Астризесс могла бы еще и напомнить королю-изгнаннику, что первенец их умер и, похоже, больше детей у них не будет. Но стоит ли вновь напоминать о том, о чем напоминала Олафу множество раз? Поэтому королева резко повернулась и направилась к лестнице, ведущей к подножию башни.
– И все же Гаральд пойдет в этот поход, – буквально проревел ей вслед король-изгнанник, – хотя ты по-прежнему не веришь в то, что я способен вернуть свой трон!
– Потому что вернуть трон тебе, Олаф, не дано! – холодно процедила Астризесс уже с лестничной площадки.
Олаф давно убедил себя, что Астризесс владеет даром то ли предвидения, то ли какого-то чернокнижия. Во всяком случае, все то, о чем эта женщина предупреждает его, обязательно сбывается. Вот только ничего хорошего она обычно не предвещала. Так было и перед боем с людьми мятежных ярлов, и перед стычками со жрецами, и, наконец, перед битвой с датчанами Кнуда. А теперь вот король подозревал супругу в том, что и перед этим походом она готова напророчить ему поражение.
– И все же я изгоню датчан и вернусь из этого похода в короне короля Норвегии! – вспылил Олаф.
– Ты не вернешь себе корону. Причем не только во время этого похода – никогда. Только зря погубишь великое множество своих воинов. И себя тоже… погубишь!
– Я не желаю выслушивать тебя, слышишь ты, жрица Сатаны?!
– Трагедия твоя в том и заключается, что ты не умеешь прислушиваться к тому, что тебе советуют и от чего отговаривают.
Заслышав ее шаги, телохранители поспешили вниз, однако, встретив их у входа в башню, королева поняла, что Гаральд все слышал.
– Ты можешь не ходить в поход, – обратилась она к принцу, – поскольку еще не достиг возраста норманнского воина. И никто не посмеет упрекнуть тебя в этом.
– Я такой же воин-норманн, как и все остальные, – исподлобья взглянул на нее Гаральд. Он был недоволен тем, что женщина пыталась не допустить его участия в походе, пусть даже эта женщина и была королевой. Он почти с ужасом думал о том, что король может заподозрить их в сговоре, в том, что Астризесс пытается избавить его от похода по его же, Гаральда, просьбе.
– Никогда не смей считать себя таким же воином, как все. Ты – принц и наследник норвежского трона. Чем меньше ты будешь рисковать собой, тем спокойнее будет тем, кто уже видит тебя на троне не только Норвегии, но и Великой Норманнской империи.
– Король позволил мне идти в поход вместе с ним.
– И я не могу отменить его решение, – признала Астризесс. – О чем очень сожалею.
Уже отойдя от них на несколько шагов, королева подозвала к себе Гуннара.
– Битва будет очень жестокой, и, судя по всему, король проиграет ее, потеряв почти все войско.
– Он знает об этом?
– Как он может знать об этом? – удивилась Астризесс наивности викинга. – Этого пока что никто не знает, хотя я пыталась предупредить его.
Гуннар удивленно взглянул на королеву и резко покачал головой, словно пытался развеять некое странное видение.
– Не понимаю.
– От тебя и не требуется что-либо понимать. Перед началом решающей битвы собери вокруг себя десяток наиболее преданных и отчаянных воинов и неотступно следуйте за принцем Гаральдом, постоянно находитесь рядом с ним.
– И с королем?
– Я сказала: "С принцем Гаральдом", – уже на ходу обронила Астризесс. – В самую трудную минуту попытайтесь увести принца с поля боя и спасти. Если вы убежите вместе с ним, Норвегия вам это простит. Не простит она вам, если оставите его на поле битвы.
– Но мы не сможем оставить на поле битвы короля! – подался вслед за ней Гуннар.
– Потому и требую, чтобы вы любой ценой спасли своего будущего короля.
40
Мстислав встретил его в своем лагере, неподалеку от Любеча, к которому даже не пытался приближаться. Из уст делегации священников, которые проведывали Понтийского Странника, горожане уже знали о его замыслах, поэтому воспринимали тмутараканцев как союзников.
Встреча братьев оказалась на удивление миролюбивой и короткой.
– Ты согласен с теми замыслами, о которых поведали тебе мое послание и словоохотливый эллин Визарий? – сурово спросил Мстислав, как-никак победителем был он, а значит, диктовать условия тоже надлежало ему. – Приемлешь их?
– Приемлю, – с готовностью ответил Ярослав. – Хотя до этого часа относился к ним с недоверием.
– Решил, что заманиваю тебя в западню? – Они сидели между палаткой Мстислава и берегом реки, в креслах, выдолбленных мастерами из высоких дубовых пней, между которыми, тоже на двух пеньках, высился небольшой столик.
– Чтобы завладеть киевским престолом, тебе оставалось только убить меня.
– Я мог бы завладеть им еще вчера. Не только не убивая тебя при этом, но даже не проводя с тобой никаких переговоров, – заверил его Мстислав, берясь за кружку с хмельной медовухой. – Однако это ничему не научило бы всех прочих удельных князей русских. Они не увидели бы для себя в этом никакого знамения.
– О каком таком знамении ты ведешь речь?
– Мы уже показали нашим братьям и прочим князям, что умеем сражаться, однако никого этим не удивили. Куда большее удивление вызовет наше умение договариваться и придерживаться данного друг другу слова. Вот с этим умением нам и нужно предстать сейчас перед всем княжеским и боярским сословием Руси нашей Святой. Отныне все, что находится на правом берегу Днепра, должно пребывать под твоей княжеской рукой, а все, что на левом, – под моей. Никто из нас самих или подданных наших не смеет впредь переправляться через эту реку со злым умыслом, а против врагов твоих или моих выступать будем сообща. С таким устройством Руси ты, как старший брат мой и великий князь киевский, согласен.
– Предки наши никогда не делили Русь по Днепру, – мрачно заметил Ярослав.
– Правильно, они делили не на две части, по Днепру, а на десятки мелких княжеств, – молвил Мстислав, – которые бесконечно вели сражения друг с другом. Эти "уделы" действительно враждовали между собой, ослабляя друг друга, а их князьки призывали в союзники самых беспощадных врагов земли нашей.
Ярослав с минуту задумчиво молчал, глядя на расстеленную перед ним карту Визария. Именно эта карта убеждала его, что ничего более благоразумного предложить он не в состоянии.
– Да будет так, – наконец произнес он. – Я отказываюсь от всего, что находится не левом берегу нашей священной реки.
Нотки душевного отчаяния, которые пробивались сквозь эти его слова, вызвали у Мстислава ироническую ухмылку. Потерпев полное поражение на поле битвы, брат все еще вел себя так, словно вынужден одаривать его той землей, которой он и так уже завладел. И не проявлял никакой благодарности за подаренный ему престол великого князя. Да, в буквальном смысле подаренный.
– Если нам удастся хотя бы в течение двух лет придерживаться этого договора, – великодушно заверил Понтийский Странник, – то я не стану искать себе наследников, а завещаю всю левобережную Русь тебе или тому, кто будет править Русью правобережной. Таким образом, обе части земли нашей воссоединятся в одной империи.
– При условии, что каждый новый великий князь или император Руси будет на Библии клясться перед народом, что не посмеет делить Русь на удельные княжества между своими сыновьями и прочими родственниками, – неожиданно вмешался Визарий, доселе молчаливо стоявший чуть в сторонке, но прекрасно слышавший все, о чем говорили князья.
Мстислав вопросительно взглянул на старшего брата.
– Иначе Русь вновь будет предана дроблению , – оправдал вмешательство эллина великий князь, вызвав этим одобрение не только византийского агента, но и Понтийского Странника.
Завершив переговоры, князья по-братски обнялись. И хотя многоопытный Визарий не поверил в искренность этих объятий, тем не менее решил, что по крайней мере в течение года ни один из них не падет от удара "братского" кинжала или ядовитого кубка медовухи. По нынешним временам этого тоже было немало.
Когда в 1036 году бездетный князь Мстислав, правитель Левобережной Руси, простудившись во время охоты в черниговских лесах, внезапно умер (и, по завещанию, был похоронен в черниговском Спасском соборе, сооруженном на его пожертвования), великий князь Ярослав безболезненно взял все его земли под свое управление. Оценивая последовавший за этим период правления этого князя, великий летописец Нестор в своей "Повести временных лет" уведомляет нас: "В год 1037 заложил Ярослав град великий, в котором сейчас Золотые ворота; заложил и церковь, Святой Софии митрополию, а потом церковь Святого Георгия и Святой Ирины. При этом начала вера христианская умножаться и распространяться, и черноризцы стали умножаться, и монастыри появляться.
…И собрал он много книгописцев, которые переводили с греческого на славянский язык. И написали они много книг, по которым верующие люди обучаются и наслаждаются учением Божественным".
Однако все это придет со временем, а пока что…
Спустя несколько дней после переговоров с Понтийским Странником князь Ярослав торжественно, почти триумфально, въезжал через главные ворота в свой стольный град Киев. Чуть позади него держался византиец Визарий, который посланными вперед гонцами уже был представлен горожанам и иностранным купцам как представитель византийского императора, выступавший в роли гаранта вечного мира между братьями-князьями.
При въезде в княжеское поместье Ярослав развернул коня и, подождав, когда к нему приблизятся как можно больше бояр и прочих знатных горожан, торжественно произнес:
– Вы уже знаете, что я не сумел привезти вам победу, – на сей раз военное счастье оказалось не на моей стороне. Но пока еще не знаете, что в этой битве я сумел достичь нечто более важное и ценное, нежели сотня пленников и обоз трофеев, – долгожданный мир для всей земли нашей Русской!
41
Битва, которую предвещала Астризесс, состоялась возле норвежского городка Стиклистире . Норманны Дании и Норвегии сошлись в тесной долине, с двух сторон окаймленной подковообразными вершинами, а с двух других – лесами. Наливалась весенними соками ярко-зеленая трава, приобретали свои конечные формы кроны вековых сосен и даже валуны, которыми была усыпана вся эта долина, тоже прорастали коричневато-зелеными мхами. Само появление посреди всего этого буйства предполярной зелени огромной массы людей, обрекающих друг друга на раны и гибель, показалось Гаральду странной и страшной шуткой не только двух королей, но и самого Господа.
– У Кнуда значительно больше воинов, нежели у нас, – проговорил Гуннар, протискиваясь между королем и Гаральдом. – Причем многие из них вооружены копьями, в то время как у нас – только мечи и всего лишь две сотни лучников.
– Не я пришел на землю Кнуда, а Кнуд – на мою, – срывающимся басом ответил Олаф.
– Нам не следует атаковать первыми. Лучше принять их удар за стеной из собственных копий и щитов.
– Датчанин уже чувствует, что это его последняя битва, – не слушал его король. – Здесь, в этой долине, все его воинство и поляжет.
– Возможно, и так, конунг конунгов, – дипломатично соглашался Гуннар, – но все же прикажи отойти к лесу.
– Я ни за что не стану отходить. Сейчас мы обрушимся на них, как на стадо варваров.
– Пока не поздно, нам следует отойти, – настойчиво советовал ему опытный военачальник, проведший на своем веку десятки больших и малых битв. – Там гряда больших валунов, за которой мы будем чувствовать себя, как за крепостным валом.
– Да, там гряда, кхир-гар-га! – поддержал его оказавшийся чуть позади них Ржущий Конь.
– А еще там толстые стволы сосен, из-за которых наши лучники истребят сотни атакующих датчан, которые укроют от копий и стрел многих из нас.
– Там очень толстые стволы, – вторил ему Ржущий Конь, – и всего одна дорога через лес, кхир-гар-га!
– Коль уж датчане решили покорять нас, пусть атакуют. А главное, за этим лесом уже начинается предместье Стиклистире.
– Здесь я командую, конунг Гуннар! – буквально взревел Олаф, наблюдая за тем, как, подражая римским легионерам, датчане грохочут, ударяя мечами о свои щиты. Норвежцы же угрюмо молчали, настраиваясь на то, чтобы растерзать их кое-как сформированные ряды своей лавинной, никакому управлению не поддающейся массой.
– Не смею возражать, конунг конунгов, – поскрипывая зубами, заверил его Воитель.
– Пока что здесь командую только я!
– Пока что… – достаточно громко выдохнул Гуннар, стараясь при этом оттеснить коня принца Гаральда. Он уже понимал, что Олаф не только уступает Кнуду численностью своего войска, но и не желает прислушиваться к тем советам, которые помогли бы норвежцам если не разгромить пришельцев, то хотя бы выстоять, не довести дело до собственного разгрома.
Гуннару вновь вспомнились слова королевы Астризесс, но только теперь он начинал осознавать их пророческую силу. Следуя совету Астризесс, он уже сколотил небольшую группу воинов, которая должна была опекать принца, и, когда исход битвы станет очевидным, увести его в лес, а оттуда – к фьорду, в котором, под прикрытием двух десятков опытных моряков, их ждали драккары. Те драккары, о которых король не знал, поскольку флот его находился в бухте города Стиклистире, охраняемого верным Олафу гарнизоном.
– Тебе, Гаральд, лучше отойти к запасной стае, – все отряды войска Гуннар предпочитал называть стаями, – которая тоже вступит в битву, но чуть позже.
– Я буду сражаться рядом с вами.
– Сражение может длиться несколько часов, а двуручный меч твой слишком тяжел, хотя мы и наделили тебя самым легким, почти парадным. Уже после первых минут ты устанешь, и меч попросту выбьют у тебя из рук.
Конунг на несколько мгновений задумался, а затем переглянулся с Ржущим Конем, одним из тех, кто был приставлен к принцу в роли телохранителя.
– Нужно связать ему руки бечевкой, привязав их к мечу, – мгновенно отреагировал тот. – Тогда можно быть уверенным, что парень не потеряет меч и что из рук его не выбьют. Так поступал мой отец, когда учил меня фехтованию.
– Не возражаешь, принц норвежский? – обрадованно спросил конунг.
Гаральд зажал меч ладонями и протянул руки Ржущему Коню. Тот старательно связал их и сказал, чтобы меч он пока что положил на круп коня, на попону, дабы руки не уставали.
– Все время держись между мной и Ржущим Конем, – посоветовал ему Гуннар. – Сзади и по бокам нас и короля будут прикрывать Рагнар Лютый, Улафсон, Вефф и полтора десятка других воинов королевской охраны.
– И не вздумай вырываться вперед! – прокричал ему из-за спины начальник королевской охраны Улафсон. – Некоторые воины из охраны Кнуда уже знают тебя в лицо. Они обязательно постараются бросить твою голову к ногам своего короля и даже поспорили на то, кому именно это удастся.
Олаф так и не прислушался к советам Гуннара и повел свое воинство в атаку. Сплошной лавой – на сомкнутые щиты и частокол копий датчан.
Единственное, что конунг и Ржущий Конь успели сделать, так это попридержать коня Гаральда и пропустить вперед лавину норвежской пехоты. Вот только попридержать коня короля никто не решился. Или, может быть, не захотел.
Пренебрегая опасностью, принц храбро вступал в схватку то с одним датчанином, то с другим. Спасая его, Гуннар несколько раз принимал удары вражеских копий на свой щит, а затем рубил их. А когда, уже будучи раненным в ногу, Гаральд потерял коня, конунг и его воины-телохранители тоже спешились. Это произошло как раз в ту минуту, когда над кровавым полем битвы разнесся панический крик:
– Король убит! Король Олаф пал!
Даже после гибели предводителя норвежцы все еще продолжали мужественно сдерживать натиск пришельцев. Взбодренный известием о гибели своего главного врага, король Кнуд бросил в бой резервную фалангу. Со слов Олафа принц знал, что состояла эта фаланга в основном из опытных, во многих битвах побывавших римских, галльских и германских наемников. Если бы Кнуд ввел этих легионеров в бой в самом начале битвы, наверное, уже выиграл бы ее. Но похоже, что датчанин берег своих наемников для других битв. Очевидно, он уже видел себя правителем всех норманнов, от норвежских племен до нормандцев, давно осевших в Галлии .
Он предчувствовал победу и жаждал теперь только одного – то ли взять в плен, то ли уложить на поле брани, рядом с Олафом, и его сводного брата, принца Гаральда.
Взойдя на один из валунов, Гуннар окинул взглядом поле битвы. Впечатление его было неутешительным: датчанам удалось расчленить норвежцев на три части, две из которых, уже никем не управляемые, попали в окружение, и командиры датчан призывали их бросать оружие и сдаться на милость победителей.
Та часть, в которой оставались они с принцем, тоже вот-вот могла быть отсечена от леса, а значит, от тропы, ведущей к фьорду.
Вот несколько пеших датчан вновь сумели пробиться к Гаральду, но конунг и его воины изрубили их и, уведя раненого принца, начали уходить к лесной тропе, под прикрытие охранявшей ее небольшой группы русичей-лучников. Именно они потом дважды останавливали и отсекали преследовавших принца датчан, давая возможность отряду Гуннара без особых потерь добраться до судов. И лишь двое из этих русичей успели в последние минуты взобраться на борт последнего из отчаливавших судов, последними стрелами сдерживая при этом рвавшихся к мелководью датчан, среди которых, к счастью беглецов, ни одного лучника не оказалось.
Ночью Гуннар приказал капитанам судов подойти к небольшому причалу, которым завершалась длинная лесистая коса. Высадившись на берег, его викинги сумели на рассвете спасти около сотни воинов, которым удалось вырваться из окружения и, отбиваясь от преследователей, отойти к полуразрушенному каменному форту.
Частично изрубив отряд датчан, а частично обратив в бегство, Гуннар тут же собрал уцелевших воинов на совет, чтобы провозгласить Гаральда Гертраду конунгом конунгов и наследным принцем норвежского трона. Причем для конунга Гуннара и всех прочих воинов очень важно было осуществить это "провозглашение" еще здесь, на норвежской земле. И они сумели держаться этой традиции. Так что в морской поход к берегам Руси они уходили уже под предводительством – пусть даже пока еще условным – конунга конунгов Гаральда Сурового.