- Да ну, - опять усомнился второй.
- Вот те и "ну". Так царь за то и хотел ее в монастырь. Чтоб не гуляла, а честь царскую блюла.
Человек в черном возник возле беседующих сплетников будто из-под земли. Оба мужика ошалело разглядывали его какое-то мгновение, а потом, опомнившись, вскочили на ноги и смущенно потупились. Человек в черном смерил их строгим взглядом ледяных, мертвенно-голубых глаз и не спеша двинулся дальше. Один из мужиков, поняв, что нельзя терять ни минуты, бросился к нему.
- Боярин, а боярин, - робко окликнул он и, не дожидаясь, когда тот обернется, зашептал со спины прямо в ухо: - Мы ведь того. Это один юродивый здесь все хаживал, так он и орал, а я вот пересказал своему знакомцу. Боярин, ты не… - и остановился как вкопанный, услышав раздавшуюся в ответ непонятную фразу.
- Чево?
Фраза прозвучала снова, но уже с небольшим добавлением, и мужик, облегченно заулыбавшись, повернулся к своему собеседнику, будто манны небесной вкусив:
- Так он иноземец. На нашем ни бельмеса. Второй перекрестился.
- Слава тебе господи. - И оба, как по команде, куда-то делись от греха подальше.
Человек в черном усмехнулся. Еще бы - ведь все эти слухи, ходившие о царской семье и не имевшие под собой ни малейшей почвы, распускались именно им самим. О-о, он знал, как действовать, сообщая строго по секрету, один на один и всего двум-трем доверенным боярам, не больше, а те уже дальше. И хорошо, видать, разносили, коли не только знать, но и ихняя дворня, и даже дальние родственники дворни, и просто знакомые да земляки уже знали, как им казалось, все о царской семье.
Зачем это ему было нужно? Об этом чуть позже. Пока же человек в черном, подойдя к храпевшему, как всегда, Феофилакту, нетерпеливо потряс его и, бросив туго набитый мешочек прямо на широкую монашескую грудь, вымолвил:
- Задаток. За товаром скоро приедут.
- Токмо… - опухший от хмельного сна Феофилакт нахмурился, чувствуя вину перед Ивашкой, немного помялся, но все-таки выдавил из себя: - Мальца сам сговоришь, а то как-то нехорошо.
Человек в черном заверил монаха:
- Мальчик уйдет только по своей воле. Это непременно.
Затем, уже не обращая на монаха ни малейшего внимания, повернулся к Ивашке и, присев возле него на корточки, ласково спросил:
- Другие города есть желание увидеть? Великого князя Дмитрия Ивановича - родного брата нашего царя узреть?
Ивашка недолго колебался. Жажда новых впечатлений так сильно захватила его, что он решительно ответил:
- Знамо дело, хочу.
- Тогда идем. - И незнакомец спокойно, будто и не ждал другого ответа, взял Ивашку за руку.
- А как же отец Феофилакт? - спросил тот. Незнакомец внимательно посмотрел на Ивашку:
- Ты послушный. - Тонкие губы чуть раздвинулись в улыбке. - Но за него ты можешь не беспокоиться. Я уже обо всем с ним договорился. - И он повел мальчугана к себе, в небольшой приземистый деревянный домик, находившийся, как оказалось, почти рядом.
Здесь было чисто, но как-то неуютно и… тревожно. Впрочем, в последнем, скорее всего, был виноват недостаток света. Просторная горница освещалась лишь тусклым огоньком горящей перед образами лампады. Ивашка за день так устал, что даже не стал разглядывать, куда он попал, а сразу же брякнулся на сундук, застеленный полушубком, и, подсунув вывернутый овчиной наружу рукав себе под голову, через минуту уже спал крепким сном.
Только раз сквозь дрему померещилось ему, что кто-то стоит возле него и сверлит тяжелым страшным взглядом. Но это длилось всего один миг, после чего Ивашка уже ни на что не обращал внимания. Он спал так, как могут спать только дети, безмятежно сопя и видя счастливые сны.
Но человек, стоявший в изголовье, ему не померещился. Одетый во все черное, тайный иезуит ордена Иисуса Бенедикт Канчелло действительно какое-то время внимательно разглядывал его и потом прошептал с довольным вздохом:
- Матерь божья. Как похож. Сама Дева Мария помогает мне. Редкостная удача. - И, погасив свечу, отправился в свою опочивальню.
Глаза его горели холодным голубым пламенем, как лед на солнце, и он даже довольно замурлыкал под нос какую-то веселую итальянскую песенку.
Собственно говоря, Канчелло и сам не особенно-то понимал, зачем он купил мальчишку и как его можно использовать в будущем. Пока что Бенедикт твердо знал лишь одно - только богом мог быть послан ему этот мальчуган, так удивительно похожий на наследника престола, царевича Дмитрия. Это не случайно. Это дар Небес, и не воспользоваться таким даром - грех.
Потому Канчелло, едва увидев Ивашку, сразу же решил не упускать такого благоприятного момента. Открывались новые, еще им самим не в полной мере осознанные возможности сплетения новых интриг и комбинаций, направленных против царя Федора, которого иезуит вовсе не ненавидел, а даже немного жалел, ибо человек, стоящий на пути братьев ордена Иисуса и мешающий осуществлению их планов, был обречен, независимо от того, сознательно он мешал или просто самим фактом своего существования на белом свете. Не имело также значения и кто он: знатный и богатый или простолюдин, пребывающий в нищете. Царь Федор мешал уже тем, что был жив. Исходя из этого он был обречен.
Никому из иезуитов, включая самого Антонио Поссевино, не удалось добиться своего на Руси, хотя несколько лет назад, во время их недолгого свидания в одной из комнат папского дворца в Риме, тот же Антонио держался с ним весьма и весьма надменно, пусть внешне это никоим образом не было показано, даже напротив - учтивая речь, дружеские ласковые похлопывания по плечу, заботливые вопросы и, главное, чего и жаждал Канчелло, разрешение на любую импровизацию и аферу. Именно такой задачи и жаждал в то время Бенедикт - авантюрист по натуре и тонко разбирающийся в политике человек.
Он усмехнулся, вспомнив еще раз во всех подробностях ту памятную встречу. Услужливая память цепко удерживала в голове все второстепенные и самые, казалось бы, незначительнейшие детали.