8
- Друже, гляди - плывут! - выкрикнул Секач, сидя на толстом суку старой ветвистой вербы, высоко поднимавшейся над другими деревьями.
Товкач сощурился от солнца.
- Что-то я не вижу… Ты, часом, не брешешь?
- Ей-богу, плывут!.. Да куда ты смотришь?.. Вон, против Краснякова выплывают. Поворачивают, сдаётся, в устье Корабельной… Да сколько их, матушки!
Теперь уже и Товкач заметил турецкую флотилию.
На широком, сверкающем против солнца плёсе Днепра появлялись из-за поворота корабли. Один, два, три… пять… десять… двадцать… пятьдесят… Товкач сбился со счета.
- Это они! Не будем мешкать! Бежим скорее к кошевому! - выкрикнул Секач, быстро спускаясь вниз.
Выслушав дозорных. Серко надел на саблю шапку и поднял её. Это был условный знак. В гот же миг десятки чаек вынырнули из камышей, из-за кустов чернотала и быстро помчались наперехват турецким кораблям. Как быстрокрылые птицы, летели они по спокойным водам Корабельной, со всех сторон окружая вражескую флотилию.
- С богом, братья-молодцы! - прогремел голос Серко. - Палите из гакивниц! Стреляйте из мушкетов! На приступ! Готовьте крюки! На приступ!
Над рекой раздались пушечные выстрелы. Запорожские гакивницы, укреплённые на носах кораблей, ударили картечью. Турки ответили ядрами. Пороховой дым заклубился над кораблями, над зелёными поймами.
Две подбитые чайки пошли на дно. Уцелевшие с них запорожцы барахтались в воде, сбрасывали с себя одежду и, фыркая, поворачивали к берегу.
Серко стоял на своей чайке, окидывая взглядом все устье Корабельной, где завязался бой. Турецкие корабли остановились, нарушили строй. На них заметались, закричали янычары, усиливая пушечный огонь.
- Кидайте огненные трубки! Ошарашьте пёсьи морды! - крикнул Серко, видя, что ещё одна чайка перевернулась от попавшего в неё ядра и пошла на дно.
На каждой чайке было по две начинённых порохом трубки, изготовленных в мастерских Сечи. Это было великолепное изобретение запорожцев. С одной стороны трубку наглухо заклёпывали, а с другой оставляли открытой. Сюда засыпали порох, вставляли пропитанный селитрой фитиль. Трубку заряжали в гакивницу вместо ядра. Небольшой заряд пороха выталкивал трубку из ствола пушки и одновременно поджигал фитиль. От фитиля загорался порох в самой трубке, мчал её к цели, где она разрывалась со страшным грохотом и разбрасывала палящий огонь…
Услышав приказ кошевого, Звенигора вставил трубку в жерло пушки, насыпал в запал пороха и поднёс факел. Огненная трубка прочертила в сизом дыму сражения яркий след и взорвалась в снастях головного вражеского корабля. Сноп огня ослепил глаза… Турки дико закричали и бросились тушить пожар.
Чайка скользнула боком о борт корабля.
- Кидай крюки! - крикнул Звенигора.
Вверх полетели тяжёлые железные крючья с острыми лапами. Повисли крепкие верёвочные лестницы. Над бортом блеснули кривые турецкие сабли. Некоторые из них успели перерубить две-три лестницы, но с чайки прогремел залп казацких мушкетов, и несколько янычар с криками бултыхнулись в воду.
- На приступ! На приступ!
Арсен ухватился за перекладину, подёргал: крепко ли зацепился крюк за обшивку корабля? Крепко! Теперь саблю в зубы, пистолет в правую руку - и быстро полез вверх. Перекинул ногу через борт… На него налетел янычар, занёс саблю над головой. Арсен выстрелил в упор. Турок без крика свалился навзничь. Арсен перешагнул через него и саблей отбил нападение приземистого толстого турка.
А за ним уже взбирались Метелица, Спыхальский, Секач, Пивень. На палубе завязался короткий, но жестокий бой. Замолкли пистолеты и мушкеты. Рубились саблями и ятаганами.
- Бейте их, иродов, хлопцы! - гремел Метелица, перекрывая своим могучим голосом шум и крики. - Не щадите проклятых! Они нашего брата не милуют!
Его сабля не знала усталости. Вместе с Секачом и Товкачом он теснил янычар к корме и там сбрасывал в воду. Возле него вертелся Шевчик, жаля, как шершень, тех, кто увёртывался от ударов Метелицы.
Арсен дрался молча. Зато Спыхальский, идя рядом, не умолкал.
- А, холера ясна, получай гостинец от меня, басурман! - приговаривал он, опуская на голову янычара длинную саблю. - Згинь до дзябла!
Его зычный голос, как и голос Метелицы, наводил ужас на врагов.
- Налетай, проше пана! - гремел он на всю палубу. - Попотчую полной чаркой!
- Пан Мартын, - крикнул Звенигора, - смотри, что за птица перед нами! Сам паша! Надо живым взять!
В толпе янычар, отбивающихся от казаков, выделялась белоснежная чалма паши.
- А, гром на его голову! - загудел Спыхальский. - Вот это, проше пана, встреча! - И крикнул через головы турок: - Эй, паша, сдавайся!
Высокий, худой паша поднял глаза, зловещая улыбка легла на его сухое коричневое лицо. Седая козлиная борода задрожала, словно её кто дёргал снизу.
- Сдавайся, паша! - крикнул и Арсен.
Паша зло взглянул на казака и выхватил из-за пояса пистолет.
- Мартын, берегись! - крикнул Арсен.
Но было поздно. Прогремел выстрел. Спыхальский вскрикнул и выпустил саблю из рук. Пуля попала в грудь.
- Ох, пся крев!.. - Он согнулся, зажал рану ладонями и начал медленно оседать на залитую кровью палубу.
Заметив, что между пальцами товарища обильно сочится кровь, Арсен подхватил Спыхальского, придерживая, чтобы не упал под ноги разъярённых бойцов.
- Братья, кончайте их! - крикнул казакам. - Пашу живьём брать!
- Друже, оставь… Это смерть моя… - простонал пан Мартын. - Эх, пся крев! Не доведётся ещё раз повидать свою Польску… отчизну любу!
Арсен подтащил его к борту, передал казакам, что оставались в резерве на чайке. Сердце Арсена содрогнулось от гнева и жалости. Не брать пашу в плен! Отомстить за пана Мартына!
Но бой уже закончился. Всюду лежали убитые и раненые. Паша стоял у стены надстройки, скрестив на груди руки. По его морщинистым щекам катились слезы.
Казаки вокруг него никак не могли отдышаться, вытирали вспотевшие лбы.
Звенигора поднял саблю:
- Старый пёс! Нет тебе моей пощады!
Казаки перехватили его:
- Опомнись, Арсен! Ты же сам приказал взять его живьём!.. И безоружный он…
Арсен понурил голову. Слезы душили, не давали дышать. С усилием выдавил жгучие слова:
- Пана Мартына… убил он, собака!.. Эх! - Не сдержавшись, ударил пашу наотмашь по лицу: - Негодяй!
Тот зло блеснул глазами.
- Я воин! Ты можешь убить меня, гяур, но оскорблять не смей! Я честно сражался!
Арсен отошёл.
Бой на Днепре затихал. Несколько фелюг горело. Дым сизым туманом стлался над водою, выжимая слезы из глаз. Слышались радостные выкрики запорожцев, одиночные выстрелы на тех кораблях, где ещё сопротивлялись турки.
…Перед вечером огромная флотилия, состоящая из двух сотен казацких чаек и почти сотни турецких сандалов и фелюг, нагруженных хлебом, порохом, ядрами и другими припасами, медленно тронулась из устья Корабельной речки и поплыла вверх по Днепру.
Скрипят уключины, шумят весла, плещется за бортом тёплая вода. Над рекою стоит густой запах луговых трав, водорослей и серебристо-курчавого ивняка.
Спыхальский лежит на белых турецких простынях. Над ним склонился Шевчик и шепчет беззубым ртом:
- Мати божья, царица небесная, помоги казаку и заступись за него! Останови кровь, затяни рану живою плотью, дай сердцу силы, чтоб казацкое тело больше не болело, чтоб душа мужала, рука саблю держала, ноги по земле ходили, очи на белый свет глядели!.. А ты, лихоманка-поганка, белого тела не ломи! Лети себе на луга, на широкие берега, в непролазные чащи-нетрища, глубокие вертепища, где Марище бродит, смерть колобродит, в омуте утопись, тиною затянись, - тьфу, сгинь, пропади, прах тебя забери!
Шевчик сплюнул через борт и рукавом вытер рот.
Пока он говорил, Метелица с пренебрежением смотрел на своего старого побратима. Потом решительно отстранил его рукой:
- Твои дурницы ни к чему. Дай-ка я его полечу! По-своему!
Он снова достал из бездонного кармана бутылку, налил из неё в рог, заменявший ему в походе кружку, горилки, насыпал пороха, размешал все это стволом пистолета и подал пану Мартыну:
- На, сынку, выпей половинку! - и приподнял его.
Спыхальский выпил. Обессиленный, обливаясь холодным потом, тяжело опустил голову на мягкую подушку.
Вторую половину Метелица вылил ему на рану и туго завязал чистым полотном.
- Вот так! Отдыхай теперь!
Поднявшись, снова налил в рог горилки. Взглянул на пожелтевшего Спыхальского:
- Ну, за твоё здоровье, казаче!
Поднёс рог к губам, но тут услышал покашливание Звенигоры, увидел его суровый, осуждающий взгляд. Рука старого казака застыла в воздухе… Затем медленно, с сожалением опустилась и выплеснула горилку из рога в Днепр.
- Кгм, кгм! - крякнул он, вытирая ладонью сухие усы.
Дед Шевчик, глядя на бутылку, в которой осталось немного горилки, смачно облизнулся.
Спыхальский приподнял веки, хватил пересохшими от жажды губами прохладный вечерний воздух.
- Арсен, друже… схорони меня на такой высокой горе, чтоб видать было всю Подолию… и ту землю, за ней… мою родную… Польску… - Он говорил тихо, с напряжением, но внятно. Видно было, что каждое слово причиняет ему невыносимую боль. - А если придётся быть… в Закопаном, то… разыщи пани Ванду. Скажи, что я ей… все прощаю… даже измену… с тем глистом маршалком… Прощаю… как бога кохам!..
Арсен отвернулся, чтобы пан Мартын не видел слез в его глазах. "Вот и довоевался, пан Мартын! Довоевался… И не увидишь своей отчизны и неверной Ванды, которую ты все же, несмотря ни на что, любил… Ты был с виду нескладный и чудаковатый, но имел доброе и по-детски нежное сердце. Ты был шляхтич, но из той шляхты, которую в народе зовут голопузой и которая ничего, кроме гонора, не имеет. Поэтому ты не чурался простого народа и стоял к нему ближе, чем к шляхетским магнатам, которые гнушались тобою и использовали как могли… Эх, пан Мартын, пан Мартын!.."
А вслух сказал:
- Не поддавайся отчаянию, брат Мартын! Не помрёшь ты… Вот доплывём ночью до Сечи, возьму коней, и помчим тебя в Дубовую Балку… А там Якуб и дед Оноприй приготовят такую мазь, что враз поставят тебя на ноги. Будешь ещё взбрыкивать, как жеребец копытами… Будешь жить не тужить! До ста лет!
На бледном, покрытом холодным потом лице Спыхальского промелькнула слабая улыбка.
- Добрый ты, Арсен, хлопак… Как брат ты мне!
Он закрыл глаза и, обессиленный, затих.
ЧИГИРИН
1
Шла третья неделя осады Чигирина. Русско-украинское войско переправилось возле Бужина на правый берег Днепра, в решительном бою отбросило турок и татар за Тясмин, захватило Калиновый мост и установило связь с осаждёнными. Но несмотря на то что турки потеряли двадцать восемь пушек, множество возов с порохом, табуны скота и коней, несмотря на то что в истоптанном бурьяне остались лежать сотни воинов падишаха, великий визирь Мустафа располагал ещё достаточными силами, чтобы не впасть в отчаяние и не повторить прошлогодней ошибки Ибрагима-паши - сняться без генеральной битвы с позиций и бежать.
Когда войска остановились на укреплённом правом берегу Тясмина, а урусы, как донесли лазутчики, не проявляли намерения форсировать реку и с ходу напасть на турецкие позиции, Кара-Мустафа приказал всем пашам собраться на военный совет.
Большой роскошный шатёр визиря еле вместил всех наивысших военачальников.
Кара-Мустафа сидел мрачный, насупленный, чёрный, как головешка. Паши молча переглядывались, ожидая страшную взбучку за поражение. Только надменный и хитрый хан Мюрад-Гирей держался независимо, давая всем понять, что ему все нипочём. За его спиной - пятьдесят тысяч всадников.
Но визирь заговорил необычным для себя тоном - тихо, без раздражения:
- Доблестные воины падишаха, аллах покарал нас за то, что мы принесли сюда, в дикие степи сарматов, мало ненависти в своих сердцах к неверным, мало мужества и желания прославить великую державу османов, солнцеликого хандкара и себя… Вот уже наступает четвёртая неделя осады, а мы никак не можем взять этот проклятый город! А вчера и сегодня вынуждены были показать спины воинам гетмана Самойловича и Ромодана-паши… Позор нам!.. И я хочу спросить вас, прославленные полководцы, - и тебя, Ахмет паша египетский, и тебя, Суваш, паша константинопольский, и тебя, Кур-паша, и тебя, Чурум-паша, и всех вас, воинов, в чьей доблести я никогда не сомневался: почему мы, имея вдвое больше войска, чем у урусов, вынуждены сегодня позорно бежать с поля боя? Ну?
Наступило тяжёлое молчание.
Кара-Мустафа застыл, как чёрная статуя.
Первым поднялся Ахмет-паша. Шёлковым шарфиком вытер пот со лба. Начал негромко:
- Великий визирь и все доблестное воинство, по долгому раздумью я пришёл к заключению, что по неведомым мне причинам аллах отступился от нас и уже не одаряет своих защитников милостью своею… Ничем иным я не могу объяснить гибель многих воинов ислама и потерю пушек… Моё войско уменьшилось на треть. А к урусам прибыли с севера свежие силы… Я не вижу возможности продолжать эту длительную и опасную для нашей славы войну. Я никогда не был трусом, но сейчас в моё сердце закрадывается страх. Аллах отступился от нас, и неверные могут одолеть нас… Поэтому я за немедленное почётное отступление, иначе и наше непобедимое войско погибнет, и все пушки потеряем. Утрачена будет честь державы до самого воскресения мёртвых, а мы за это будем прокляты на веки вечные!
Ахмет-паша поклонился и сел.
Все молчали, хмурые, удручённые. Каждый понимал, что если до сих пор двухсоттысячное войско не смогло взять Чигирин, на валах которого до вчерашнего дня оставалось не более семи-восьми тысяч вконец измученных, измождённых стрельцов и казаков, то теперь, после того как урусы стали на левом берегу Тясмина и имеют свободный доступ в город, только чудо может помочь туркам и татарам добиться победы.
Наконец молчание нарушил Кур-паша. С большим трудом поднял тяжёлое тучное тело, перевёл дух, словно взобрался на высокую гору.
- Великий визирь, силы войска исчерпаны. Ни подкопы, ни мины, ни апроши, ни беспрерывный обстрел из пушек, ни бой на самих стенах - ничто не помогло сынам Магомета взять осаждённый город. Мы ощущаем недостачу во всем: мало хлеба, не хватает пороха, лишь на один-два штурма бомб и ядер. Зато много убитых, раненых и больных..
- Чего же хочет Кур-паша? - спросил визирь.
- Почётного отступления.
- Такого, как в прошлом году? Тогда мы почётно отступили…
Хан Мюрад-Гирей судорожно вскочил с места. Злобно сверкнул на Кур-пашу чёрными раскосыми глазами.
- Великий визирь, славные и мужественные воины Магомета! Достоинство веры и державы нашей, а также честь самого падишаха требуют от нас одного - победы!.. Я помню, как в прошлом году, почти в это самое время и на этом же месте, мой предшественник хан Селим-Гирей на совете у Ибрагима-паши говорил то же самое, что говорят сейчас Ахмет-паша и Кур-паша. Кто забыл, я напомню. Вот его слова: "Войско исламское, что находится в лагере и окопах, не сможет сейчас выстоять против неверных. Если осада продлится ещё дня два, то и победоносное воинство, и снаряды, и пушки наши - все пропадёт, а мы будем покрыты позором. Благоразумнее всего вывести из окопов войско, вытянуть пушки и возвращаться, сохраняя силы, по спасительному пути отступления…" Разве не то же самоё сегодня говорят славные паши? Но я вас спрашиваю: где сейчас хан Селим-Гирей и визирь Ибрагим-паша?
Все молчали, понурив головы, опустив глаза. Хан живо напомнил им о тяжкой и далеко не завидной участи прошлогодних полководцев.
А Мюрад-Гирей говорил дальше, все более распаляясь:
- Они в позоре и бесчестье, как рабы, брошены на безлюдный остров… Лишены богатства, чинов и заслуг, издыхают от голода и всеобщего презрения… Неужели и вам, паши, хочется такой же участи?.. Нет, я не хочу! Мои воины готовы и завтра, и послезавтра, и сколько понадобится нести все тяготы войны, чтобы добиться славной победы!.. Да поможет нам аллах!
Слова хана произвели большое впечатление на всех. Теперь уже никто не решался подать голос за почётное отступление. Все притихли.
Кара-Мустафа сухими длинными пальцами, на которых кровью отливали рубины в перстнях, ударил по сверкающему эфесу сабли:
- Я внимательно выслушал всех. Большинство из вас заботится не о величии Османской державы, не о славе аллаха и ислама, а о своём спокойствии, о спасении собственных голов, что не достойно воинов падишаха! Ваш боевой дух ослабел. Но он воспрянет в бою, в победах! Поэтому властью, данной мне падишахом, приказываю немедленно начать подготовку к генеральному штурму Чигирина! Этот город я сотру с лица земли, а над Чигиринской крепостью собственноручно подниму знамя ислама!..
Паши понимали состояние визиря. Два года подряд все турецкое войско не могло овладеть Чигирином, не говоря уже об окончательной победе над русскими и украинцами. Престиж Османской державы среди других государств Востока и Запада катастрофически падал. Султан неистовствовал. И Кара-Мустафа, хорошо помня о горькой доле Ибрагима-паши, жаждал лишь победы. Победы любой ценой! Только падение Чигирина могло спасти его положение в войске и в державе, а возможно, и голову. Что будет потом, удастся ли Порте удержать захваченные земли Украины или нет, это его совсем не интересовало и не волновало. Речь шла о важнейшем для него - о собственной жизни и собственном благополучии. А здесь - паши знали - у визиря колебаний никогда не было. Больше того, он знал, что падение Чигирина, вопреки надеждам султана, вовсе не принесёт желаемой победы, но спасёт честь войска и его собственную честь. Поэтому и держался своего с такой твёрдостью.
- Я хотел бы знать, высокочтимый Мюрад-Гирей, - произнёс после паузы визирь, - привезли ли твои нукеры из Бахчисарая сына Ромодана-паши?
- Привезли, великий визирь.
- Пусть приведут его ко мне!.. А сейчас все идите и готовьтесь к новому наступлению, да поможет вам аллах!
Паши, молча кланяясь, начали, пятясь, покидать шатёр.