В первой пролетке сидела молодая и старший боярин Харченко. У него через плечо был повязан вышитый рушник. Во второй пролетке жених сидел между стариком и старухой - это были Михаил Степанович Быков и его жена Ольга Матвеевна - хозяева дома, в котором провел первую тайную ночь и теперь жил Харченко. Жених - Сергей Дымко - украдкой любовно посматривал на своих посаженых батько и мамашу и диву давался, с каким истинным достоинством играли старики свои свадебные роли. Он знал, что они без особого раздумья оставили у себя Харченко. Мало того, они сумели через церковь получить фальшивую метрику, свидетельствующую, что Харченко усыновлен ими еще в 1930 году. Когда Харченко попросил их участвовать в свадьбе, старики сразу согласились. Харченко рассказывал, что их беспокоило только одно - не произойдет ли на свадьбе какая-нибудь стрельба и что в таком случае не надо брать с собой Ольгу Матвеевну, потому что она не переносит выстрелов.
В церкви было темно, как в погребе. Поп выглядел довольно странно - наголо бритый и даже без усов. Он встретил приехавших на паперти, торопливо провел в церковь и, взяв Харченко за руку, отошел с ним в сторону. Они долго о чем-то шептались.
- Ладно, дадим тебе еще две пачки чаю, и шабаш, - громко сказал Харченко и вернулся к молодым.
- Осьмушки или четвертушки? - поинтересовался поп.
- Ты сказал бы еще, по кило каждая, - разозлился Харченко - Как тебе не стыдно из церкви ларек делать? Осьмушки, осьмушки…
- Ладно, идите к церковным вратам, - сказал поп и куда-то скрылся.
Вскоре он снова появился, уже в рясе, довольно потрепанной. Рядом с попом семенила сгорбленная крохотная старушонка в таком длинном черном платье, что оно волочилось за ней, как хвост.
- Молодые, станьте сюда, - распорядился поп, показывая на низкую кафедру, на которой лежала большая книга с крестом на переплете. Зина и Сергей стали рядом. Позади них - Харченко со своими стариками.
- Зовут как? - строго спросил поп.
- Зинаида и Сергей, - ответила за двоих Зина. Она очень волновалась и боялась чего-то, ей хотелось, чтобы все поскорее кончилось.
Поп посмотрел на нее насмешливо и, задрав голову вверх, громко проголосил:
- Венчаются раба божья Зинаида и раб божий Сергей. И да пусть… - больше из того, что он бормотал, резко снизив тон, ни одного слова разобрать было нельзя. Харченко знал, что поп до прихода немцев был бухгалтером строительного треста и, конечно, ничего не понимал в церковной службе, но наблюдать за этим самодельным попом было смешно. А молодые, казалось, не замечали комизма положения и были полны серьеза и трепета.
Побормотав минуты две, поп вдруг умолк и строго спросил Сергея:
- Будешь верен своей жене?
- Буду.
- Гляди! - пригрозил ему пальцем поп и обратился к Зине: - А ты?
- Буду, буду, - быстро проговорила она.
- Гляди! - пригрозил поп и ей, после чего он сошел со своего пьедестала и, задрав до груди рясу, вытащил из кармана бумажку. - Сейчас, я только фамилии ваши проставлю и в книгу занесу.
Харченко взял у него справку, проверил, что в ней написано, проверил запись в книге и после этого отдал попу две осьмушки чаю, сказав при этом:
- Живодер ты, а не поп.
- Каждый живет, как может, - ответил поп, поглаживая свою бритую голову.
Из церкви все уже пешком отправились к Федорчукам, где их ждал свадебный стол.
Глава 12
Штурмбанфюрер Вальтер Цах рассказывал Релинку о подготовленной им акции "Шесть лучей". Именно рассказывал, а не докладывал. Начальник полиции безопасности вообще не был обязан отчитываться перед старшим следователем СД. И если он пришел к нему, то только потому, что знал, какой большой опыт у Релинка в проведении подобных акций и что в СД города он - фигура наиболее значительная. И все же разговор их, вроде, неофициальный. Вот и встретились они не на службе, а в воскресный вечер в особняке, где жил Релинк. Они сидели на тесном балконе, выходившем в сад. Плетеные кресла еле поместились на балконе, и собеседники все время чувствовали колени друг друга. Но зато можно говорить совсем тихо, тем более что обоим известен параграф 17 инструкции Гейдриха, в котором особо подчеркивается секретность именно этих акций.
- По-моему, шифр операции подобран неудачно, - сказал Релинк. - Каждому дураку ясно, что речь идет о шести лучах еврейского клейма.
Цах, не моргнув глазом, проглотил "дурака" и спросил:
- А что, если ее назвать просто акция номер один?
- Во всяком случае, лучше, - ответил Релинк. - На сколько человек вы рассчитываете акцию?
- Я думаю, что по первому приказу о явке придут около двух тысяч человек и через неделю столько же по второму приказу.
- Возможность побега из города, надеюсь, предусмотрена?
- Да, все сделано. У нас единственная трудность - довольно большое расстояние от места сбора до места акции.
- Это очень плохо, Цах, - с мягкой укоризной сказал Релинк. - Каждый лишний десяток метров пути - это лишний шанс расшифровки акции.
- Но мы их доставим туда ночью.
- Как вы их доставите? У вас будет для этого необходимый транспорт?
- Я провел хронометраж. Ночью гнал по маршруту полицейских. Получилось девятнадцать минут. Учитывая, что в колонне будут и старые люди, планирую тридцать минут.
- А вы помните случай в Польше, когда пять тысяч человек отказались идти и сели на дорогу! Что будет, если предчувствие не обманет и ваших?
- Что вы предлагаете?
- Я предлагать не могу вообще.
- Я все-таки проведу их за тридцать минут! Не то чтобы сесть, на дорогу, подумать об этом не успеют, - энергично сказал Цах.
Они разговаривали вполголоса, совершенно спокойно, как могут говорить о своих делах любые люди. И они будто не знали, что каждое их слово - это автоматная очередь, предсмертные крики женщин и детей, шевелящаяся земля над могилами тысяч людей, виноватых только в том, что они родились евреями.
Нет, они знали! И именно поэтому они заменили предложенный Цахом не слишком хитрый шифр операции. Они знали, и именно поэтому Релинк избрал местом разговора этот тесный балкон. Они знали, и поэтому их так заботило скрытие акции от посторонних глаз.
Релинк и Цах закончили свой разговор на балконе и некоторое время молчали. После недавнего дождя в саду позванивала капель, в небе сверкали, будто вымытые, крупные звезды. Какая-то бессонная чайка метнулась над садом, и от ее пронзительного тоскливого крика вздрогнули те, на балконе.
- Завтра в это время мы начнем, - сказал Цах, вставая.
- Позвоните по окончании. Желаю успеха.
- Я в нем уверен. Спокойной ночи.
- Спокойной ночи.
Релинк проводил Цаха до ворот и потом долго гулял по саду.
Он завидовал Цаху - у того уже началась настоящая работа, а ему приходится заниматься пока очень нужным, но, увы, не самым интересным делом.
Весь день он провел на конспиративной квартире, куда к нему по строгому графику водили людей, завербованных в секретные агенты СД. Удивительно, как похожи друг на друга все эти люди и во Франции, и в Голландии, и в Польше, и здесь. После двух-трех бесед Релинку казалось, что вместе с каждым кандидатом в агенты в комнату почти зримо входили либо страх, либо алчность, либо ненависть. После каждого разговора он записывал в свою крохотную записную книжечку кличку агента и в скобках ставил одно из тех слов: " страх ", " алчность ", " ненависть ". Это чтобы потом всегда помнить главную душевную пружину агента. Помнить это очень важно, ибо, что по силам ненависти, не может осилить алчность и тем более страх. Подготовительную, самую первичную работу с агентами Релинк не любил, потому что люди эти ему были не интересны и заранее во всем понятны.
Релинк вернулся домой поздно.
Он заснул быстро и крепко, как засыпают люди, у которых здоровье и нервы в полном порядке и которые от завтрашнего дня не ждут никаких неожиданностей, так как считают, что свое завтра они делают сами.
Но в половине третьего ночи его поднял с постели телефонный звонок из. СД.
- Позволю себе звонить на правах коменданта, - услышал он, как всегда, веселый и, как всегда, надтреснутый голос Брамберга. - К нам тут явился очень интересный тип.
- Сам явился?
- Да.
- Что ему надо?
- Требует, чтобы с ним говорило начальство повыше меня.
- Так арестуйте его, и завтра разберемся.
- Но мы же договорились на первых порах добровольцев не брать. Притом нюх меня обманывает редко. Вам стоит приехать. От этого типа идет крепкий запах.
- Ладно, высылайте машину.
Релинк сидел за столом, еще не совсем проснувшись, когда к нему ввели того, кого Брамберг называл интересным типом. Да, этого не могли сюда привести ни страх, ни алчность. В облике вошедшего были лишь независимость и уверенность. Перед Релинком стоял крепкий, осанистый мужчина лет пятидесяти, с крупным волевым лицом. Его массивная голова была на такой короткой шее, что казалось, будто она приросла прямо к плечам.
Не дожидаясь приглашения, он сел на стул и, внимательно смотря на Релинка, спросил:
- С кем имею честь разговаривать?
- Здесь обычно первый спрашиваю я, - улыбнулся Релинк, уже предвкушая интересный и сложный кроссворд.
- Моя фамилия Савченко, Илья Ильич Савченко. Но это ровным счетом ничего вам не говорит.
- Начальник СД доктор Шпан, - назвал Релинк не свою фамилию.
- Почему же вы принимаете меня не в своем кабинете? - спокойно спросил Савченко.
- Разве суть разговора может зависеть от мебели? - в свою очередь спросил Релинк.
- Ну, а все же?
- Вы пришли в учреждение, где я могу позволить себе фантазию принимать людей в любом из кабинетов. И вам не кажется, что мы начали разговор не самым деловым образом?
- Кажется, - согласился Савченко и неторопливо достал из кармана коробку папирос и спички.
- Я не курю, - сухо заметил Релинк, и это была его первая проба собеседника на характер.
Поискав глазами пепельницу и не найдя ее, Савченко положил погашенную спичку в коробку с папиросами.
- Я пришел к вам… по указанию украинской националистической организации, - многозначительно сказал он, шумно раскуривая отсыревшую папиросу.
- Что за организация? - вяло поинтересовался Релинк.
Савченко, не глядя на него, удивленно поднял брови:
- Вам известна такая фамилия - Бандера?
- Да.
- То, что вы находитесь на территории Украины, тоже, надеюсь, вам известно?
- Безусловно.
- Это автоматически освобождает меня от объяснения, какую организацию я представляю.
- Но в вашей организации, я знаю, есть какие-то разветвлении, оттенки, нюансы. И вот в этом, признаюсь, я еще не успел разобраться, - ответил Релинк.
- Видите ли, это не совсем верно, - огорченно сказал Савченко. - Разветвления, или, как вы говорите, нюансы, существуют, к сожалению, только в нашем заграничном руководстве, где, кроме подлинного вождя Украины Бандеры, бьются за власть и за место возле украинского пирога различные деятели рангом пониже и умом победнее. А здесь, на месте, мы абсолютно едины в нашей любви к Украине и в нашей ненависти к коммунистам. До первых дней войны я находился во Львове, а затем, согласно приказу Бандеры, прибыл сюда, чтобы возглавить местную организацию и установить с вами деловой контакт. Моя область - весь юг Украины. Мы не торопимся и не хотим торопить вас. Мы понимаем, что первая ваша задача - расчистить город. Но сегодня мы решили, что уже сейчас можем быть вам полезны. С тем я и пришел. Должен извиниться, что пришел в поздний час, но нужна осторожность.
- Понимаю, понимаю, - рассеянно проговорил Релинк, вспоминая в это время все, что говорили ему в Берлине по поводу использования украинской националистической организации. А говорили ему, что публика эта может быть и полезна и опасна. Их ненависть к Советам, ко всему, что идет от Москвы, следует использовать, но нужно всегда помнить, что они хотят с помощью немецкой армии стать во главе самостийной Украины, а это, кроме как им самим, никому не нужно. Так что контакт с ними следует поддерживать и извлекать из этого максимум пользы, но подпускать их к власти нельзя. Им даже не надо давать на этот счет никаких конкретных обещаний. Максимум - участие в органах местного управления.
- Могу ли я знать численность вашей организации? - спросил Релинк.
- Все украинское население города. Но точнее об этом позже и вообще все организационные вопросы - позже. Сегодня я явился к вам с одним совершенно конкретным делом.
- Слушаю вас.
- Вы знаете о том, что местный горком партии оставил в городе хорошо вооруженное подполье?
- Во всяком случае, думал об этом, - равнодушно ответил Релинк.
- По нашему мнению, вы должны уже не думать, а действовать. Мои люди обнаружили в городе больше десятка оставленных здесь коммунистов, сменивших не только место работы, но и все свое обличье, - Савченко выжидательно замолчал.
- Дальше, - попросил Релинк.
- Я ждал, что вы спросите фамилии и адреса этих коммунистов, - улыбнулся Савченко.
- Это мы узнаем сами, - небрежно обронил Релинк.
- Не сомневаюсь. - Савченко затянулся дымом папиросы и добавил: - Но если у вас возникнут трудности, мы поможем, только скажите.
Релинк выругался про себя. Черт его дернул самому отрезать возможность сейчас же спросить фамилии оставшихся в городе коммунистов.
А Савченко в это время думал о том, что его собеседник, пожалуй, не так уж хитер и легко впадает в фанаберию. Он собирался уже сегодня парочку фамилий обменять на кое-какие привилегии для членов своей организации, а дело явно затягивалось.
- Что у вас ко мне еще? - спросил Релинк.
- Мне хотелось бы еще только высказать пожелание, чтобы вы и другие оккупационные власти при подборе работников для различных целей делали некоторое предпочтение нашим людям. Только и всего.
- Лично я это обещаю, - заявил Релинк. - Что же касается других оккупационных институтов, вам, вероятно, придется установить контакт и с ними.
- Мне этого не хотелось бы делать. На этот счет желательна ваша авторитетная рекомендация. Вы могли бы, например, сообщить мой адрес кому надо, тогда я знал бы, что назревающий контакт вами одобрен. Словом, пока мне хотелось бы иметь дело только с вами.
- Я подумаю об этом, - ответил Релинк. - Прошу ваш адрес, а заодно и документы, подтверждающие ваши полномочия.
Савченко неторопливо вынул из кармана аккуратно сложенную бумагу и протянул ее Релинку.
Это оказался вполне официальный документ, подписанный самим Бандерой и на его личном бланке. В нем было даже обращение к немецким оккупационным властям " оказывать Савченко И. И. всяческое содействие в выполнении им высокого национального долга ".
Релинк вернул документ.
Савченко сказал:
- Мой адрес: Первомайская улица, двадцать девять, спросить Евдокию Ивановну.
Релинк записал адрес и поблагодарил Савченко за полезный визит.
- Я хотел бы, перед тем как попрощаться, внести в наши отношения дополнительную ясность и для этого говорю: до свидания, господин Релинк, - с любезной улыбкой сказал Савченко.
Релинку ничего не оставалось, как тоже улыбнуться и сказать:
- До свидания, господин Савченко.
В кабинет заглянул Брамберг, он без слов спрашивал, как поступить с посетителем.
- Выпусти его и сейчас же вернись ко мне, - распорядился Релинк.
Вернувшийся Брамберг уже понимал, что в чем-то провинился, и преданно смотрел в глаза Релинку.
- Откуда он узнал мою фамилию? - холодно спросил Релинк.
- Когда я сказал ему, что вы сейчас приедете, он спросил, как вам обращаться. И я сказал ему: "господин Релинк", вот и все.
- Осел! - тихо произнес Релинк. - Запомни этот случай на время, что я еще буду тебя терпеть.
- Запомню, - четко произнес Брамберг. - Я могу идти?
- Машину к подъезду, - приказал Релинк.
- Уже стоит.
- Тогда иди к черту!
- Слушаюсь, пошел. - Брамберг круто развернулся и, печатая шаг, направился к дверям.
Глава 13
Оккупанты цепко брали в свои руки все, в том числе и тех, кто остался на заводе. Немецкие специалисты за редким исключением хорошо знали дело и зорко следили за работой русских. Все заводские инженеры, а их в конце концов набралось около десятка, работали бок о бок с немецкими. В этих условиях саботаж почти исключался, он был бы немедленно обнаружен, тем более что новые хозяева завода ждали саботажа и были настороже. Для Шрагина же видимость его добросовестной работы была единственной возможностью прочно закрепиться и легально жить в городе.
Адмирал Бодеккер запомнил его с первой встречи и затем убедился, что он знающий инженер и умный человек. Однажды после совещания специалистов адмирал попросил его остаться.
- У меня для вас интересное предложение, - сказал Бодеккер, поглаживая ладонью седой ежик волос. - Мне нужно, чтобы у меня под рукой всегда был русский инженер, который являлся бы унформером, преобразующим немецкую инициативу и энергию в русскую и наоборот, причем в масштабе всего подчиненного мне Черноморского бассейна. Идеально, чтобы унформер хорошо знал, как вы, немецкий и русский языки. Что вы скажете?
Шрагин не торопился отвечать, да и не знал, как ответить. Он полагал, что не имел права так круто связать себя с делами адмирала, но отказаться без убедительной для Бодеккера мотивировки тоже было нельзя. Наконец сам адмирал очень интересовал Шрагина - это был, судя по всему, крупный специалист-судостроитель с очень высоко идущими связями и, кроме того, немец с самостоятельными и далеко не стандартными взглядами. Чего стоит одно его выступление на первом же совещании инженеров, когда он попросил при обращении к нему не упоминать его адмиральского звания. Он сказал, что это только удлиняет разговор и, кроме того, каждый раз заставляет от гнева переворачиваться в гробу знаменитого Нельсона, которого он глубоко уважает. Шрагин видел, как при этом переглянулись немецкие инженеры. Шутка сказать, немецкий адмирал открыто заявляет о своем уважении к английскому адмиралу.
- Ну, так что вы скажете? - снова, уже нетерпеливо спросил Бодеккер.
- Я прошу дать мне возможность подумать, - ответил Шрагин.
- Вы, очевидно, разгадали мою слабость, - добродушно сказал адмирал, его светло-карие глаза смеялись. - Я люблю, когда мои люди думают.
Они помолчали.
- Подумайте, кстати, еще и о том, - уже серьезно добавил он, - что нам все-таки делать с плавучим краном. Вы его не осматривали?
- Такого приказа не было, господин адмирал.
- Если русские воспримут немецкую привычку все делать только по приказу, не будет у нас толка, - поморщился Бодеккер. - Прошу вас, осмотрите кран. А ответ на мое предложение я хочу услышать сегодня, в восемнадцать ноль-ноль.