– Я не собираюсь воевать с Временным правительством, – отвечает генерал с достоинством. – У меня есть и внешний и внутренний враг. Просто вы должны понимать, что для достижения результата некоторое время придется ходить по горло в крови.
– Нам? – спрашивает Савинков.
– Мне, – говорит генерал. – Это я готов исполнить роль мясника. В России не будет диктатуры в прямом смысле этого слова, но, боюсь, что со стороны разница не будет видна.
20 августа 1917 года. Петроград. Заседание Временного правительства
– Товарищи! – говорит Савинков, закрывая папку с докладом. – Как видите, положение дел в столице внушает опасение. Поэтому я считаю целесообразным говорить о введении в Петрограде военного положения!
В зале поднимается шум, но Савинков легко перекрикивает гул голосов.
– Еще минутку! Товарищи! Если бы я видел другой вариант справиться с большевиками, то предложил бы его. Но увы, я его не вижу! Александр Федорович! Я обращаюсь лично к вам: дайте свое персональное разрешение на ввод в Петроград военного корпуса!
Гул голосов усиливается. Керенский крутит головой, в руках у него кувыркается карандаш.
– Хорошо… – он проводит ладонью по лицу, словно стирая что-то с кожи. – Только утрясать все дела с Корниловым поедете вы, Борис Викторович!
– Разумеется!
Зал все еще гудит, но начинает затихать.
– Кого он планирует поставить на округ? – спрашивает Керенский. – Надеюсь, что не Крымова?
– Именно его, – отвечает Савинков. – Крымов – человек решительный и преданный Родине.
– Но он же просто перестреляет Советы, если они окажут сопротивление! Он даже в переговоры с ними вступать не будет.
– Именно так, – отвечает Савинков, и на лице его появляется удовлетворенная кошачья улыбка, но от тут же прячет ее. – Неужели, Александр Федорович, у вас есть возражения? Ничего не поделаешь! Чрезвычайная ситуация требует чрезвычайных мер.
8 сентября 1917 года. Могилев. Кадры хроники
Совещание у главковерха Корнилова. Вокруг стола офицеры. Корнилов у разложенной на столе карты. Рядом с ним – генерал Крымов.
Траншеи на фронтовой полосе. В траншеях пусто. Валяются напечатанные на плохой бумаге листовки, мусор.
Солдаты на митинге. Офицеры пытаются стащить митингующего с импровизированной трибуны, но солдаты не дают этого сделать.
Солдаты врываются в станционные помещения, вооруженные люди садятся на площадку паровоза. На станции толпа митингующих, ораторы сменяют друг друга. Над толпой вьются красные знамена.
Генерал Крымов наблюдает за погрузкой Дикой дивизии в поезд. Рядом с ним Корнилов. Генералы жмут друг другу руки. Крымов садится в штабной вагон.
Тот же поезд стоит в поле – пути перед ним разобраны.
Крестьяне под присмотром людей в папахах – ингушей, чеченов, казаков – укладывают рельсы.
Дикая дивизия входит в Лугу, местный гарнизон сдает оружие.
Перестрелка у станции Антропшино.
Митинг в Нарве.
Перед Дикой дивизией выступает оратор, говорящий на татарском языке. Потом начинает говорить чечен. Солдаты слушают, на лицах внимание.
Над толпой транспарант: "Да здравствует Всероссийский Мусульманский Съезд!". Толпа аплодирует. Офицеры пытаются командовать, но их не слушают.
Машина, в которой едет генерал Крымов, проезжает мимо митингующих, вышедших из повиновения полков. Дикая дивизия отказывается подчиняться приказам.
За столом, в своем штабном кабинете, сидит Корнилов. Перед ним бумага, чернильница и перо.
Перо скрипит, скользя по бумаге, и оставляет на ней строки:
"Я, Верховный Главнокомандующий, поясняю всем вверенным мне армиям в лице их командного состава, комиссаров и выборных организаций смысл произошедших событий.
Мне известно из фактических письменных данных, донесений контрразведки, перехваченных телеграмм и личных наблюдений нижеследующее:
1. Взрыв в Казани, где погибло более миллиона снарядов и 12 тысяч пулеметов, произошел при непосредственном участии германских агентов.
2. На организацию разрухи рудников и заводов Донецкого бассейна и Юга России Германией истрачены миллионы рублей.
3. Контрразведка из Голландии доносит:
– на днях намечается одновременно удар на всем фронте с целью заставить дрогнуть и бежать нашу развалившуюся армию;
– подготовлено восстание в Финляндии;
– предполагаются взрывы мостов на Днепре и Волге;
– организуется восстание большевиков в Петрограде.
4. 3 августа в Зимнем дворце, на заседании Кабинета министров Керенский и Савинков лично просили меня быть осторожнее и не говорить всего, так как в числе министров есть люди ненадежные и неверные.
5. Я имею основания также подозревать измену и предательство в составе некоторых безответственных организаций, работающих на немецкие деньги и влияющих на работу Правительства.
6. В связи с частью вышеизложенного и в полном согласии с управляющим Военным министерством Савинковым, приезжавшим в Ставку 24 августа, был разработан и принят ряд мер для подавления большевистского движения в Петрограде.
7. 25 августа мне был прислан министром-председателем член Думы Львов, и имела место историческая провокация.
У меня не могло быть сомнения в том, что безответственное влияние взяло верх в Петрограде и Родина подведена к краю могилы.
В такие минуты не рассуждают, а действуют. И я принял известное вам решение: спасти Отечество или умереть на своем посту.
Должность Верховного Главнокомандующего я не сдал, да и некому ее сдать, так как никто из генералов ее не принимает, а поэтому приказываю всему составу армии и флота, от Главнокомандующего до последнего солдата, всем комиссарам, всем выборным организациям, сплотиться в эти роковые для Отечества минуты воедино и все силы свои, без мыслей о себе, отдать делу спасения Родины, а для этого в полном спокойствии оставаться на фронте и грудью противостоять предстоящему натиску врага.
Честным словом офицера и солдата еще раз заверяю, что я, Генерал Корнилов, сын простого казака-крестьянина, всей жизнью своей, а не словами, доказал беззаветную преданность Родине и Свободе, что я чужд всяческих контрреволюционных замыслов и стою на страже завоеванных свобод, при едином условии дальнейшего существования независимого и великого Народа Русского.
Верховный Главнокомандующий Генерал Корнилов.
Солдаты берут офицеров под стражу.
Части покидают окопы на передовой.
Митинги солдат, возбужденные толпы, открытые в крике рты… и знамена, знамена, знамена.
Ночь с 25-го на 26 августа 1917 года.
Петроград. Зимний дворец
В кабинете Керенского сам Керенский и Некрасов. Полумрак. Горит настольная лампа под зеленым стеклянным абажуром. Керенский возбужден до крайности, он буквально не находит себе места.
– Успокойся, Александр Федорович… Мы оба знали, что Корнилов не подарок! И он это показал…
– Он перешел все границы! Он узурпатор!
– Ну так останови его, если ты уверен, что у него такие намерения!
– Я не уверен! Не уверен! Но он хочет всей полноты власти! А что скажут Советы? – волнуется Керенский.
– Мы обсуждали, – говорит Некрасов. – Поддержат. Им некуда деваться!
– А если не поддержат?
– Крымов решительный человек и начисто лишен сантиментов. Он просто расстреляет всех, кто будет мешать. И они это понимают. Страна устала от неуправляемого бардака, ей нужен бардак управляемый…
– Ты циник.
– Я реалист. Я терпеть не могу всех этих солдафонов, но ничего не могу предложить взамен.
Керенский садится в кресло и наливает себе стакан коньяку. Пока он пьет, зубы его стучат о стекло.
– Лучше кокаину бы нюхнул… – спокойно советует Некрасов. – Зачем ты пьешь? Тебя же не берет.
– Нельзя мне кокаину, – выдыхает Керенский. – Меня разорвет… Я не сплю третий день. Просто не сплю. Без порошка.
– И чего ты боишься?
– Я не боюсь… – говорит Керенский, но Некрасов так смотрит на него, что Керенский понимает – он не верит ни слову.
– Да, я боюсь… – признается Керенский.
– Ты боишься, что у Корнилова не получится?
– Я боюсь, что у него получится… – тихо, почти шепотом отвечает Керенский. – Я боюсь, что у него все получится, и мне… нам всем не будет места в том, что у него получится…
Некрасов встает и наливает себе стакан коньяка.
– Я не могу исключить вероятность такого исхода событий, – говорит он. – Но Корнилов обещал не трогать Временное правительство.
– Он даже обещал созвать Учредительное собрание. Он врет.
– С чего ты взял?
– После того как Савинков уверил меня, что Корнилов будет поддерживать все мои начинания, я отправил в ставку Львова…
– Ну, Владимир Николаевич невеликого ума человек…
– Так там и не нужен был великий ум. Знаешь, какое место, оказывается, выделил мне в своем правительстве Лавр Георгиевич? Министра юстиции! А Савинков будет при нем министром обороны! Целый министр юстиции и целый министр обороны! Он у нас будет Бонапартом, а мы за ним портфель носить! Но и это еще не все. Завойко сказал Львову возле вагона, что я нужен им только как имя для солдат, на первые десять дней. А потом меня уберут…
В двери стучат, и в кабинет входят Савинков и Терещенко.
– Доброй ночи, – здоровается Савинков. – В Малахитовом сейчас как раз обсуждаются мои предложения по наведению порядка в тылу… А вы, товарищи, тут пьянствуете!
– Садитесь, товарищи, – Керенский делает приглашающий жест.
– Доброй ночи, – Терещенко тоже присаживается к столу.
– И налить можно, Александр Федорович? – спрашивает Савинков.
– Ну почему ж не налить перед дорогой?
– А мы куда-то собираемся?
– Вот, почитай…
Керенский передает Савинкову бумаги.
– Это расшифровка моего телетайпного разговора с твоим близким другом, можно сказать, с твоим протеже…
Савинков читает и передает листы Терещенко.
– А где Львов? – Савинков задает вопрос не отрывая глаз от текста.
– Арестован, – отвечает Керенский.
Савинков и Терещенко недоуменно смотрят на Керенского.
– Кем? – спрашивает Терещенко. – За что?
– Пока мною. За участие в попытке контрреволюционного переворота.
Некрасов медленно подносит к губам стакан с коньяком и делает глоток.
– Какой контрреволюционный переворот? – недоумение на лице Савинкова сменяется краской гнева.
– Организованный Корниловым при участии других армейских чинов.
– Ты в себе, Александр Федорович? – говорит Савинков подрагивающим от злости голосом. – Или переработался малость? Я позавчера был в Ставке по твоему поручению. Лавр Георгиевич действует строго в рамках договоренностей…
– Дочитай, – жестко приказывает Керенский.
– Товарищи, – вмешивается Терещенко, – генерал Корнилов совсем не тот человек…
– Я тебя прошу, Михаил Иванович, – Савинков морщится. – Сейчас не время для прекраснодушия.
Он поворачивается к Керенскому.
– Объяснись, Александр Федорович.
– Львов был в Могилеве, имел беседу с Корниловым. Наши приказы в полном объеме не исполняются. Корнилов требует нашего приезда в Ставку сегодня же, якобы для нашей безопасности, и объявления Военного положения в Петрограде не позже 29 августа.
– И что? – переспрашивает Савинков. – Правильно требует…
– Вы, Борис Викторович, министр обороны в правительстве генерала Корнилова, – негромко вставляет замечание Некрасов и снова прихлебывает из стакана. – А Александр Федорович – министр юстиции. Лавр Георгиевич недвусмысленно потребовал передачи всей полноты власти в его руки…
– Он обещал… – говорит Савинков и замолкает.
– Он обещал тебе не трогать Временное правительство и созвать Учредительное собрание в срок, – Керенский только кажется спокойным, внутри у него все бурлит. – Он солгал, Борис Викторович. Завойко вообще дал мне десять дней, пока они не разберутся с солдатами. Так что будем делать, товарищ министр?
– Ничего, – говорит Савинков. – Я ему верю. Он дал мне слово, я дал слово ему. Прояви выдержку, Александр Федорович. Ты все погубишь…
Керенский молчит.
– Саша, – говорит Савинков. – Ты меня услышал?
– Да, – кивает Керенский и украдкой бросает взгляд на Некрасова.
Тот отводит глаза.
10 сентября 1917 года. Бердичев. Штаб армии
У штаба останавливается автомобиль. Из него выходят двое офицеров и двое солдат с винтовками.
Часовой заступает им путь, но один из офицеров разворачивает перед ним приказ.
– Читать умеешь? – спрашивает один из приехавших. – У нас предписание.
Они проходят вовнутрь.
В комнате – штабные офицеры.
– Мне нужен комиссар Иорданский, – говорит приезжий.
– Это я, – отвечает один из присутствующих в комнате.
– Тогда – это вам, – приезжий подает Иорданскому пакет.
– Что, собственно говоря, происходит? – говорит человек в генеральской форме, бородатый и спокойный, с густым низким голосом.
– Простите, Антон Иванович, – говорит Иорданский генералу. – У меня приказ от Временного правительства и комиссара Филоненко. Генерал Деникин! Вы и все ваши офицеры арестованы. Прошу сдать личное оружие.
Генерал встает.
– Однако, какое же дерьмо ваш Керенский, – говорит он брезгливо, отстегивая саблю. – Мстительное мелкое дерьмо. Попомните мое слово, такие, как он, мнят себя диктаторами, а на самом деле они – подножный корм. Травоядные побрезгуют…
– Простите, генерал… – повторят Иорданский.
– Бросьте, – отвечает Деникин. – Вам-то чего прощения просить? Вы в историю войдете как человек, который арестовал генерала Деникина в Бердичеве. Как герой исторического анекдота. Вы сторону выбрали, вам и отвечать…
12 сентября 1917 года. Зимний дворец. Кабинет Керенского
Керенский сидит за столом, работает с бумагами. Бумаг много, очень много. Пальцы Керенского в чернилах, словно у писаря.
Возле дверей кабинета шум. Дверь приоткрывается, слышен голос секретаря:
– Борис Викторович! Нельзя же так!
Что-то тяжело падает, потом входит Савинков.
– Ничего, что я без доклада, Александр Федорович? – спрашивает он.
Глаза у него страшные, полные холодным бешенством.
– Есть у меня к вам несколько вопросов…
Керенский напуган. Он изо всех сил хочет показать, что не теряет хладнокровия, но получается плохо – когда он кладет перо на письменный прибор, видно, что рука дрожит.
– Что-то случилось, Борис Викторович?
– Случилось. Где сейчас генерал Алексеев?
– А почему, собственно, вы спрашиваете у меня?
– Потому, что ты послал его арестовать Корнилова, с которым я, по твоей же просьбе, договаривался о сотрудничестве меньше недели назад. Потому, что ты предал генерала, Главковерха армии, которому я обещал твою поддержку. Потому, что нельзя просить человека о помощи, а потом делать его предателем перед всем миром.
Савинков не кричит, он говорит негромко, но голос его похож на шипение змеи.
– Что ты сделал, Саша? Что ты задумал? Ты что, демократ наш, корону на себя решил примерить?
– Да как вы смеете! – Керенский пытается вскочить, но Савинков за долю секунды оказывается рядом и нависает над военным министром. Борис Викторович не крупен сложением, но от его присутствия Керенский сжимается в точку.
– Как я смею? Сейчас я вам объясню, Александр Федорович! Сейчас я вам объясню, как объяснял предателям и провокаторам! Вы не забыли, кто я, Керенский? Мы не для того свергали тиранию, чтобы усадить в кресло еще одного узурпатора. Что вы задумали? Зачем позвали Корнилова с войсками в Петроград, а потом окрестили его заговорщиком?
– У меня информация…
– Какая информация? О чем? От кого? От Львова? Та чушь, что ты мне показывал?
– Корнилов задумал заговор… Он хотел… Он хотел стать диктатором, Борис! Неужели ты не видишь, что он манипулировал мной и тобой? Он хотел войти в город и арестовать Совет, Временное правительство…
– Ты бредишь, Саша? Лавр Георгиевич – один из порядочнейших людей, которых я знал! Он – человек чести, боевой генерал. Какой заговор? Ты же просил его ввести войска, чтобы не дать большевикам поднять голову, а теперь большевики тебя не волнуют? Что же ты делаешь? Перед лицом опасности ты готов арестовать единственного человека, который может противостоять и внешнему, и внутреннему врагу! Так кто ты после этого, Керенский? Ты посылаешь Алексеева арестовать Корнилова! Ты за моей спиной отдаешь приказ арестовать Маркова и Деникина! И все это ты организовал моими руками! Руками человека, которому Корнилов доверял…
– Я – политик, Борис Викторович! – говорит Керенский подняв глаза на Савинкова. Он внезапно обретает спокойствие. – Политик. Я не мыслю вашими категориями: порядочность – непорядочность. Я сделал то, что посчитал нужным для страны. Корнилов задушил бы ростки демократии. Он – солдафон, крестьянин, как бы не корчил из себя интеллигента. Демократия ему, как быку – красное. Большевиков он бы съел на завтрак, а нас на обед. Вы бы хотели реставрации? Вы бы хотели новой каторги для ваших товарищей по партии? Новых репрессий и ссылок? Или соскучились по эмиграции? А, Борис Викторович? Россия будет следовать идеалам либерализма, сколько б генералов мне не пришлось посадить за решетку! Я сохраню завоевания Февраля! Отпустите меня, Савинков!
В комнату вбегают офицеры охраны, но Керенский останавливает их властным движением руки. Вместе с офицерами в кабинет заходит Терещенко. Он с недоумением смотрит на мизансцену – полулежащего в кресле Керенского и Бориса Викторовича, держащего министра-председателя за грудки.
Савинков с видимой неохотой отпускает Керенского и отходит на полшага. Кулаки его то сжимаются, то разжимаются.
– Ваше прошение об отставке будет подписано немедленно, – говорит Керенский, оправляя френч. – Времена, когда эсеры все решали бомбами и стрельбой, прошли. Вы отстали от жизни, товарищ военного министра.
Он встает, опираясь на край стола, сдвигает на место разбросанные стопки документов.
– Вы, Борис Викторович, можете считать себя свободным с этой минуты.
Савинков идет к выходу, задерживается возле Терещенко.
– Так ты с ним, Миша? – спрашивает он, кивнув головой в сторону Керенского. – Ждешь, когда он тебя использует да выбросит? Говорят, ты генерала Алексеева до вагона проводил? Революционеры, мать бы вашу… Руки не подам!
Керенский спокойно смотрит вслед Савинкову.
– Ну, вот, Михаил Иванович, – говорит Александр Федорович, обращаясь к Терещенко. – Нас все меньше и меньше… А столько еще предстоит сделать для России…
12 сентября 1917 года. Зимний дворец
По коридору идет генерал Крымов – он взволнован и бледен. Лицо одутловатое от бессонницы, глаза красные, но мундир в безупречном порядке, кончики усов подкручены.