- Выпьем, товарищи-други, за здравие нового раба божьего, имя которому будет Степан! Нарекаю так сына своего.
Выпили разом, закусывая, стали вспоминать, сколько славных людей на Руси носило имя Степан, начиная от Степана Разина и кончая рабочим вожаком Степаном Халтуриным, которого два года назад казнили… Помянули всех их добрым словом, и посоловевшие мастеровые, забыв свои невзгоды и тяготы, дружно и слаженно затянули старинные протяжные песни про трудную долю, про светлую волю и славных людей русских.
И скатилась с плеч казачьих
удалая голова-а-а…
Степан, или, как его звали в детстве, Стенька, рос вместе с заводом. С ватагой таких же отчаянных мальчишек он вдоль и поперек излазил каждый цех, знал все закоулки от проходной до свалки. А четырнадцатилетним подростком отец привел его в волочильный цех, где делали проволоку, "приучать к делу".
И Степан навсегда прирос сердцем к тем прокопченным и шумным цехам и высоченным трубам. Думал ли он тогда, что станет главным человеком на заводе, даже старше драчуна-мастера и надменного инженера? Нет, не думал и не гадал. А вот вышло, что теперь он, рабочий Степан Колотубин, назначается директором…
Впрочем, если говорить начистоту, назначение не было уж таким неожиданным. Об этом говорили давно, много лет назад, и Степан Колотубин невольно вспомнил морозный декабрьский вечер девятьсот пятого года.
Почти десять дней обширная территория вокруг завода Гужона и мастерских Московско-Курской железной дороги находилась в руках восставших. В те дни районный Совет рабочих депутатов, основное ядро которого составляли гужоновцы, был здесь единственной властью. На заводе создали боевую дружину, ее возглавил дядя Вася. Рабочие изготовляли в цехах холодное оружие, отбирали у городовых и возвращавшихся из Маньчжурии офицеров револьверы и шашки.
На улицах возводились баррикады, дружинники готовились отразить нападение солдат и полицейских. Но противник не появлялся. Вскоре выяснилось, что основные бои с царскими опричниками идут на Пресне. Районный Совет решил направить на помощь пресненцам отряды дружинников, туда, где решалась судьба восстания. Но пробиться к Пресне было почти невозможно: нужно прорываться через центр города, который заняли правительственные войска. И тогда Степан Колотубин предложил свой план:
- Надо разбиться на десятки, понимаете. Оружие припрятать… И, как вода в решете, по всем улицам и переулкам потечем к Пресне.
Дружинники так и поступили. Разбились на десятки. Благополучно прошли Немецкую улицу, вышли к Покровским воротам. Однако здесь им дорогу преградил разъезд конных жандармов. Дружинники, их было больше, с ходу дружно вступили в бой, и жандармы сразу же ускакали. Успех окрылил гужоновцев.
- Давай, ребята! Вперед!
Добрались без особых происшествий до Театральной площади, но тут натолкнулись на цепь солдат и городовых. Те не ожидали появления в центре города рабочих отрядов, растерялись. В завязавшейся перестрелке инициатива перешла в руки дружинников. К тому же на выстрелы из прилегающих улиц спешили им на подмогу рабочие. С боем пробились через Театральную площадь и дальше по Тверской улице вышли к Садовому кольцу. Там пришлось занять позицию на Триумфальной площади против солдат, появившихся со стороны Кудринки. По приказу дяди Васи соорудили высокую баррикаду. Свалили телеграфные столбы, извозчичьи санки, мебель из трактира.
Стоял сильный мороз, градусов за двадцать, и, пока громоздили баррикаду, всем было жарко. Когда же окончили строить и заняли свои боевые места, начала давать о себе знать надвигавшаяся студеная ночь. Разожгли костры, но и огонь мало согревал. Люди были плохо одеты. Тогда дядя Вася собрал на совет десятских, где и решили обязать владельцев поблизости находившихся магазинов снабдить дружинников зимними пальто.
- Выполнять это наше решение будет Колотубин, - распорядился командир дружины и, потерев ладонями побелевшие уши, добавил: - Бери, Степан, людей из своей десятки в действуй. Только все по закону!
Колотубин, взяв с собой рослого слесаря Костю Ерофеева и еще пяток дружинников, направился в большой магазин верхней одежды на Тверской. Часть стеклянной вывески его была разбита, и оставшиеся буквы и слова невольно вызывали улыбку: "…амое верхнее… из меха у Гальперна", "…амое лучшее нижнее… у Гальперна". Перепуганный хозяин, увидев вооруженных рабочих, затрясся от страха:
- Караул! Грабители!
- Не ори, все одно ни солдат, ни городовых поблизости нету, - сказал спокойно Колотубин. - Мы не грабители! Мы из революционного отряда, ясно!
- Так… что же вам надобно… господа рабочие?
- Отряд одеть надобно, - пояснил Колотубин и, направившись за прилавок, стал пальцем указывать на добротные пальто на меху и романовские полушубки, варежки и шапки. - Вот это… это… и это.
Больше всех нагрузился Костя Ерофеев, он брал все, что попадалось ему на глаза, и поспешно складывал в наволочку из-под матраца. Когда вернулись на баррикаду, Костя ловко вытряхнул из него содержимое на притоптанный снег:
- Одевайся, братва!
Пальто, шапки, варежки, перчатки тут же расхватали, и у костра осталось лишь несколько странных меховых изделий.
- А энти что не берете? - спросил Костя.
- У нас тут девок нету, - сказал кто-то.
- При чем тут девки? - недоумевал готовый вот-вот взорваться Костя. - С таким трудом достал и по́том изошел, покуда тащил. А им девки все на уме! - Он взял одну валявшуюся вещицу и развернул ее. - Чудные какие шапки буржуазия носит! Мода!
- Ну да, шапки! - возразил стоявший рядом хмурый дружинник. - То бабья одежка.
И под общий хохот дружинник приложил меховой лифчик к широкой груди слесаря Ерофеева.
- Смотри!
Лицо Кости сразу стало багровым. Он выхватил злополучный меховой лифчик из рук дружинника и швырнул в пламя костра. Бросить другие в огонь ему не дали. И над баррикадой еще долго раздавался веселый гомон.
Всю ночь дружинники не смыкали глаз, ждали нападения солдат, которые изредка постреливали. По очереди покидали баррикаду и грелись у костров.
Вот тогда-то и состоялся памятный разговор двадцатилетнего Степана Колотубина с дядей Васей, который навсегда запомнился волочильщику.
- Давно я к тебе присматриваюсь, Степан, - сказал дядя Вася, хлебая из чашки подогретый суп. - У тебя есть деловая хватка, и рабочие тебя уважают за справедливость и сноровку такую смекалистую.
- Жизнь всему научила, - отмахнулся Степан, усаживаясь возле костра. - Однако мороз шпарит, как кипятком…
Дядя Вася отставил чашку и внимательно посмотрел на Колотубина, потом сказал:
- Вот, победим, свою власть установим, рабочую. Заводы конфискуем, они станут нашими.
- Ясно дело, будет все наше, - поддержал Степан, - народное то есть…
- На заводах своих директоров поставим. Вот, например, на Гужоновский завод лично я буду рекомендовать тебя, товарищ Колотубин.
Степан от неожиданности оторопел. Лицо и шея полыхнули жаром. Он недоуменно уставился на командира дружины, который спокойно прикуривал от горящей щепки.
- Меня?! Директором завода?! - Колотубин вскочил, обошел костер и снова сел на корточки. - Шутки шутите, дядя Вася…
- Нет, Степан, я вполне серьезно.
- И директором завода?
- Именно директором.
- Почему же меня? Что я, лучше других, что ли? - Колотубин подбросил в костер обрезок доски. - Вона сколько хороших людей в дружине! А я что, я как и все…
Командир сел рядом, положил свою ладонь на плечо Степана и тихо произнес:
- Ты можешь за собой вести людей. И главное, умеешь широко, так сказать, масштабно мыслить. А без масштаба в наше время нельзя. Масштаб - это сила!
Степан рывком отстранился. Нет, он не ожидал, что его, рабочего, будут связывать с каким-то Масштабом, оскорбляя революционное достоинство.
- Погоди, дядя Вася! А кто такой этот самый Масштаб?! Почему ты меня с каким-то гадом-буржуем сравниваешь?
- Да ты что? Сдурел, что ли? - Командир недоуменно смотрел на Колотубина, не понимая, на что тот обиделся.
- Как что? То самое… Всяких их тут много. Ну, Гужона знаю, на него уже пять лет вкалываю, ну, Гоппера видел, бывал там, в Замоскворечье, тоже паук хороший… Ну о Бромлее слыхал… А кто такой этот Масштаб? Тоже, видать, ихней кровососной компании!
- А-а, вот ты о чем! - Командир, поняв причину обиды, вдруг громко рассмеялся. - Чудак человек!
- Какой уж есть, не переделаешь. - Степан насупился. - Прошу покорнейше, дядя Вася, как хотите, но только не смешивайте меня с ихней мордоблагородием! Никогда не буду мыслить по Масштабу, а буду по-своему! Я пролетарий, а не капиталист!
А командир все смеялся, пока вдруг не засвистели солдатские пули…
Только примерно через месяц, когда они встретились в камере Бутырской тюрьмы, дяде Васе удалось подробно объяснить, что такое масштаб, тогда и Степан долго сам смеялся над собой, над своей малограмотностью. С помощью дяди Васи он пристрастился к книгам, много читал в тюрьме, а затем и в ссылке, в Сибири. Там, за Полярным кругом, Степан и вступил в партию большевиков.
Обо всем этом и вспомнил Колотубин, докуривая самокрутку. Теперь Степану не двадцать лет, как тогда в дни баррикадных боев, а полных тридцать три года, много он повидал, многому научился. Как видно, командир рабочей дружины не бросал слов на ветер.
3
Дождь все моросил и моросил. Фуражки и гимнастерки красноармейцев, сидевших в кузове машины, стали темными, а штыки винтовок тускло заблестели от влаги. Мимо Колотубина проходили люди. Одни спешили в Совет и, перед тем как войти в него, торопливо отряхивали у крыльца мокрые кепки, пиджаки, а другие, появившись из дверей, не задерживаясь на ступеньках, деловито уходили в шум улиц.
"Нет, так дело не пойдет! - Колотубин докурил самокрутку, раздавил пальцем окурок. - Не пойдет!"
Ожидавшее его директорство все никак не выходило у него из головы. С чего начинать, что делать в первую очередь? Этого он еще сам толком не знал. Степан мысленно видел перед собой пролеты закопченных цехов, ряды гудящих волочильных машин, огненное пекло мартенов, тяжелый надсадный грохот прокатных станов… Дело не шутейское - завод! Экая махина! И в каждом цехе, возле каждого станка, у каждой машины - люди, свои ребята, работяги. Уставшие, осунувшиеся от голода и ждущие, жадно ждущие больших перемен… И он, Колотубин, которого еще недавно звали запросто Стенька, теперь за все будет в ответе, за каждый цех, каждый станок, каждого пролетария… Степан чуть ли не осязаемо ощутил крутыми плечами, какая огромная тяжесть наваливалась на него.
Мимо, на ходу надевая потертую кожаную куртку, пробежал посыльный Совета. Сбежав вниз по ступенькам, он вдруг обернулся, и на его небритом лице появилась радостная улыбка.
- Колотубин! Скорей! Позарез нужен… За тобой послали. - И доверительно сообщил: - Из Кремля звонили, тебя спрашивают.
Через две минуты Степан снова появился в кабинете Василия Даниловича. Тут уже было много народу. Рабочие, представители заводов, командиры, какие-то бывшие чиновники в суконных синих вицмундирах, несколько истощенных женщин. Василий Данилович вышел ему навстречу.
- Езжай в Кремль. Прямо к товарищу Свердлову. Сейчас звонили, - сказал Василий Данилович, провожая Колотубина до двери. - Смотри, там не артачься! Думаю, насчет завода… В общем, можешь сказать, что с назначением все в порядке.
- Понимаю. Раз надо, так надо, что поделаешь. - Колотубин задержал Василия Даниловича. - Может, сначала на завод махнуть, ребят из комитета прихватить, а? Они лучше меня положение на заводе знают.
- Нет, отправляйся один, и немедленно. Просил тебя как можно скорее доставить, сам Яков Михайлович звонил. "Если нет машины, - говорил, - сейчас вышлем нашу".
- Что за спешка такая! - Колотубин пожал плечами.
- Все тут проще простого. Завод военную продукцию дает, сам понимаешь. - Василий Данилович пожал руку: - Двигай! Машина с латышскими стрелками как раз туда направляется.
Командир роты - высокий молодой блондин в поношенном офицерском кителе - весело уступил Колотубину место рядом с шофером. Машина, гулко урча моторами, помчалась по улицам.
"Надо подумать и о продукции завода, куда ее теперь сбывать, - размышлял Степан, откинувшись на спинку. - Оптовую торговлю ныне почти всю ликвидировали, остались одни мелкие лавочники… Не торговать же нам самим гвоздями и проволокой!" Он нахмурился, вспомнив моряка, который выклянчивал "пудик гвоздичков". Спрос, конечно, есть, и довольно большой, на изделия завода, но как сделать все так, чтобы по-новому, по справедливости.
Затем Колотубин перешел к размышлению о самом производстве. Почему-то вспомнился дополнительный литейный цех, что был построен два года назад, рядом с формовочным. Оборудован цех был кое-как. В неоштукатуренных стенах зияли дыры, стекла в оконных пролетах отсутствовали, а над сушильными печами крыши вообще не было, открытое небо… Особенно тяжело приходилось рабочим зимой. То и дело бегали греться к жаровням, а их топили коксом. К концу смены так нахватаешься угара, что качаешься как пьяный, глаза красные, голова кругом идет… И в других цехах обстановка не лучше. Всем достается, по горло… Но еще хуже, когда нет работы, не из чего делать продукцию. Хоть волком вой! Каждый на сдельной оплате, и простой сильно бьет по карману… "Главное, надо насчет сырья потолковать с товарищем Свердловым, да так, чтобы с запасом, - размышлял Колотубин. - А то, не ровен час, прекратится подвоз, тогда хоть останавливай весь завод".
4
Чем ближе приближались к Кремлю, тем чаще стали попадаться то там, то здесь разбитые окна домов и витрины магазинов, следы пуль и осколков на стенах зданий, воронки на мостовой от разорвавшихся снарядов… Всего десять дней назад, как здесь, на улицах Москвы, шли бои.
Руководство партии левых эсеров, не согласное с ленинской политической линией, тайно подготовило ударные отряды и в дни работы Пятого Всероссийского съезда Советов, днем 6 июня 1918 года, подняло мятеж. Это был удар в спину. К ночи мятежники овладели почтой, телеграфом, рядом правительственных учреждений и, стремясь скорее захватить власть, начали артиллерийский обстрел Кремля, где находился Совет Народных Комиссаров во главе с Лениным.
Большевики, делегаты съезда, сознавая всю опасность, в тот же день отправились в рабочие районы Москвы. Призывно гудели гудки заводов и фабрик. Вооруженные рабочие отряды вместе с отрядом интернационалистов и курсантами пулеметных курсов и подоспевшей латышской дивизией подавили мятеж.
В уличных боях принимал участие и полк, в котором был комиссаром Степан Колотубин. На рассвете седьмого июля, пробиваясь к Кремлю, почти у самой Красной площади осколком гранаты комиссар был ранен в левую ногу. Десять дней пришлось поваляться в госпитале, а вот сейчас, когда с большим трудом удалось уговорить врача и выписаться, вместо чехословацкого фронта, куда уехал полк, приходится принимать завод.
Дождь перестал. Серые тучи медленно двигались над городом, гонимые легким ветром, не было уже той суконной плотности, и в редкие прогалы проглядывало ослепительно синее небо. А когда показывалось солнце, теплое и по-летнему ласковое, то, казалось, все сразу улыбалось: и дома, и деревья, и люди…
В Кремле группа курсантов, сложив винтовки в пирамиду, засыпала воронки. Одни скорым шагом, почти бегом таскали носилки с песком, другие орудовали лопатами, а двое, обнаженные по пояс, дробно постукивая молотками, укладывали булыжник, лечили поврежденную мостовую. Рядом, на потемневших толстых бревнах, которые лежали навалом, примостился рыжеволосый боец и, разводя мехи гармони, лихо наигрывал плясовую.
"Весело вкалывают!" - подумал Колотубин о курсантах, направляясь к высокому зданию бывших судебных установлений с огромным шарообразным куполом и красным флагом на нем, где теперь находилось Советское правительство, и тут же у него мелькнула мысль: "А может быть, и нам на заводе надо что-нибудь такое прикумекать?.. Ишь как сноровисто под музыку бегают с носилками… Если в цехе прибрать, да еще музыку сделать, веселую, русскую! Чтоб труд стал вроде праздника… А?"
Едва Колотубин предъявил часовому в подъезде свой мандат, как его тут же почтительно встретил дежурный и повел в приемную Свердлова. По всему выходило, что Колотубина здесь ждали и разговор предстоял о чем-то серьезном и важном, не требующем промедления.
- Это товарищ Колотубин, - сказал дежурный секретарю, пожилой женщине, которая сидела за столом в просторной приемной. - Яков Михайлович просил сразу же пропустить его.
В приемной находилось несколько человек - военные, группа рабочих, несколько женщин и трое интеллигентов, весьма смахивающих по одежде на иностранцев. Все они, видимо, давно ждали приема и потому с каким-то любопытством и, как показалось Степану, с некоторой неприязнью окинули его далеко не примечательную внешность и поношенную солдатскую одежду: чем он лучше их? Почему его без очереди принимают?
- Колотубин? - переспросила секретарша и, просмотрев свои записи в журнале, утвердительно закивала седой головой: - Да, да! Пожалуйста. - Она встала и повернулась к Степану: - Проходите, товарищ!
Колотубин немного растерялся. Он, конечно, не ожидал, что здесь, в правительстве республики, его так встретят. Республика, конечно своя, рабоче-крестьянская, но, что ни говори, правительство есть правительство. Под любопытными взглядами иностранцев Степан шагнул вслед за секретаршей в открытые двери и вошел в кабинет.
- Яков Михайлович, товарищ Колотубин, - сказала женщина, - по вашему вызову…
Степан знал Свердлова - товарища Андрея, видел его несколько раз, слышал выступления. Впервые он встретился с ним еще в ссылке, когда тот выступал на нелегальной сходке политических. Тогда это был молодой, несколько застенчивый на первый взгляд человек, довольно интеллигентного вида, в очках, с ласковым, немного задумчивым взглядом и с пышной шевелюрой черных волос. Но как он тогда остро и метко парировал, словно опытный фехтовальщик, яростные наскоки противников ленинской тактики борьбы, обезоруживая их точными формулировками и железной логикой. Потом, уже после революции, Колотубин слышал Свердлова на собраниях и съездах. И за все эти годы после ссылки Степан впервые близко увидел Якова Михайловича и невольно отметил, что тот сильно изменился. В густых волосах появилось много седины, лицо заострилось, осунулось, а темная бородка и усы как бы оттеняли бледность некогда смуглой кожи. Казалось, его гнетет какой-то тяжелый недуг или огромная усталость от бесконечных недосыпаний и напряженной нервной работы, а может, и то и другое, вместе взятое, отложили на лице свой отпечаток. Только одни темные глаза, ласково и остро поблескивавшие за стеклами пенсне, были прежние.
Председатель ВЦИК был не один. Рядом с письменным столом, на котором лежала большая карта России, на стуле сидел загорелый и широкоскулый мужчина, в котором можно было сразу узнать восточного человека. Яков Михайлович скорым шагом вышел навстречу Колотубину, тепло пожал руку и, внимательно всматриваясь в Степана, сказал: