– Товарищи! – голос его перекрывает шум в зале заседаний. – Мир – это то, что может спасти Россию от надвигающейся катастрофы! Весть о скором мире не замедлит внести в армию оздоравливающе начало, что даст возможность, опираясь на более-менее уцелевшие части, силой подавить анархию на фронте и в тылу! А так как само заключение мира потребует значительного времени на переговоры, то у нас есть шанс использовать это время для восстановления боевой мощи армии! Сильная армия поможет нам выторговать выгодный мир! У нас нет сил противостоять внутреннему и внешнему врагу одновременно! Продолжая войну, мы потерпим поражение и потеряем страну!
– Вы понимаете, что поддерживаете большевиков? – кричат ему с места. – Понимаете, что льете воду на мельницу Ленина и Троцкого?
– Я понимаю, – отвечает Верховский, – что у нас нет другого выхода…
– Это ваше Временное правительство довело страну до банкротства! Это ваши министры проиграли войну!
– Товарищи, – говорит Терещенко повышенным тоном. – Мы получили власть в феврале и сделали все возможное для победы России, для исполнения Россией ее обязательств перед союзниками! Вы хоть отдаете отчет, в каком состоянии досталась нам страна? Вы можете представить себе, с задачей какой сложности столкнулось наше правительство? Какой страшный кризис мы преодолели?!
– Михаил Иванович, – мужчина с бородой встает со своего кресла. – Я не военный и мало что смыслю в армейских делах, но даже мне понятно, что июльское наступление, разрекламированное вашим Керенским, оказалось глупейшей авантюрой. Ревель взят немцами, наши потери огромны, положение на фронтах, как сообщил нам товарищ Верховский, даже не катастрофическое, а вы говорите о том, что преодолели кризис? Да вы его создали, Терещенко! Вы и ваши министры-масоны! Не большевики виноваты в том, что сегодня происходит, – вы виноваты в укреплении большевизма!
– И бездарное руководство армией! – говорит худой, с высохшим лицом мужчина. – Полная некомпетентность во всем! Во всем!
Он несколько раз взмахивает рукой, как дирижер, делающий акцент на какой-то музыкальный инструмент.
– Товарищи, – говорит один из офицеров, присутствующих на заседании. – Хочу обратить ваше внимание на то, что сказанное здесь не должно стать общим достоянием. Подобного рода выводы могут создать ненужное общественное мнение, навредить и вызвать панические настроения…
– Меня мало интересует публичность, – говорит Верховский. – Меня интересует поддержка моего плана. Если вы дадите мне возможность действовать в рамках сказанного, я могу гарантировать вам реорганизацию вооруженных сил за очень короткие сроки…
– Например?
– Например – за год-полтора. К моменту подписания мирного договора вы будете иметь в распоряжении боеспособную армию численностью до пяти миллионов человек.
– И цена этому, Александр Иванович, – говорит Терещенко, – нарушение Россией своих обязательств перед союзниками, позорный сепаратный мир и потеря репутации? То есть – бесчестье?
– Наверное, – пожимает плечами Верховский. – Но альтернативой этому бесчестью является развал армии, крах государственных институций и смерть государства как такового. Мне кажется, что выбрать из двух зол меньшее – разумный ход. Вы, Михаил Иванович, знали мою точку зрения и до того. Теперь же ее знают и в комиссии. Вам решать, товарищи!
– Еще раз обращаю ваше внимание, товарищи, – говорит офицер. – Все сказанное здесь не должно быть отображено в отчете для прессы! Ни в коем случае!
– Вы предлагаете нам скрыть правду от народа? – спрашивает у него рыжий лопоухий чиновник в плотно сидящей на телесах английской тройке.
– Я предлагаю умолчать о существующих сегодня разногласиях и предать огласке решение, а не его обсуждение в подробностях.
– Одобряю, – говорит Терещенко.
– Товарищи, – говорит Верховский, – ставлю вас в известность, что в случае непринятия комиссией предложенного мною плана буду вынужден снять с себя всякую ответственность за происходящее и подать в отставку… По поводу невыпуска отчета для прессы – одобряю. Пока все сказанное здесь лучше хранить в тайне…
21 октября 1917 года. Петроград. Раннее утро. Типография газеты "Общее дело"
С грохотом крутятся ротационные станки. Работают гильотины. Вяжут в пачки газеты. На передовице под названием "Общее дело" заголовок "Военный министр Верховский просит мира!"
Пачки складывают в пролетки, в кузов небольшого развозного грузовичка.
На улице все еще темно.
21 октября 1917 года. Петроград. Утро
Мальчишки на улицах продают газету.
Пачку газет заносят в Смольный.
Газету читают в казарме.
Мальчишка с газетами забегает в ворота, над которыми написано "Путиловский завод".
21 октября 1917 года. Утро. Зимний Дворец. Кабинет Керенского
Газета "Общее дело" со знакомым заголовком лежит на столе у Александра Федоровича.
Керенский в гневе и ходит по кабинету.
Перед ним – министр внутренних дел Алексей Максимович Никитин.
– Это ж какой сволочью надо быть… – шипит Керенский. – Кто передал текст речи в редакцию?
– Я не знаю, Александр Федорович… – отвечает Никитин.
– А должны знать! Это же со стенограммы писано. Расшифровано и писано!
– Стенограмма на месте.
– В газете были?
– Мои люди и сейчас там, но весь тираж вывезен. Конфисковать нечего.
– И обвинения предъявить некому?
– Некому, Александр Федорович. Ничего не нарушено.
– Да плевать! Время военное. Газету закрыть! Главного редактора арестовать!
– На каком основании?
– На основании моего приказа! – кричит Керенский, срывая голос в хрип. – Этого достаточно?
– Достаточно, Александр Федорович…
– Потом выпустите, – остывает Керенский. – Для острастки подержите до вечера. Газету закрыть немедленно. Выставить охрану в типографии и редакции. Выполняйте, Алексей Максимович.
– Что вы думаете делать с Верховским?
– Ничего. Пойдет в отпуск по состоянию здоровья. Пусть сдает дела генералу Маниковскому. Нам паникеры не нужны.
– А ведь он прав, – говорит Никитин, решившись после недолгой паузы. – Не во всем, но прав. Реальное положение вещей еще хуже, Александр Федорович. И нам обоим это известно.
– Все знают, что дела плохи, – отвечает Керенский, садясь за письменный стол. – И Милюков, и Савинков, и Некрасов. Верховский намедни и с кадетами встречался по этому поводу. Да, он прав в оценке ситуации. Но это не значит, что мы должны поддерживать пораженческие настроения. У нас есть заботы поважнее – большевистский мятеж. Этим надо заниматься, а не сепаратным миром. Разберемся с Лениным и его бандой – наладим дела на фронте. Одно без другого, похоже, у нас не получится. Нет другого выхода, Алексей Максимович. Мы обречены или выиграть, или умереть…
22 октября 1917 года. Петроград. Народный дом на Кронверкском проспекте. Митинг в честь Дня Петросовета
На сцене – Троцкий. Зал переполнен, митинг собрал несколько тысяч человек. В воздухе висит пластами махорочный дым и радостное возбуждение. Люди слушают Троцкого словно завороженные и, надо сказать, не зря.
Он умеет говорить, захватить внимание аудитории, играть ее эмоциями. Этот невысокий человек с металлическим голосом – кумир толпы. Троцкий одет неброско, от американского лоска не осталось и следа. Свитер да черная потертая куртка из кожи на узких плечах. Вокруг шеи – мышиного цвета шарф, темные брюки-галифе заправлены в ладные хромовые сапожки небольшого размера. Шапка черных кудрявых волос, металлические очочки на тонком носу, а за стелами этих очочков – горящие темные глаза, блестящие лихорадкой революции, но без налета безумия, чуть навыкате, умные.
– Товарищи! Для нас всех есть единственная цель и надежда – победа рабоче-крестьянской революции и установление советской власти по всей территории России! Только советская власть способна изменить жизнь рабочего и солдата! Только советская власть даст им путевку в новую счастливую жизнь! И это случится очень скоро, товарищи!
Зал взрывается аплодисментами. Люди свистят, топают ногами, как в цирке после удачного акробатического номера.
Речь Троцкого артистична. Выверенные паузы, завораживающий слушателя интонационный ряд. Он вскидывает руку, и зал замолкает. На неуемных шипят соседи – не мешайте слушать! Троцкий говорит!
И он говорит:
– Для чего вы столько лет мерзли и голодали в окопах? Для того, чтобы буржуи жирели, как вши, на вашей крови? Нет! Так не должно быть! Это не вы должны умирать за них, а они должны служить вам! В этом суть советской власти! У тебя, буржуй, две шубы – отдай одну солдату, которому холодно в окопах! У тебя есть теплые сапоги? Посиди дома… Твои сапоги нужны рабочему! У нас нет больше царя! Теперь каждый из вас – царь в своей стране! У нас нет больше богатых и бедных! Все в этой стране принадлежит вам!
Зал аплодирует и кричит: "Ура! Да здравствует Троцкий! Да здравствует революция! Браво!".
Снова взлетает вверх рука, и снова зал замолкает.
– Так будем же стоять за рабоче-крестьянское дело до последней капли крови! Кто "за"?
Люди в едином порыве тянут вверх ладони – лес рук.
– Единогласно! – кричит Троцкий. Голос его вибрирует, словно он переполнен счастьем.
– Это голосование пусть будет вашей клятвой – всеми силами, любыми жертвами поддержать Совет, взявший на себя великое бремя довести до конца победу революции и дать вам ЗЕМЛЮ! ХЛЕБ! И МИР!
Зал ревет, словно огромный тысячеглоточный зверь.
– Ура! Да здравствует! Слава!
23 октября 1917 года. Утро. Зимний дворец. Кабинет Керенского
Керенский сидит за столом. Напротив него начальник штаба округа генерал Багратуни, командующий Северным фронтом генерал Черемисов и командующий округом полковник Полковников.
Керенский издерган и бледен – бессонная ночь. Руки по привычке крутят карандаш, глаза покраснели и слезятся.
– Итак, господа, – говорит Керенский хрипло, – мы не можем арестовать членов ВРК. Оказалось, что это они могут в любой момент арестовать нас, и не только арестовать, но и расстрелять при желании. Мы не способны вызвать с фронта верный правительству отряд, потому что у нас нет отрядов, верных правительству. Для этого недостаточно моего распоряжения, для этого нужно согласие ВЦИКа! С кем мне еще нужно проконсультироваться, чтобы отдать приказ? Есть еще что-то в этой стране, что подчиняется не ВРК, не ВЦИКу, не Совету, а правительству? Что, черт побери, будет делать Учредительное собрание? Консультироваться с ВЦИКом? Вчера Коновалов принес мне телеграмму – оказывается, полки и батальоны Петроградского гарнизона более не выполняют распоряжения штаба округа! Ни больше ни меньше! Отказываются подчиняться! И что? Мы не можем их заставить?
– Потому, что городской гарнизон разагитирован, Александр Федорович, – говорит Полковников твердо. – Я неоднократно докладывал вам, что в войсках царит разложение и чрезвычайно популярны большевистские агитаторы.
– Войска? – спрашивает Керенский, переведя взгляд на Войтынского.
Тот качает головой.
– Так езжайте и решите вопрос! – кричит Керенский. – Расстреляйте кого надо! Пообещайте все, что найдете нужным! Приведите сюда верные нам полки, и плевать на ВЦИК! Или все мне надо делать самостоятельно?
– Александр Федорович! – говорит Багратуни. – Боюсь, что надо идти на переговоры. Потому что это не все плохие новости…
– Что еще? – спрашивает Керенский.
– Петропавловская крепость перешла на сторону большевиков, – сообщает Багратуни севшим голосом.
– Каким образом?
– В крепость приехал Троцкий и собрал гарнизон на митинг. Вначале его едва не растерзали, а через час качали на руках. Теперь у них в руках самый крупный в городе арсенал.
Керенский с хрустом ломает карандаш.
– Ваши предложения? – быстро говорит он и облизывает пересохшие губы.
– Переговоры с ВРК, – Полковников, судя по всему, давно обдумал то, что говорит. – Я приглашу к себе делегацию из Смольного и соглашусь на присутствие в штабе постоянных наблюдателей от Петросовета.
– Что взамен? – спрашивает Керенский.
– Попросим, чтобы я назначал комиссаров ВРК своим приказом, а утверждали их представители ВЦИКа при штабе. Это даст нам возможности контроля над самыми радикальными элементами, и, возможно, мы предотвратим взрыв.
– Другой план есть? – Керенский обводит военных тяжелым взглядом.
– Другого плана нет, – отвечает Полковников. – Мы полагаемся уже не на силу, Александр Федорович, а на хитрость, удачу и разногласия между большевиками и их союзниками.
– Скорее – на авось… – говорит Керенский. – И, готов заключить с вами пари, товарищи, если он не вывезет, то винить в этом будут меня…
Полковников, Войтынский и Багратуни выходят в коридор, жмут друг другу руки, прощаясь.
– И этот человек управляет Россией… Мне одному кажется, что мы ошиблись в своих ожиданиях? – спрашивает Полковников.
– Не имеет значения, полковник, – говорит Багратуни. – Теперь это уже не имеет значения.
23 октября 1917 год. День. Британское посольство в Петрограде
Британский посол Джордж Бьюкенен встречает гостей – он входит в гостиную, где его уже ожидают Терещенко, Коновалов и Третьяков.
– Добрый день, господа! – приветствует министров посол. – Очень рад, что вы приняли приглашение!
Мужчины жмут друг другу руки.
– Я уже и не надеялся на ваше появление, господа! Учитывая сложившуюся обстановку…
Гости переглядываются между собой.
– Простите, мистер Бьюкенен, – говорит Терещенко. – Мне кажется, что вы переоцениваете сложность обстановки. Слухи о большевистском восстании сильно преувеличены…
– Да? – спрашивает Бьюкенен, чуть приподняв бровь. – Будем надеяться, что это так… Господа, позвольте пригласить вас к обеду, продолжим за столом, если вы не возражаете.
Обеденный зал посольства.
За сервированным столом министры и посол Великобритании.
Атмосфера абсолютного спокойствия. Красивая сервировка, разнообразные блюда, услужливые лакеи.
Разговор за столом протекает неторопливо.
– Мы встречались с господином Керенским несколько дней назад, – говорит Бьюкенен. – Он был настроен оптимистично и декларировал готовность применить силу в случае выступления большевиков.
– Вы хотите понять, изменилось ли что-то за прошедшее время? – спрашивает Коновалов.
– Мне показалось, что сейчас в Петрограде все меняется за часы, – отвечает посол. – Например, еще вчера Петропавловская крепость была под вашим контролем, господа. А сегодня мои источники говорят, что гарнизоном руководят большевики… Это так?
За столом возникает неловкая пауза.
– Это так, господин посол, – отвечает Коновалов. – Действительно, гарнизон Петропавловской крепости поддерживает ВРК, но сами ВРК пока успешно противостоят попыткам Ленина подчинить их себе. Мне кажется, что правительство удачно использует разногласия между различными партиями и держит ситуацию под контролем.
– Значит, – констатирует Бьюкенен, глядя на Коновалова, – верные правительству войска уже выдвинулись на Петроград?
– Пока нет, – перехватывает инициативу Терещенко. – Но мы готовы к любому повороту событий. И если большевики выйдут на улицы… Я готов подтвердить слова министра-председателя – мы их раздавим.
– Отрадно слышать, – кивает головой Бьюкенен. – Мне импонирует ваше спокойствие господа, ваша уверенность. А что вы думаете по поводу возможных действий большевиков?
– Полагаю, они не решатся на вооруженное восстание, – улыбаясь, объясняет Коновалов. – Слишком свежо у них в памяти июльское поражение. Разгром многому учит, мистер Бьюкенен.
– О, да… – подтверждает англичанин, отвечая на улыбку. – Большевики быстро учатся. Например, официально они заявляют, что ничего противозаконного не замышляют, а господин Троцкий берет Петропавловскую крепость одними пламенными речами. Обращаю ваше внимание, господа, Троцкий действует, не применяя оружия, строго в рамках закона, но с весьма впечатляющим результатом…
– И строго говоря, – Терещенко кладет салфетку, предварительно аккуратно промокнув уголки рта, – Троцкий не большевик.
– Строго говоря, – отвечает Бьюкенен, – он давно большевик. Пока вы теряете время, преследуя Ленина, Троцкий давно возглавил подготовку к восстанию. Ленин, Зиновьев, Луначарский ему не ровня. Он сильный оратор и выдающийся артист.
– Он – демагог, – говорит Коновалов.
– Несомненно, – отзывается Бьюкенен живо. – Толпа любит демагогов. Это философов она недолюбливает, они сложны для понимания. А господин Троцкий не склонен усложнять простое. Посмотрите, на кого они опираются – вы видите там образованных людей? Их там нет. Большевики прибегли к самой эффективной тактике – привлечь на свою сторону низы – матросов, солдатскую массу, люмпенизированных рабочих.
– Среди большевиков есть образованные люди, – возражает Терещенко.
– Естественно! Среди руководства они есть, но я говорю о фундаменте движения. Большевики мастерски построили пирамиду – внизу готовая к любому действию масса. Их движение не нуждается в изучении сложных философских книг, экономики или юриспруденции – только действие. Недаром они позаимствовали у других партий исключительно примитивные лозунги, никаких сложных девизов. "В борьбе обретешь ты право свое" – малопонятно. В чем, собственно, это право заключается? Ведь можно проще: винтовка, пулемет, броневик и готовность умереть за власть Советов, которая даст землю, заводы и мир. Причем власти Советов никто не видел и что она даст, а что отберет, толком неизвестно. Господа министры, моя страна перенесла много потрясений, поверьте – в основе каждого поражения лежит недооценка противника. Тот, кто опирается на самые простые человеческие рефлексы, всегда побеждает того, кто взывает к разуму и добрым чувствам. Это опыт, господа. Горький опыт, ничего более…
– Вы не верите в перспективу нового Учредительного собрания? – спрашивает Терещенко.
– Новое Учредительное собрание обязательно будет, – говорит посол, – но вот сыграет ли оно хоть какую-нибудь значительную роль, господин Терещенко? Вот в чем вопрос. Все хорошо вовремя. Впрочем, мы с вами неоднократно обсуждали эту тему. Предупредить всегда проще, чем бороться с последствиями. Нынче Россия объявлена республикой, но кого это радует? Кто это вообще заметил? Господин Керенский последователен, не могу этого не отметить, но постоянно запаздывает с решениями…
Бьюкенен провожает гостей. Коновалов и Третьяков идут впереди, Терещенко с послом спускаются по лестнице чуть сзади. Бьюкенен говорит Терещенко вполголоса:
– Вы не задумывались, Мишель, что будет, если Керенский ошибается в своих оценках?
– Все мы можем ошибаться, Джордж.
– А если Керенский решит поменять политику?