Часть вторая
Жребий викинга
1
В начале июля в Вышгороде, в летней резиденции великого князя киевского Ярослава, царило непривычное оживление: сюда прибыл отряд норманнов во главе с юным норвежским принцем Гаральдом.
Прибытие очередного отряда викингов всегда означало начало очередной войны, в большинстве своем междоусобной. В Киеве, Вышгороде, как, впрочем, и в загородной сельской резиденции князя в Берестове, хорошо знали: если прибывают варяги, значит, военной кутерьмы не избежать, причем в ближайшее время. Эти могучие, суровые рыжеволосые рыцари словно бы рождены были для войны, и там, где они появлялись, даже если на этой земле десятилетиями царили мир и спокойствие, люди неминуемо брались за оружие.
Однако юных дочерей великого князя – Елизавету, Анастасию и Анну – появление отряда не насторожило, скорее наоборот, приятно взволновало. Среди норманнов, которые прибыли из далекой холодной страны их матери, шведской принцессы Ингигерды, девушек больше всего интересовал еще довольно юный, но крепкий телом, статный золотоволосый рыцарь, который с первого дня держался с особым, истинно королевским достоинством. Привлекал он внимание дочерей князя еще и тем, что принадлежал к роду короля викингов Олафа, а значит, мог считаться равным с ними. Любуясь принцем, любая из княгинь вполне могла мечтать не только о замужестве и королевской короне, которые всегда оставались главными в устремлениях княжеских чад, но даже об истинной, романтической любви.
Правда, когда, возбужденная тайным предчувствием, Елизавета искренне призналась матери, что ей очень нравится Гаральд, и доверительно поинтересовалась, можно ли в ее возрасте проявлять хоть какие-то знаки внимания к этому принцу, Ингигерда погладила ее по головке и вздохнула:
– Можно, конечно. Но только знай: если голова занята помыслами о любви, места для короны на ней, как правило, не остается.
Не по годам смышленая, Елизавета вопросительно взглянула на свою мать-принцессу.
– Неужели не остается?
– Знаю, что с тобой еще рано говорить о подобных вещах, – вновь вздохнула Ингигерда, – пока что тебе трудно понять, что означает для женщины власть любви и что такое власть короны.
– А главное, как трудно жить, совмещая в своей женской душе эти две совершенно несовместимые властные силы, – появилась рядом с ними Астризесс, вдова короля Олафа и родная сестра Ингигерды.
Они стояли на высокой открытой веранде, с которой хорошо просматривалось Сечевое поле, где усердно упражнялись в фехтовании несколько пар норманнских наемников. Чуть поодаль, сидя на коне, внимательно наблюдал за этими упражнениями их командир – принц Гаральд.
Одни старожилы утверждали, что Сечевым это поле стало называться после того, как когда-то давно на нем произошла битва с отрядом прорвавшихся сюда, значительно севернее столицы, печенегов. Другие же считали, что название свое оно получило от того, что на нем постоянно обучались "мечевой сечи" молодые дружинники и норманны из княжеской охраны; при этом князь, при желании, мог наблюдать за их фехтованием прямо из своей светлицы, поскольку дворец возвышался на холме, или же отсюда, с веранды.
– Да нет, я уже достаточно взрослая, чтобы понять, что все женщины обязательно находят своих мужчин, – объяснила княжна своей матери.
– Не обязательно и не все, – как бы про себя проворчала Астризесс. – Но в любом случае ты уже действительно можешь считать себя взрослой.
Княжна придирчиво прислушивалась к тону, которым тетушка произносила эти слова, но так и не смогла уловить в них ничего такого, что свидетельствовало бы об иронии норманнки. С недавних пор Елизавета открыла для себя, что в разговорах со взрослыми сами по себе слова еще мало что значат, важно, кто и как произносит их. Правда, тетушка Астризесс говорила с ней по-шведски, и хотя это был язык ее матери, значение отдельных слов княжна понимала с трудом, тем более что бывшая королева Норвегии нередко вставляла в свою шведскую речь какие-то выражения из норвежского наречия. Но в общем настроена была Астризесс доброжелательно, а значит, с ней можно будет подружиться.
– Просто я не поняла, почему на голове, которая занята помыслами о любви, не остается места для короны, – обратилась княжна теперь уже к бывшей королеве.
Взрослые женщины-сестры многозначительно переглянулись. Они понимали, насколько трудно объясняться по этому поводу со столь юными созданиями, как Елисифь.
– Потому что крайне редко случается так, что корону ты можешь получить из тех же рук, которые любовно ласкают тебя, – вполне по-взрослому ответила Астризесс. – Впредь говори о таких вещах со мной, потому что со мной изъясняться тебе будет легче, нежели с матерью. Да и с принцем Гаральдом мне тоже разговаривать проще, чем твоей матери.
– Разве я упоминала имя Гаральда?! – зарделась Елисифь.
– А разве это обязательно – упоминать имя юноши, который тебе понравился? – парировала Астризесс и, взяв сестру за предплечье, подтолкнула ее к двери. Она прекрасно понимала, что в отсутствие матери княжна почувствует себя раскованнее.
– Наверное, да.
Астризесс, которую при дворе великого князя по-прежнему именовали королевой, снисходительно улыбнулась своей выразительной, слегка загадочной улыбкой опытной сводницы.
– Уже всем ясно, что принц избрал тебя, именно тебя!
– А почему не Анну или Анастасию?
– Возможно, потому, что внешне ты более, нежели твои сестры, похожа на истинную норманнку. К тому же ты достаточно сдержанная, спокойная, с твердым – нордическим, хочется верить, – характером. А еще потому, что Гаральд заметил, как загорелись именно твои глаза, когда ты увидела его впервые. Впрочем, ни одной женщине еще не удалось понять, почему тот или иной мужчина избирает или, наоборот, не избирает именно ее. И ни один мудрец мира еще не сумел разъяснить нам, чем тот или иной мужчина руководствуется в своем выборе. Утверждают, что судьбы людские определяются богами.
– Наверное, так оно и есть, – степенно подтвердила Елисифь. В эти минуты ей очень хотелось походить на Астризесс, в брючном костюме которой было что-то от обезоруженного викинга, а что-то от воинственной амазонки.
– Но тогда непонятно, почему так много людей чувствуют себя несчастными в своих браках и почему для многих из нас, особенно женщин, замужество превращается в первый и последний круги ада?
– Этого я не знаю, – уставилась на королеву своими холодными, как две горные льдинки посреди фьорда, голубыми глазенками Елисифь. Словно Астризесс и впрямь могла рассчитывать на ее разъяснения. – Правда, не знаю, – решительно покачала она головой, окаймленной золотистым нимбом волос.
Тем временем на Сечевом поле появлялись все новые и новые пары фехтующих викингов. Оттуда доносился лязг металла и возгласы воинов. Причем обе женщины обратили внимание, что ближе всех к княжескому дворцу фехтовал принц Гаральд. Правда, ни в его движениях, ни в движениях ярла Эймунда не ощущалось никакого азарта. Наоборот, чувствовалось, что движения их были подчеркнуто медлительными, зато точно выверенными и изобретательными.
Сразу же становилось понятно, что опытный рубака Эймунд пытается передать молодому викингу давно отточенные и испытанные в боях приемы.
– Гаральд рассказывал тебе, как он прославился в битве, проигранной королем Олафом? – неожиданно спросила Астризесс, хотя при дворе великого князя об этом, гибельном для короля Олафа, походе старались не вспоминать. Тем более – в присутствии его вдовы.
– Как прославился? Нет, об этом – ни слова, – честно призналась княжна.
– Он и в самом деле вел себя в бою, как настоящий рыцарь. А теперь по-рыцарски умалчивает о своем мужестве, проявленном в первой же битве. Это похвально. Хочется верить, что, когда он вырастет, Норвегия наконец-то получит такого короля, которого достойна.
– Он будет лучше, чем король Олаф? – Спросив об этом, Елизавета вспомнила, как мать хвалила свою сестру за выдержку: узнав о гибели мужа, она даже не всплакнула. "Так и должны вести себя настоящие норманнки, – назидательно молвила великая княгиня своим дочерям, но тут же с грустью в глазах уточнила: – Вот только я так держаться не смогла бы".
– Или хотя бы удачливее, – холодно обронила Астризесс, – чтобы супруге не приходилось упрекать его в слабоволии и жалеть, что ей не дано самолично править этой несчастной страной, как об этом постоянно жалеет моя сестра Ингигерда.
– Если Гаральд окажется плохим правителем, я сама стану править Норвегией, – вдруг уверенно заявила Елисифь, заставив королеву внутренне вздрогнуть: такой решительности от своей княжны-племянницы она не ожидала.
Они молча взглянули на Сечевое поле. Теперь Гаральд яростно отбивался сразу от трех наседавших на него норманнов, однако движения его становились все более вялыми, он явно устал. Из рассказов викингов она знала, что во время битвы неподалеку от Стиклистире принц Гаральд Гертрада попросил связать его руки с мечом и так ринулся в бой. Даже самые опытные воины были приятно поражены этим поступком юного принца, по существу, мальчишки.
– Все-таки настоящий боевой меч пока что слишком тяжел для нашего принца, – сочувственно взглянула на него королева.
– Нет, это он пока что слишком слаб для настоящего боевого меча, – воинственно вскинула подбородок княжна.
– Не рановато ли вам судить об этом, княжна Елисифь? – с ироническим упреком окинула взглядом свою племянницу Астризесс.
При этом королева имела в виду не только рассуждения Елисифи по поводу крепости рук принца, но и иронические взгляды, которые она бросала на уже довольно крепкую, стройную фигуру Гаральда. Порой Астризесс вынуждена была признаваться самой себе, что тоже неравнодушна к этому юноше, который лишь на несколько лет моложе ее. Правда, вряд ли она когда-нибудь рискнет завлечь его в постель, как это совсем недавно сделала другая вдова, принцесса Сигрид. Тем не менее она вполне допускала, что без легкого флирта в их отношениях не обойдется. И в этом смысле даже признательна была Сигрид за то, что та лишила юного рыцаря его романтических иллюзий, превращая в полноценного мужчину.
– Это же мне предстоит избирать его в свои рыцари и мужья, а не вам, – вежливо, но достаточно твердо напомнила тетушке княжна.
– Как знать, как знать, – многозначительно процедила Астризесс. Однако никакого значения ее словам княжна не придала.
– И потом, так ведь будет не всегда. Уже к следующей весне он окрепнет, станет настоящим викингом, которому ни один меч тяжелым не покажется.
– Главное, чтобы не оказалась слишком тяжелой для него королевская корона.
2
Княжеский причал охватывал берега большого днепровского затона и даже выходил за его пределы, врезаясь в две почти одинаковые, словно специально насыпанные песчаные косы. Здесь не ощущалось речного течения; прикрытая холмами и старыми ивами заводь источала какое-то патриархальное спокойствие, и весенние ветры проносились над ней вместе со стаями птиц, которые возвращались из далеких теплых краев.
Этот затон мало напоминал Гаральду холодные суровые ущелья фьордов. Здесь все выглядело мягче: и теплый воздух, и лесистые, расцвеченные травянисто-песчаными ковриками берега, и рано избавившаяся ото льда серая днепровская вода, под небольшим покровом которой уже зеленели неистощимые рыбьи пастбища.
Еще с осени на берегу затона появились четыре длинных бревенчатых строения, сомкнутые так, что вместе они составляли некий форт с небольшой площадью посредине и четырьмя сторожевыми вышками по углам. В трех строениях-казармах этого форта Викингов располагалась отборная сотня норманнов, а в четвертой жили корабельных дел мастера – в основном итальянцы, германцы и несколько русичей.
В этой же казарме, отгороженная от остальных ее обитателей, находилась обитель самого "принца норвежского", как называли теперь Гаральда Гертраду при дворе князя Ярослава. Они с конунгом Гуннаром специально решили возвести форт Викингов, чтобы на длительное время иметь свое, норманнское пристанище, достаточно укрепленное и почти не связанное с ближайшим княжеским городком.
"Конечно, – размышлял Гаральд, осматривая строения форта, в возведении которого принимали участие и горожане, и даже до полусотни пленных кочевников, которые довольно быстро научились владеть плотничьими топорами, – здесь бы еще не мешало возвести бревенчатый частокол да усилить оборону рвом и защитным валом". По опыту норманнов-новгородцев он знал, что враг не обязательно появлялся из чужих земель, он мог объявиться в самом городе русичей в виде нескольких сотен вооруженных и воинственно настроенных горожан. Поэтому-то он предпочитал держать своих воинов за пределами княжеского града и в таком форте, в котором они в любую минуту могли выдержать натиск неприятеля.
– Так, может, здесь и заложим новую столицу Норвегии? – задиристо молвил Гуннар, приближаясь к принцу вместе с Льотом Ржущим Конем.
– Огромную столицу, кхир-гар-га! – тут же поддержал его Льот. Этот богатырь по-прежнему входил в состав личной охраны королевы Астризесс, однако начальник телохранителей римлянин Туллиан на время отпустил его вместе с еще тремя своими дворцовыми гвардейцами, дабы усилить "строительный легион", над которым начальствовал Гуннар.
– Если уж строить, то столицу всех норманнов, – поддержал его фантазию принц.
– А неподалеку, вверх и вниз по течению, заложить несколько укрепленных поселений, которые стали бы форпостами на подходе к столице.
– На той стороне реки тоже должны быть поселения, кхир-гар-га! Чтобы без нашей воли ни один челн в эту часть Днепра не зашел, – неожиданно проявил талант стратега всегда такой простаковатый Льот. – Мы здесь будем хозяева, – бил себя огромным кулачищем в грудь, словно в шаманский бубен. – Только мы, кхир-гар-га!
– А что, через два-три года здесь уже могли бы обитать десятки тысяч норманнов, – задумчиво подытожил принц норвежский. – Но все это только мечтания.
– Почему же, – вдруг по-настоящему увлекся этой полубредовой идеей Гуннар. – Пошлем гонцов в Норвегию, обратимся к конунгам и ярлам, недовольным правлением датчанина Кнуда.
– Воины князю Ярославу сейчас ох как нужны, кхир-гар-га! Потому что князьям русским они всегда нужны.
– То есть очистим свою норвежскую землю от нас и могил наших предков, чтобы предоставить ее в распоряжение датчан?! – сурово спросил Гаральд. – Так, по-вашему, следует поступать сейчас мне, принцу норвежскому?
Гуннар и Льот мрачно переглянулись. В эти минуты они похожи были на детей, которых самым наглым образом вырвали из потока необузданных фантазий.
– Вы об этом уже говорили с воинами? – все с той же суровостью в голосе поинтересовался принц.
– Нет, – покачали головами.
– И не вздумайте впредь говорить о чем-либо подобном с остальными воинами или русичами. Многие из них уже смотрят на нас как на завоевателей. Того и гляди, вырежут, как когда-то вырезали наших норманнов-наемников в Новгороде. Так что любуйтесь красотами этого края, радуйтесь южному теплу и служите тому, кто вам пока что щедро платит.
– Как будет велено, конунг конунгов, – покорно склонил голову Гуннар.
– А столицу норманнов мы непременно возведем, только не здесь, а на южном побережье Норвегии. Пригласив для этого знаменитых византийских и римских мастеров. Кстати, не забывайте, что уже через две недели мы должны будем поднять паруса, чтобы уйти в сторону моря.
– …За которым нас ждут стены Константинополя, кхир-гар-га! – с неиссякаемой беззаботностью поддержал его Ржущий Конь, мгновенно и совершенно безболезненно отрекаясь от идеи сотворения здесь столицы всех норманнов.
Гаральд вернулся к своим размышлениям по поводу надежности форта Норманнов, который следовало бы оградить частоколом и вообще основательно укрепить. Однако на все это времени уже не было. Норманны, наемные иноземные мастера и пленные кочевники, ютившиеся чуть в сторонке, в шатрах и землянках, – все заняты были теперь строительством и подготовкой к морскому переходу боевых челнов с хорошо защищенными трюмами и небольшими каютами на корме и носу. Причем на каждом борту набивались специальные обручи, к нижней части которых должны были крепиться, как это принято у русичей, вязки сухого камыша, увеличивавшие устойчивость и плавучесть этих судов , а к верхней – щиты норманнов, превращавшие суда в плавучие крепости.
– Кажется, прибыли гонцы из Любеча, – обратил его внимание на двух всадников Льот.
Это действительно были Вефф Лучник и, возможно, лучший в Норвегии метатель боевых топоров Ольгер Хромой, которых, в сопровождении двух княжеских дружинников, Гаральд посылал в Любеч.
– Завтра на рассвете две сотни норманнов выйдут из Любеча! – еще издали прокричал Ольгер.
– Я приказал, чтобы они вышли на челнах, способных преодолеть море!
– Они придут на пяти челнах, на которые смогут взять еще три десятка воинов! – вздыбил Хромой коня на вершине косогора, природным валом прикрывавшего форт Норманнов с севера.
– А что слышно из Новгорода?
– Мы дождались гонца оттуда, – ответил Вефф Лучник, – потому и задержались. Он сообщил, что две сотни конных норманнов должны выйти из города через неделю, то есть завтра. Челнов у них пока что нет. К тому времени в Любече их уже будут ждать два челна. Но только два.
– Остальные будут ждать их здесь, – проворчал Гаральд. – Только бы они не тянули с выступлением из Новгорода.
Принц понимал, что в Византии его появление вызовет хоть какой-то интерес только тогда, когда под его командой будет находиться хотя бы пять сотен воинов. Из всего получалось, что он приведет с собой более шести сотен. В Константинополе помнили, что само появление на поле боя викингов уже вызывает у их врагов страх. К тому же императору сейчас нужны были опытные рубаки, которые могли бы заняться военной подготовкой его молодых воинов.
Правда, существовала еще одна причина, по которой Гаральда с нетерпением ждали на берегах Босфора. Но о ней византийский посол Визарий, прибывший несколько дней назад из Крыма, предпочитал пока что не распространяться. О том, что принц норвежский, реальный претендент на норманнский трон, уже находится в Киеве, он узнал от купцов и сразу же поспешил в стольный град.
В империи опять было неспокойно, там зрел очередной заговор, и императору срочно нужны были храбрые, опытные воины, у которых не появлялось бы каких-либо своих – как это всегда было у римлян, персов, египтян или арабов – военно-религиозных интересов в Константинополе, а главное, которых его противникам невозможно было бы подкупить. Такими могли представать разве что норманны, святым рыцарским правилом которых всегда было: служить тому, кто тебя нанял, не предавая и не перепродаваясь.