В строю захохотали. Все знали, что Степанов разносторонний спортсмен, перворазрядник, как лучший лыжник включен в состав сборной столицы, запросто справится с такой задачей. Сержант понял, что попался в сети, расставленные Томашевским, но вида не подал. Он ведь тоже лыком не шит! Не первый год служит и не таким рога обламывал. Потому он не стал возражать и согласился, но с добавкою:
– Хорошо! Пусть Степанов проявит взаимовыручку! Подтянется и за себя, и за своего выбитого из строя товарища. Как в бою, когда раздумывать некогда. Одним словом, за один подход к турнику!
– К перекладине, – снова поправил сержанта Томашевский, чертыхаясь про себя, потому как Малыхин все же обвел его вокруг пальца.
Рядом на самодельном стадионе отрабатывали различные упражнения другие подразделения. Одни отделения во главе со своими сержантами разучивали приемы рукопашного боя и старательно кололи штыками мешки, набитые соломой, другие занимались метанием гранат, прыжками в длину с разбега, прыгали через "козла", лазали вверх по канату и в противогазах преодолевали полосу препятствий. У каждого отделения были свои заботы и трудности. Солдатский день с подъема и до отбоя плотно насыщен разного рода занятиями и боевой учебой. Война требовала ускоренного обучения.
– Рядовой Степанов, выполняйте! – сержант самодовольно усмехнулся.
Наконец-то представился случай сбить, как он полагал, "рога" самому именитому солдату не только отделения, но и взвода, поставить его "на место", ибо авторитет и популярность спортсмена больно задевали его сержантское самолюбие и несколько нарушали сложившиеся в его сознании простые и четкие понятия: чем выше командирский чин, тем значительнее авторитет, и не может младший по званию быть авторитетнее своего старшего начальника.
Степанов подтягивался легко и красиво. Каждый свой подъем фиксировал над перекладиной не кончиком подбородка, как сержант, а подтягивался высоко, до груди. Со стороны могло показаться, что в руках у него спрятан какой-то заводной механизм, который плавно и ровно поднимал вверх его загорелое до бронзового отлива, послушное тренированное тело.
– Пятнадцать... семнадцать, – считали хором солдаты, восхищаясь и даже откровенно завидуя Борису. Но подъемы эти давались тому не легко. Лицо покраснело, мышцы, особенно на шее, вздулись, и жилы выделились темными толстыми шпагатами. Закусив губу, Борис напрягался что есть мочи.
– Восемнадцать!
Девятнадцатый давался с большим трудом. Но он его выполнил. Степанов опустился вниз и повис, расслабившись, сколько позволяло висячее положение, стараясь передохнуть и собраться с силами. Руки, казалось, одеревенели. Сделав пару глубоких вдохов и качнув телом, как бы, помогая рукам справиться с тяжестью, начал выжиматься.
– Давай, давай! – подбадривали его друзья.
– Жми, Боря!
И он жал, изо всех сил жал, тянулся вверх, к трубе, отполированной солдатскими ладонями, медленно, сантиметр за сантиметром приближаясь к заветной блестящей на солнце линии. Вот она на уровне лба, он даже коснулся ее, почувствовав кожей теплоту разогретого на солнце металла, стер капли пота, и они предательски скользнули вниз, по щекам, и неприятно защипали в глазах. Труба поползла мимо носа и пошла дальше, до рта, до шеи. Борис ткнулся подбородком вперед, прижался к трубе шеей и замер.
– Двадцать! – дружно выдохнули солдаты.
– Спасибо! – крикнул радостный Кирасов. – Выручил!
– Боря, полный порядок! – закричал Томашевский. – Рекорд!
Степанов с трудом разжал занемевшие пальцы и сразу скользнул вниз, на взрыхленный песок. Ноги привычно спружинили, и он выпрямился. Усталый, довольный сам собой, с радостным чувством исполненного долга.
– Порядок, – повторил вслед за Томашевским сержант и хмуро добавил командирским тоном: – А в свободный час рядовой Кирасов займется отработкой жима на турнике!
– На перекладине! – выкрикнул Томашевский. – На перекладине, товарищ сержант! И как прикажете после этого понимать теперь солдатскую взаимовыручку?
– Это нечестно! – раздались выкрики. – Не справедливо!
– Разговорчики в строю!
– Постой, постой, – Степанов, ничего не понимая, смотрел на младшего и прямого своего командира. – Я же только что за него норму выполнил?
– Да, ты, Степанов, исполнил свой солдатский долг и проявил боевую взаимовыручку, выполнил сполна норму рядового Кирасова. Это факт и все видели, – на лице сержанта не дрогнула ни одна черточка, оно стало непроницаемым, как стена. – А как в бою я могу положиться на рядового Кирасова? На Кирасова, ежели вдруг будет выбит из строи Степанов? А? Он и за себя-то не сможет, не то что за другого.
Суровая правота сквозила в его словах. Солдаты притихли. Спорить с сержантом было делом бесполезным.
– Отделение, равняйсь! Смирно! Что у нас дальше по расписанию? – сержант вынул из кармана брюк сложенную тетрадку и, развернув ее, прочел:– Отработка приемов рукопашного боя. Защита саперной лопаткой от штыковых ударов врага.
Саперных лопаток было всего пять штук, а винтовки – деревянные, грубо струганные болванки. Но сержант знал свое дело основательно. Разбил солдат по парам. Одни атаковали, а другие защищались саперной лопаткой. У Малыхина приемы выходили четко и гладко. Отбив лопаткой удар штыка, сержант делал стремительный шаг вперед и наносил, имитируя, удар ребром лопатки по шее противника. Этот прием Борису показался знакомым. Он напоминал боксерский прием: отбив ребром ладони раскрытой перчаткой прямого в лицо и, с шагом вперед, нанесение бокового в голову. Борис улыбнулся, вспомнив занятие в боксерской секции, тренера Булычева и своего друга Сергея Закомолдина, как они, наскакивая друг на друга, словно молодые петушки, отрабатывали этот самый прием защиты и атаки. Где сейчас Серега? Жив ли он? Вести с фронта приходят самые неутешительные...
– Борис, держись! – Томашевский энергично провел выпад вперед, тыкая прямо в лицо дулом деревянной винтовки.
Степанов, с поворотом тела, ребром лопатки стукнул по направленному ему в голову стволу, отбил его в сторону, да так резко, что выбил оружие из рук соперника. Винтовка отлетела и упала в вытоптанную траву.
– Сдурел, что ли? – обиделся Эдик. – Сила есть, ума не надо?
– Я ж как в бою.
– Вот именно, как! Думать надо!
– Там думать некогда.
– Ну там и лупи на полную силу. А на мне зачем злость срываешь?
– Какую злость? – удивился Борис.
– Не понимаешь, что ли? Не соображаешь? – Томашевский постучал костяшками пальцев себе по лбу. – Побереги ее для фрицев.
– Рядовой Степанов! Рядовой Томашевский! Почему не работаете? – сержант, казалось, видел и спиной.
Томашевский поднял свою винтовку. Посмотрел на солнце, которое зависло над стадионом и никак не желало опускаться, заливая все вокруг знойными лучами. День продолжался бесконечно. Нудно звенели комары, слышались возгласы солдат, удары лопаток о деревянные стволы. Смахнув капельки пота с подбородка краем ладошки, Томашевский взял свое оружие на изготовку.
– Начали, что ль?
– Нападай! – улыбнулся устало Борис и, работая в полсилы лопаткой, спросил: – Ты тоже письмо получил? Что пишут?
– В Москве карточки ввели, – сообщил Томашевский. – На хлеб и другие продукты. Я же говорил. А на стадионе "Динамо" сортируют какую-то особую воинскую группу, принимают только спортсменов. Для работы по спецзаданию, возможно в тылу врага.
В голосе его звучала откровенная зависть. Борис и сам давно думал о том, что они "влопались" и на фронт скоро не попадут.
– У нас тоже своя, особая, секретная, – усмехнулся Степанов и повертел в руках саперную лопатку. – С новейшим вооружением!
Солдаты многого не знали. Да не только солдаты, а и их прямые командиры. Многие из них, в том числе и сержант Малыхин – классный артиллерист, командир орудия, чей бывший боевой расчет считался лучшим в том полку, где он недавно служил, и молодой лейтенант Потанин, тоже артиллерист, писали рапорты с категоричной просьбой направить их на фронт, использовать, как писал Малыхин, "по прямому назначению".
Командир учебного подразделения полковник Егоров, еще недавно командовавший полком, воевавший на финском фронте, громивший своими пушками, выведя их под огнем на прямую наводку, бронеколпаки и мощные огневые точки знаменитой финской линии Маннергейма, складывал эти рапорты в особую папку и строго говорил одно:
– Разберемся. Продолжайте исполнять свои обязанности.
Полковник Егоров и сам рвался на фронт. Он был недоволен своим назначением в особо секретное учебное подразделение, в котором должны, как записано в приказе, "ускоренными темпами обучать боевые расчеты владеть новым артиллерийским орудием". Но пока никаких дальнейших разъяснений не поступало. Нет ни учебных планов, ни инструкций. Нет даже главного: простого описания штатного расписания самого низшего звена, прислуги орудия, не говоря уже о батареях и дивизионах. Сколько солдат и какой специальности – подносчиков, заряжающих, наводчиков – необходимо подготовить, обучить для обслуживания секретного оружия? Из кого составят боевые расчеты? Полковник Егоров пока сам знал лишь одно – новое оружие установлено на грузовиках, передвигается своим ходом.
Он видел это оружие. Правда, издали. Оно не произвело на него, кадрового артиллериста, никакого впечатления. Скорее вызвало разочарование. Пушка не пушка, миномет не миномет. Ни привычного ствола, ни замка... Все было в том оружии странным, каким-то диким и неясным. Полковник так тогда недоуменно и подумал "диким и неясным". Внешний вид не производил эффекта. Металлическая этажерка на колесах, да и только, которая, как ему казалось, к истинной артиллерии никакого отношения и не имела. Офицеры, его друзья из главного артиллерийского управления, даже толком не могли пояснить ему самое простое – какая система, какой калибр, не говоря уже о том, как она ведет огонь и какова дальность поражения... Он знал лишь одно – это оружие проходит испытания на фронте и, в случае успеха, станут спешно формировать отдельные батареи и дивизионы, к чему он, полковник Егоров, и должен готовиться.
3
Спокоен и величав лес под Можайском. Высоко в небо поднялись кроны деревьев. Брошенная дорога, пробегая через небольшую поляну, густо заросла светлой травкой, чем-то похожей издали на зеленый пух. Заячья капуста, мелкая на вид травка, чтоб больше питаться солнечным теплом и светом, взобралась на старый пень и там призывно зеленела. А в кустах можжевельника, неопрятных и корявых, стрелками проросли медуницы и, выбравшись к солнцу, дружно расцвели, отчего казалось, что цветут сами кусты. Чуть в стороне, словно высовываясь из гущи леса на полянку, стояла молодая липа и буйно цвела. Пахло хвоей, сосновой смолой и густым липовым медом. Нудно звенели комары, темными стрелами проносились шмели и пчелы.
В тени деревьев, соблюдая маскировку, стояли грузовики и боевые установки, крытые брезентом. Колонна продвигалась ночью, а с рассветом останавливалась и пряталась в лесу, в заранее облюбованном разведчиками глухом месте.
Солдаты батареи, подобранные из числа самых опытных артиллеристов, понятия не имели, что из себя представляет их автоколонна, что они везут с собой под чехлами на грузовиках. Они радовались лишь одному – едут на фронт! И когда на первой дневке, укрывшись в лесу около Минского шоссе, сняли брезент с боевой установки и показали ее солдатам, то многие из них были откровенно разочарованы. Одни недоуменно пожимали плечами, другие довольно-таки пренебрежительно высказывали свое отношение, разглядывая странные и никогда еще не виданные ими конструкции из металла:
– Какая же это артиллерия? Ни ствола, ни замка...
– Железная тачка на колесах, а не пушка!
– Не орудие, а пугало огородное!
– Слушай, Сергеич, ты мужик серьезный, – обратился к Закомолдину, который помогал конструктору Попову снимать брезент с установки, шофер Иван Нестеров, служивший в артиллерии. – Может быть, ты тоже станешь уверять, что из этой этажерки стрелять можно.
– Еще как! – не задумываясь, ответил Закомолдин.
Многие солдаты, услыхав его слова, засмеялись.
– Не заливай, товарищ!
– Тут дурных нема!
Молча их слушал командир батареи капитан Флеров и хмурился. К боевой машине подошел подполковник Кривошапов. Многие знали его крутой нрав, непреклонный характер, железную выдержку и требовательность. На учениях – а подполковник обычно выступал в роли проверяющего, представляя Главное артиллерийское управление, – никому не давал он никаких поблажек, пресекал любые, даже самые мелкие попустительства, от его придирчивого взгляда не ускользали ничтожные упущения. Он был крупным специалистом в артиллерийском деле и мог на любом уровне – от солдата до командира полка – не только указать на ошибки и упущения, но тут же и сам встать к орудию или, приняв на себя командование, показать на практике, как надо правильно выполнять то или иное действие, подавать команду, располагать дивизион, батарею и вести огонь.
Бойцы и командиры смотрели на подполковника и, естественно, ждали его реакции, его улыбки, реплики. Не мог же и он всерьез принимать эти рельсы на колесах за артиллерию!
Но Кривошапов, к удивлению многих, даже краем губ не улыбнулся. Он внимательно оглядел столпившихся вокруг грузовика бойцов, и те под его пристальным взглядом как-то сразу поумерили свой пыл.
– Все высказались? – спросил Кривошапов, и в его голосе не было и намека на веселый тон.
Бойцы разом притихли.
– Вроде так, товарищ подполковник, – ответил за всех Иван Гаврилов, бывалый воин, воевавший с белофиннами, освобождавший Западную Белоруссию.
– Тогда начнем первое занятие, – сказал Кривошапов и повелел всем рассаживаться на краю поляны. – Будем знакомиться с материальной частью нового оружия, узнаем, с какой стороны заряжать его и как вести стрельбу. Ставлю вас в известность, что Верховное командование доверило нам секретное оружие, такого нет ни у фашистов, ни в каких-либо других армиях мира. Более подробно о новом оружии вам расскажет майор товарищ Попов.
Капитан Флеров увидел, что многие достали блокноты, тетради, развернули планшеты, строго приказал:
– Карандаши и ручки спрятать! Ничего не записывать! Слушать внимательно и запоминать.
Попов вошел в круг и встал рядом с боевой машиной. Он остро ощутил на себе пристально пытливые и откровенно настороженные взгляды бойцов, бывалых артиллеристов, привыкших к традиционным орудиям, овладевшим в совершенстве сложными навыками ведения огня из ствольной артиллерии, и понял всю важность, всю значимость момента. Александр Сергеевич даже чуть растерялся. До сих пор ему и его коллегам приходилось вести научные споры, доказывать и отстаивать это коллективное детище института, эту боевую установку перед учеными-теоретиками, крупными специалистами, в том числе и военными, которые хорошо разбирались и в теории, и в терминологии и формулах. А тут перед ним сидят солдаты и командиры, далекие от науки, артиллеристы-практики, мастера своего дела, но совершенно не подготовленные и явно не разбирающиеся в ракетном деле. Но именно им, этим бойцам первой экспериментальной батареи, и предстоит в ближайшие дни провести испытание в боевой обстановке, провести первые залпы не по мишеням, а по целям, по врагу, и он, конструктор, должен сейчас так доступно им все объяснить, так рассказать простыми доходчивыми словами, чтобы они не только поняли принцип работы реактивной установки, но и захотели овладеть навыками стрельбы, а главное – поверили сердцами в установку, в ее огневую мощь.
– Давайте начнем знакомиться с этой боевой машиной, которая носит сокращенное название БМ 132-16. Это обозначает, если расшифровать буквы и цифры, следующее: боевая машина, калибр сто тридцать два миллиметра, шестнадцатизарядная. Что же представляет собой наше новое отечественное оружие? Из каких слагаемых состоит его сила? – начал Александр Сергеевич и, протянув руку в сторону установки, продолжил. – Перед вами принципиально новый вид оружия, которого на сегодняшний день нет ни в одной армии мира. Посмотрите на эти пятиметровые направляющие, которые кто-то из вас назвал "рельсами". Это, выражаясь вашим, артиллерийским, языком, и есть стволы. К ним крепятся снаряды, но не простые, а специальные, реактивные. Снаряды имеют, как я уже сказал, калибр сто тридцать два миллиметра, а вес каждого более сорока килограммов. Вы, артиллеристы, хорошо понимаете, какую грозную мощь несет в себе каждый такой снаряд. А их на одну установку крепится сразу шестнадцать штук! Представьте себе шестнадцать тяжелых орудий, которые одновременно дают залп. Но для перемещения такого числа обычных орудий с одной огневой позиции на другую требуется немало и сил и времени. А наша боевая машина представляет собой все эти шестнадцать орудий, вместе взятые и смонтированные на одной грузовой машине, для которой сменить огневую позицию не представляет большого труда.
Конструктор Попов простыми словами рассказал об устройстве боевой установки, ее основных составных частях, принципе крепления снарядов, системе электрозажигания и ведении огня. Попова сменил капитан Шитов. Он вкратце поведал о том, чем реактивные снаряды отличаются от обычных, как они стартуют, какова их дальность полета...
Артиллеристы слушали внимательно, доводы конструкторов были убедительны, но все же как-то не верилось, что с этих "рельс" можно вести такой плотный огонь, новое орудие таило в себе много необычного, странного и пока не очень понятного.
– После теоретических лекций приступим к практическим занятиям, – сказал командир батареи, когда выступили оба конструкторa. – Будем учиться заряжать установки, наводить направляющую на цель, включать зажигание.
– Вопрос можно задать, товарищ капитан? – встал сержант Валентин Овсов, крепко сбитый, рослый, плечистый, со значком ГТО.
– Пожалуйста.
– Учебные, тренировочные то есть, стрельбы проводить будем?
– Нет, учебных стрельб не будет, – ответил Флеров и добавил: – Первый залп дадим по врагам!
В тот же день, вечером, головная легковая машина вдруг свернула с шоссе, а за нею потянулась вся автоколонна. По знакомой каждому москвичу, да и не только москвичу, асфальтированной дороге, миновав лесок и селение, выехали на знаменитое Бородинское поле и там остановились.
Далеко на западе, за дальним темным лесом полыхал вечерний закат, край солнца еще виднелся над горизонтом, и его лучи ложились багрово-золотыми отблесками на величественные памятники, воздвигнутые в честь полков и героев великой битвы. Просторное, священное для каждого россиянина поле в эти закатные часы оживало, в воздухе веяло дневной теплотой, и природа вокруг хранила величавое спокойствие. По низинам стлался легкий туман, и казался он не туманом, а серым пороховым дымом, который окутывал неприступные флеши и редуты прославленных батарей.