Повелительница несколько раз лениво хлопнула в ладоши, и откуда-то из верхнего яруса невидимый присутствующими чтец начал читать какие-то эллинские сказания. Скорее всего, это были строфы из любимой византийцами "Илиады", фрагменты которой Гаральду не раз приходилось слушать из уст нескольких странствующих певцов-декламаторов на площадях небольших городов и в тавернах.
Однако чтение этих сказаний длилось недолго. Повелительница вновь несколько раз хлопнула в ладоши и потребовала:
– О доблестном рыцаре Роланде! При европейских дворах, – объяснила она Гаральду, – сейчас входят в моду сказания, или, как их еще называют, "тирады о рыцаре Роланде" . Я приказала нашим послам и купцам привозить из Франции, Испании, Италии и других земель новые книги, песни о рыцарях, об их подвигах. Сейчас появилось много сказаний о рыцарской верности, о преданности своему королю, о турнирах и дамах сердца. Мне хочется, чтобы Константинополь стал одним из центров европейского рыцарства, столицей рыцарской поэзии. По-моему, вам это тоже интересно, разве не так, принц Гаральд?
– Я воин, а не трубадур, – сдержанно ответил конунг конунгов.
– А нам известно, что вы не только знаете наизусть несколько норвежских саг, но и сами сочиняете их и поете под аккомпанемент арфы или виолы, словом, какого-то музыкального инструмента.
– Мы его называем просто – "пятистрункой". Но не станете же вы считать меня странствующим музыкантом?
– Вы – странствующий воин. Но даже конунг Гуннар именует вас скальдом.
– Талантливейшим из скальдов, – уточнила Мария. И в ту же минуту вновь ожил декламатор, который речитативно запел по-латыни:
Король наш Карл, великий император,
Провел семь лет в стране испанской.
Весь этот край до моря занял,
Взял приступом все города и замки,
Поверг их стены и разрушил башни,
Не сдали только Сарагосу мавры.
Марсилий-нехристь там царит всевластно,
Чтит Магомета, Аполлона славит…
Однако песня продолжалась недолго, повинуясь какому-то знаку императора, который давал понять, что прибыл сюда не для того, чтобы наслаждаться пением трубадуров. Зоя вновь дважды хлопнула в ладоши и разрешила певцу удалиться.
– А теперь я хочу сказать о том, о чем не желал говорить в присутствии своих чиновников, – нарушил молчание император, когда слуга наполнил кубки вином. – Я уже не могу полагаться только на войска империи. Византийские полки набираются из воинов тех подчиненных империи народов, которые уже открыто бунтуют или же готовятся к большим восстаниям, рассчитывая при этом на помощь врагов моей державы.
– Во время морских рейдов мне не раз приходилось сталкиваться со знатными сарацинами. Они удивлялись, почему я согласился служить империи, которая находится на грани гибели, и предлагали переходить со своим отрядом на службу к одному из эмиров или шейхов. Словом, сарацины уверены в развале вашей империи и намерены создавать на ее руинах свою. Понятно, что противостоянием между Византией и сарацинами немедленно воспользуются болгары и другие балканские народы, которые так же кровно заинтересованы в гибели Византии.
– Все вокруг только и говорят, что о гибели моей империи, – вальяжно развел руками василевс. – Кто и когда сумел убедить их в этом?
– Вот мы и попытаемся разочаровать их, – молвил Гаральд.
А тем временем Мария вновь приподняла голову, давая возможность норманну внимательнее рассмотреть ее лицо – смугловатое, с разлетом черных бровей и выразительными, четко очерченными губами. Конечно же, по красоте своей Мария вряд ли могла сравниться со златокудрой Елизаветой. Но русская дева пока еще совсем юная и находится далеко отсюда. А главное, она слишком холодна, чтобы можно было рассчитывать, что когда-нибудь глаза и душа ее станут добрее к нему. Вряд ли он когда-либо окончательно забудет о существовании княжны, но Мария – вот она. Повелительница, конечно, предупреждала о подозрительности монарха, но не могла же "венценосная" племянница его оказаться на этой встрече с императором без ее согласия. Тогда кто же из них испытывает его на прочность: Зоя, император или, может быть, оба сразу, каждый по-своему, исходя из своих интересов?
– Поэтому, – продолжил император, – нам следует увеличить число норманнских наемников еще на тысячу, сформировать два легиона наемников из других стран и народов и все это воинство подчинить вам, конунг Гаральд. Вам же будет подчинена и значительная часть императорского флота. Причем вы должны быть готовы к тому, что придется совершать походы не только в Сирию и Месопотамию, но и в Болгарию, настроенную выйти из-под протекции Константинополя, а также на Сицилию и на юг Италии, которые давно захвачены войсками сарацинского эмира Абдаллаха, уже сейчас присвоившего себе титул амирафля , ну и, конечно же, в Египет.
– То есть вы намерены сформировать отдельную наемную армию, которая регулярно совершала бы походы в те края, в которых ущемляются интересы империи? Мне приходилось встречаться со знатными наемниками из Италии. Так вот, они мечтают о том, чтобы византийцы освободили земли Римской империи от сарацинов и прочих варваров, и даже согласны на то, чтобы центром возрожденной империи стал Константинополь, только бы он сумел вновь освятить золотое пламя их стяга.
– Это правда, – подтвердила повелительница. – Римляне все чаще вспоминают сейчас о своей орифламе, возрождение славы которой связывают с мощью Византии. Вернее, связывали до недавнего времени.
Императрица сидела между императором и принцем, в то время как "венценосная" Мария была усажена ею по левую руку от василевса, но как бы чуть в сторонке, чтобы девушка постоянно могла видеть Гаральда, ни к каким уловкам при этом не прибегая.
– Так, может быть, нужно сразу же направлять свои легионы в Сицилию и на юг Апеннинского полуострова? – как бы про себя проговорил император.
– А там, пополнив ряды местными добровольцами, двинуть легионы и местное ополчение на Рим? – озорно улыбнулась Зоя. – Чтобы войти в него триумфатором?
– По твоей милости я превращусь в завоевателя, а то и в разрушителя Рима.
– В триумфатора. Во всяком случае, мне хочется, чтобы ты вошел в историю этого мира в роли победителя Рима.
– Вечно ты провоцируешь меня на какие-то разрушения.
– Ты забыл, из какого я рода, Михаил. Так вот, напомню тебе: я – из рода Македонских.
– Тогда позволь напомнить, что ни по крови, ни по славе к роду Александра Македонского твой род никакого отношения не имеет.
– Кто в этом станет разбираться?
– Не забывайте, что при вашем споре присутствует принц норвежский, – с мягкой чувственной улыбкой напомнила им обоим Мария. – Вы ведь пригласили его не для того, чтобы выяснять свои родословные.
Гаральд впервые услышал голос Марии, который поразил его своей непривычной для огрубевшего уха викинга бархатностью. Впрочем, удивило его в эти минуты не столько звучание голоса, сколько то, с какой покровительственностью в тоне она осмелилась вмешаться в семейную стычку императорской четы. Другое дело, что повелительница повела себя так, словно племянница мужа даже рта не открывала.
– Династия Македонских, мой василевс; династия Македонских, – повторила по складам, – и этим все сказано! И потом, разве речь идет обо мне?
– Понимаю, о династии Македонских, – с какой-то горькой иронией в голосе произнес Михаил.
– О славе императора и величии империи – вот о чем нам следует теперь думать. Даже если тебе и не удастся войти в Вечный город, сам тот факт, что осмелился выступить против него, уже обессмертит твое имя.
– Пока что предпочитаю увековечивать его деяниями во имя Византийской империи.
– А что вы скажете по этому поводу, великий полководец норманнов? – обратилась повелительница к Гаральду.
– Я готов идти в поход туда, куда мне укажет император. Если он решит, что моим воинам следует штурмовать Рим, я поведу их на Рим.
– Вот он, – провозгласила повелительница, – ответ истинного полководца, первого стратега империи!
– Первого стратега? – сурово взглянул на нее император.
– Да, первого стратега, – тряхнула седеющими кудрями императрица.
– А как быть с Зенонием?
– Вручи ему венок из увядшего лавра и отправь на покой. Думаю, он и сам понимает, что слишком зажирел на военной службе и самое время уступить свой пост кому-то из молодых и удачливых. Конунг Гаральд Суровый хоть сейчас готов принять от своего императора жезл первого стратега. Может, тогда мы наконец-то ощутим, что в стране есть армия, есть полководец, есть человек, способный защитить и трон, и земли наши.
– Вы оказались неплохим начальником прибрежной стражи, – едва слышно проговорил Михаил, когда супруга укротила свое красноречие. – Возможно, со временем вы действительно станете одним из лучших полководцев империи. Но к беседе о жезле стратега мы вернемся как-нибудь попозже, не раньше того времени, когда вы завершите поход на Сицилию.
– Скорее всего, я буду озабочен тем, как вернуть норвежским викингам их трон и захваченные датчанами земли.
Гаральд чувствовал себя неловко от того, что вопросы, касающиеся его положения в империи, эти двое решили обсуждать в его присутствии. Но в то же время он отдавал должное Зое, она вела себя, как подобает правительнице великой державы, действуя жестко и решительно. Хотя и знала, что стратега Зенония и ближайших его соратников император всегда воспринимал как опору своего трона. Вот и сейчас, вместо ответа, василевс лишь странновато улыбнулся и, еще несколько минут проведя в каком-то загадочно-отрешенном состоянии, поднялся.
– Оставайтесь с гостем, – повелел женщинам. – Поразите его "Храмом родников" и своей обходительностью.
– Мы найдем, чем поразить его воображение, – двусмысленно заверила его правительница.
20
Когда император выходил из-за стола, Зоя несколько мгновений поколебалась, не зная, как вести себя, но затем кивнула Марии в сторону норманна: дескать, бери под свою опеку.
– У нас мало времени, – взволнованно зачастила Мария. – Как вы считаете, повелительница специально оставила нас вдвоем, чтобы мы могли поговорить?
– Наверное, она обязана проводить своего царственного супруга. Этого требует этикет.
– Она умышленно оставила нас вдвоем, – решительно молвила Мария. – И нечего в этом сомневаться. Однако говорить должны вы, а я – молчать и скромничать.
Мария была невысокого роста, едва достигала груди норманна, а когда он приблизился, вообще стала казаться девчушкой. С Елизаветой все было наоборот: она была не по возрасту рослой, а когда начинала говорить, Гаральд попросту забывал, что перед ним не одна из тех взрослых, порой явно перезревших женщин, которые в последнее время окружали его, а совсем еще девчушка, ребенок.
– Что вы хотите услышать от меня, "венценосная" Мария?
– Не здесь, в этой комнате нас подслушивают, – причем это "нас подслушивают" она произнесла слишком громко, почти вызывающе. – Перейдем в "Храм родников", идите за мной.
– Разве бывают и такие храмы – родников? – спросил Гаральд, следуя за девушкой к узкой мраморной лестнице, ведущей куда-то вниз, в подземелье.
Теперь их тела оказались совсем близко друг от друга, поэтому норманн ощущал, как тепло ее бедра пронзает его, возбуждая и притягивая к себе. На одной из ступенек он сумел прижаться к ее бедру, и тут же, повинуясь зову инстинкта, Мария остановилась. Еще несколько мгновений они стояли, прижимаясь друг к другу, и для обоих это были минуты высшего блаженства.
– Просто мы стремимся называть храмами все те места, к которым хочется возвращаться и в которых хочется побыть наедине, – проговорила девушка срывающимся голосом. Да и говорила Мария только для того, чтобы отвлечь его и свое собственное внимание от тех поз, в которых они застыли. – Или же побыть в этих местах с человеком, с которым тебе так же хорошо, как если бы ты оставался в одиночестве.
– Вы все еще пребываете в язычестве?
– Нам, ромеям, кажется, что мы уже христиане, хотя на самом деле – все еще язычники, – объяснила девушка, продолжая спускаться вниз, в прохладное, влажное подземелье. – Иначе как объяснить, что все еще предпочитаем поклоняться не только своим древним языческим богам Зевсу, Посейдону, Афине, Тартару, но и… роднику, камню, морю, дереву, воспринимая их как божества. Римляне знают об этом и продолжают считать нас неискоренимыми язычниками. Я в этом убедилась, когда жила в Риме, где нас, византийцев, недолюбливают.
– Я много слышал о Риме, но бывать в нем не приходилось. Как долго вы были в этом городе?
– Почти три года. Обучалась в одном из монастырей.
– Вы были монахиней? – насторожился Гаральд.
– Ни за что бы не посвятила свою жизнь монастырю, – решительно повела подбородком Мария. – Лучше уж прожить свои молодые годы в темнице, зная, что находишься там не по своей воле, чем добровольно обрекать себя на мучительное самоистребление. Сначала я училась в школе при женском монастыре. В специальной школе, в которой обучаются принцессы и дочери очень высокопоставленных чиновников из многих стран. А затем в течение года была фрейлиной при дворе одного из герцогов, где меня пытались обучать манерам, этикету и обходительности.
– Значит, вы там многое постигли и многому научились?
– В школе при монастыре Святой Варвары – да. Но что касается жизни при дворе, вместе с другими придворными дамами… – покачала она головой, лукаво при этом улыбаясь. – Ничему хорошему, богоугодному, я там научиться не могла, да это и невозможно. Уж не знаю, что вы можете сказать о своем, норвежском королевском дворе…
– Я никогда не жил при нем. Да и двора как такового в Норвегии не существовало. У нас и столицы до сих пор нет, и настоящего королевского дворца, которыми украшены Киев и тем более – Константинополь.
По мере того как Гаральд и Мария приближались к подземному залу, он постепенно наполнялся светом факелов и светильников, пламя которых отражалось во множестве разноцветных зеркал и витражей. Именно эти отражения превращали струи десятков бурлящих родников, водопадов и фонтанчиков в маленькие, небесной красоты радуги, зажженные над выкрашенными в разные цвета – от темно-синего до малинового – "родниковыми" нишами.
Сами же эти ниши, а также водопады и бурлящие, усыпанные камнями русла, были созданы частью термальными источниками, а частью каменных дел мастерами. Здесь было тепло и влажно, а сумеречная таинственность небольших гротов перемежалась с беломраморной красотой умело освещенных статуй всевозможных божеств и античных героев, сходство между которыми заключалось в том, что все они были беззастенчиво обнажены.
В присутствии Марии мужественный норманн стеснительно поеживался и отводил взгляд, в то время как сама она словно бы умышленно останавливалась возле каждой из них, подолгу любуясь строением тела и краем глаза посматривая при этом на парня. Она явно подразнивала его, как бы проверяя на готовность к более откровенным отношениям, нежели те, которые у них зарождались в этом подземелье.
– Как же может существовать королевство без королевской столицы и дворца? – вернулась она к прерванному разговору, остановившись возле одной из статуй. Это был вооруженный мечом воин-спартанец, грудь которого прикрывал легкий панцирь, а предплечье – небольшой круглый щит.
Хотя статуя оголенной не была, но воина поместили на высокий постамент, так что голова Марии оказывалась на уровне его коротенькой юбочки. При этом девушка еще поводила ладонью по мраморному бедру воина и, посматривая на Гаральда, соблазнительно облизывала губки кончиком языка.
– Как только стану конунгом конунгов, сразу же возьмусь за возведение огромного дворца, а затем и самой столицы, – заверил ее принц, хотя и понимал, что эллинка жаждет услышать другое, более понятное и душевное. – Это будет величественный город, который станет намного краше Рима. Не знаю, когда это произойдет, однако рад буду видеть вас при дворе.
– Вот как? При норвежском дворе? И в качестве кого же вы желаете видеть меня там? – кокетливо поинтересовалась Мария, переходя от спартанца к уменьшенной копии Лаокоона.
Гаральд замялся, понимая, что умудрился загнать себя в какую-то словесно-смысловую западню.
– Ну, мы решим… – пробормотал он.
– Не бойтесь, принц, клятвенных обещаний я от вас не требую. Пока… не требую. Но коль уж зашла об этом речь, хотелось бы знать, в качестве кого вы хотели бы видеть меня при дворе. Судя по тому, что к моменту вашего воцарения в Норвегии пройдет немало лет, для фрейлины я уже буду старовата.
– Это понятно, – пробормотал Гаральд, вызвав этим у Марии добродушный, задорный смешок.
– Быть придворной дамой племяннице императора Византии тоже не пристало.
– Не пристало, – охотно признал окончательно смущенный норманн.
– И что же нам остается делать? Эй, принц, осторожней, не то вам придется объявить о намерении видеть меня императрицей Норвегии.
– Королевой, – мягко уточнил Гаральд.
– Никакой королевы, – вызывающе заартачилась Мария, – только императрицей! Если понадобится, чтобы папа римский провозгласил вас императором, мы этого добьемся, провозгласит.
– Для начала нужно добиться хотя бы того, чтобы датчане убрались из Норвегии и моя страна вновь стала независимым королевством. А достичь этого будет непросто.
– Ладно, не стану вас терзать, требуя норвежской короны, – снисходительно молвила Мария, – которой пока что и сами не обладаете. Увы, все еще не обладаете. Поэтому единственное, к чему намерена обязать вас, что мы еще вернемся к этому разговору… о короне и моей роли при норвежском дворе. Знаю, решающую битву против датского короля ваш брат, король Олаф, не только проиграл, но и сам в ней погиб. Однако уверена, что вы себе этот трон вернете. И построите столицу.
– Краше Рима. Это будет второй Рим.