– Твоя Маргарит! Она кто? Кто она такая, чтобы стать женой моего сына? Чтобы войти к нам в дом? Скажи мне, Мишель?
– Да какая мне разница?! – он едва не переходит на крик. – Мама, открою тебе тайну: не все в этой жизни женятся на графинях!
– Не все получают в наследство то, что получил ты! Имей уважение к отцу! К деду!
– Причем тут отец и дед!? Ты вышла за муж за моего отца, хотя он не был дворянином!
– Твой отец…
– Что "твой отец"?
– Не сравнивай твоего отца с этой цветочницей!
– Она не цветочница! И не белошвейка!
– Да? А ты не задумывался, чем она зарабатывает себе на жизнь? Может, назвать еще несколько профессий?
– Мама!
– Не вынуждай меня повторять…
– Я совершеннолетний взрослый человек, мама! Я волен жениться на ком хочу!
– Попробуй… – говорит Елизавета Михайловна угрожающе. – Ты, конечно, официальный наследник, но прекрасно знаешь, что каждая копейка, которую ты тратишь лично на себя, должна быть согласована с Фондом Терещенко. А фондом управляю я. Единолично. Попробуй жениться на этой девке без моего благословения – и посмотришь, что будет!
– Зачем ты оскорбляешь Маргарит, мама?
– А как мне назвать женщину, которая живет с моим сыном без венчания? Целомудренной?
– Мы любим друг друга!
– Я уже слышала этот бред. Разговор закончен. Я никогда не дам разрешения на твой брак, пока не сочту твою избранницу достойной… Хочешь – живи с ней, но фамилию Терещенко она носить не будет.
Михаил идет к дверям.
Мать смотрит ему вслед – лицо неподвижно, но в глазах горит торжество победительницы.
Съемная квартира Маргарит в Париже. Утро
Маргарит просыпается от звонка, набрасывает халат и открывает дверь. За дверью Мишель с огромной корзиной цветов. Они с девушкой обнимаются. Страстные объятия, поцелуи. Розы рассыпаются по полу. Одежда сорвана. Пара занимается любовью. Когда все заканчивается, молодые люди остаются лежать в постели. Мишель курит.
– И что сказала твоя мать? – спрашивает Маргарит.
Терещенко молчит.
Глава вторая
Маргарит
Февраль 1956 года. Архив КГБ СССР. Комната для чтения документов
– А ведь она не была белошвейкой, – констатирует Никифоров, листая папку.
– Нет. Ее семья родом из Дижона. Небогатая, но вполне приличная. Образование ей дать не могли, на это денег в семье не было. В восемнадцать она уезжает в столицу, находит работу и самостоятельно ходит на лекции в Сорбонну. Образ жизни ведет достаточно замкнутый. В предосудительном поведении замечена не была…
– Специально выясняли?
– Запрашивали посольских. Сами понимаете, довольно сложно было не нашуметь, но, вроде, все обошлось. У них там большой войны не было, документы все в порядке. Долго искать не пришлось. Мадмуазель Ноэ работала флористкой в небольшом магазинчике с оранжереей в районе рынка Бобур. Потом этот магазин купит Терещенко, чтобы подарить своей будущей жене. Она везде сопровождает его, но до определенного момента никогда не пересекает порога дома его семьи.
Июнь 1910 года. Монте-Карло. Театр
Маргарит и Мишель сидят в ложе и слушают выступление Федора Шаляпина.
Из ложи напротив на них смотрит Елизавета Михайловна. Рядом с ней сидит Пелагея с сестрами и Варвара Ханенко, тетка Мишеля. Елизавета Михайловна не обращает внимания на сцену – ее бинокль направлен на ложу сына.
– Он выводит ее в свет, – говорит она негромко, но в голосе такая неприязнь, что Варвара невольно поеживается. – Он не стесняется появляться на людях с этой девкой…
– Мама, – шепчет Пелагея. – Не надо.
– Он смеет…
– Лиза, – перебивает ее тихонько Варвара. – Он на ней все-таки не женился. Ты этого хотела? Давай-ка, дорогая, слушать Шаляпина!
Елизавета Михайловна продолжает смотреть на сына и его подругу в бинокль.
Шаляпин заканчивает очередную арию. Зал взрывается аплодисментами.
За кулисами театра
Терещенко с Маргарит подходят к Шаляпину..
– Михаил Иванович! Дорогой! – гудит Федор Иванович, раскрывая объятия.
Они с Терещенко обнимаются.
– Как я рад вас видеть!
– А я вас рад еще и слышать! – шутит Михаил. – Какой концерт, Федор Иванович! Если бы я не любил оперу, то услышав вас, изменил бы мнение! Позвольте представить – моя близкая подруга Маргарит Ноэ!
Шаляпин целует Маргарит руку.
– Мадмуазель! Вы прекрасны!
Маргарит смотрит на певца без смущения.
– Михаил Иванович, она диво как хороша! – говорит Шаляпин, не выпуская руку девушки. – Пока мы, бедные актеры, в поте своего лица добываем хлеб насущный, вы, богатеи, забираете самых красивых девушек!
– И это говорит мне человек театра! – подыгрывает Шаляпину Михаил. – Театр – это настоящий цветник! А вы заглядываетесь на наш скромный садик!
– Но какие розы в нем цветут! – басит Шаляпин, смешно поднимая брови. – Какие розы!
– Мы зашли пригласить вас на ужин, – продолжает разговор Терещенко. – Авто ждет нас у подъезда…
Вечеринка у Михаила Терещенко. Съемный особняк с садом
Столы установлены прямо на траве. Накрыт богатый фуршет, с настоящим шиком – с шампанским, икрой, стерлядью и ананасами.
Под легким навесом рояль, причем не кабинетный, а концертный. Вазы с живыми цветами, вазы с фруктами, хорошая посуда, официанты во фраках.
Михаил и Маргарит в роли хозяев дома. Рядом с ними Пелагея – раскрасневшаяся от удовольствия, шампанского и хорошей компании.
Шаляпин – гвоздь программы. Он шутит, смеется, много пьет – вокруг него постоянный круговорот гостей.
Публика разношерстна – тут тебе и представители богемы (и русской, и французской), и люди в мундирах, и золотая русская молодежь, и множество молодых девушек самого разного происхождения. Они напоминают бабочек – яркие, легкокрылые, в свободных платьях по последней моде.
Играет небольшой струнный оркестр.
Гости пьют, едят, разговаривают. Чувствуется, что все друг друга знают, а те, кого не знают, все равно чувствуют себя, как дома – такая атмосфера царит на вилле.
Мишель с Маргарит постоянно переходят от стола к столу, от группы к группе. Это не только обязанности хозяина, это еще и желание Михаила показать свою подругу знакомым. Она действительно хороша и счастлива, что видно невооруженным глазом. Ей льстит внимание Мишеля и его друзей. Ей нравится изображать хозяйку прекрасной вечеринки, хотя на ней она такая же гостья, как и все остальные.
– Познакомься, Сергей, – обращается Терещенко к невысокому человеку с усиками и добрым, с мягкими чертами, лицом и грустными глазами бассета. – Это очень дорогой мне человек – Маргарит Ноэ. Маргарит – этот добрейший месье не кто иной, как господин Дягилев. Проводник русского искусства в Европу и европейского – в наши пенаты. Без его участия сегодняшний концерт Федора Ивановича не состоялся бы…
– Мадмуазель Маргарит! – Дягилев целует ей руку. – Рад знакомству! Мишель несколько преувеличивает мою влиятельность! Концерт Федора Ивановича в Монте-Карло – его заслуга. Увы, моя антрепренерская деятельность пока не приносит прибыли… И без помощи Михаила мне пришлось бы туго…
– В следующем году, Сергей, – говорит Терещенко, снимая бокалы для всех троих с подноса подскочившего на полусогнутых официанта, – следует привести в Париж балет. Твои "Исторические русские концерты" бесподобны, но слишком серьезны для здешней публики! Рахманинов – это прекрасно! Римский-Корсаков изумителен! Но если ты хочешь аншлага – покажи Франции красивые женские ноги и чувственный танец, и французы не смогут устоять! Давайте-ка выпьем за твой успех!
Он приобнимает Маргарит за талию.
– Смотри, милая, здесь собрался цвет русского искусства. Вот это – любимый художник Дягилева – Леон Бакст. Он пишет потрясающие портреты, но его декорации к спектаклям – это нечто!
Не может быть! – внезапно восклицает Дягилев, заметив в толпе высокую женщину с прической-"бабеттой". В голосе его некоторое напряжение. – И товарищ Герман здесь?
Михаил сначала недоуменно оглядывается, а потом смеется.
– Ты о Гиппиус? Я пригласил ее с супругом. Бываю иногда на ее парижских субботах… Это, Маргарит, мать всех символистов с мужем – знаменитым Дмитрием Мережковским, философом и гуманистом, известным на всю Европу. Удивительного ума женщина! Обожает писать под мужскими псевдонимами, чтобы никто не поставил ей в упрек стальную логику и жесткость стиля! А как пламенна! Просто Робеспьер в юбке!
– А второй мужчина кто? – спрашивает Маргарит.
Терещенко бросает быстрый взгляд на Дягилева, тот замечает смущение Михаила и делает попытку улыбнуться.
– Это Дмитрий Философов, друг семьи.
– Вот как? – удивляется Маргарит.
Дягилев пожимает плечами, он явно растерян и огорчен.
– Вы, мадмуазель Ноэ, совершенно не знаете нравов нашей богемы. Иначе бы не удивлялись. Это я должен удивляться…
– Как это она приняла твое приглашение? – замечает Дягилев, повернувшись к Терещенко. – Те взгляды, что она продвигает в последнее время…
– С ее стороны было бы глупо не прийти, – отвечает Терещенко, – Но я и понятия не имел, что они придут втроем. Ты уж прости меня, Сережа…
Маргарит смотрит на него с непониманием во взгляде.
– Ерунда, – говорит Дягилев и кривит угол рта. – Давай не будем. Во-первых, понятно, что все хотят послушать Шаляпина, не заплатив и франка за билет – это уже прекрасно. Во-вторых, Сережа, здесь сегодня можно увидеть всю русскую Францию и кто пропустит такую возможность: на других посмотреть и себя показать?
– И для этого не придется бродить по брассериям и притонам Монмартра, – подхватывает Терещенко с облегчением. – Смотри, Марг… Какие люди! Видишь, кто любезничает с моей сестрой? Это Андрей Белый – мой большой друг и несомненный гений. Вот тот седой… Да, тот что ест канапе с икрой, мужчина с грустным взглядом – Саша Гликберг, он же Черный… Самое острое перо России! Ты читал его "Чепуху"?
– Витте – родиной живет
И себя не любит.
Вся страна с надеждой ждет,
Кто ее погубит! -
декламирует кто-то за их спиной приятным голосом.
Все трое поворачиваются.
Перед ними невысокий узкоплечий человек в летнем костюме, скуластый, с внимательным прищуром темных глаз. Он брит, но с усами, и лысоват, несмотря на молодой возраст.
– Я прошу прощения, – говорит человек с улыбкой, – за то, что вторгаюсь в вашу беседу, но так как мы с Михаилом Ивановичем были представлены друг другу, то я счел возможным подойти. Тем более, что стихи Черного – моя большая слабость! У цензоров начинается истерика при первом же упоминании его имени! Вы помните меня, господин Терещенко? Мы виделись это зимой у Мережковских…
– Вы… Да, конечно, – вспоминает Мишель. – Прошу прощения, что сразу не узнал. Вы же писатель? Ропщин, кажется? Так? Вас еще Зинаида Михайловна хвалила чрезвычайно!
– Совершенно верно, – Ропщин чуть склоняет голову в знак согласия. – Ропщин, Виктор Викторович.
– Это Маргарит Ноэ…
– Мадмуазель…
– Дягилев, Сергей Петрович, – представляется Дягилев, с интересом разглядывая писателя.
– Наслышан. Рад знакомству. – кивает Ропщин. – Я подошел поблагодарить хозяина за прекрасный вечер. Вынужден уехать ночным поездом, к сожалению – дела. Могу ли я попросить вас о встрече на следующей неделе? В Париже? Буквально несколько минут, Михаил Иванович.
– Конечно, Виктор Викторович.
– Благодарю. Мадмуазель Ноэ! Месье Дягилев!
– Он военный? – спрашивает Маргарит, когда Ропщин уходит. – Так себя держит…
– Не знаю, – Терещенко пожимает плечами. – Писатель. Приятный человек, не так ли?
– Весьма мужественный, – говорит Дягилев. – И привлекательный… Я оставлю вас ненадолго!
Когда он удаляется, Марг и Мишель переглядываются и, с трудом сдерживая смех, скрываются в темную аллею.
– Ты не богема? – спрашивает Марг, пока Мишель торопливо целует ее шею. – Надеюсь, ты у меня без странностей?
Играет музыка – вступление к арии – и тут же замолкает.
Слышен голос Шаляпина:
– Михаил Иванович! Мишенька! Вы где?
– Идем! Тебя ждут! – Марг отталкивает любовника.
– Мы здесь!
Они выходят на свет, к импровизированной сцене, под свет ламп.
– Михаил Иванович! Друг мой! – басит Шаляпин. – А почему бы нам с вами не спеть дуэтом!
– С вами? – ужасается было Терещенко.
– Со мной… Со мной… Да вы не бойтесь! Если что, я вам помогу! Маэстро, начинаем! Да идите же сюда, Миша!
Терещенко отпускает руку Марг и становится рядом с Шаляпиным, у рояля.
Шаляпин приобнимает его за плечи и начинает петь. Мишель подпевает, сначала робко, а потом все увереннее и увереннее. У него весьма приятный баритон.
Марг смотрит на Терещенко влюбленными глазами.
Такие люди вокруг него! Такие люди!
Февраль 1956 года. Архив КГБ СССР. Комната для чтения документов
– Погодите-ка… Погодите-ка… Ропщин. Неужели…
Никифоров улыбается, щелкает пальцами…
– Ну, скажи мне, капитан! Я прав?
Капитан улыбается в ответ.
– Я знаком с операцией "Трест", – продолжает Никифоров. – Читал артузовские архивы… И, если память мне не изменяет… Ропщин – это псевдо Бориса Савинкова.
– Все верно, Сергей Алек…
Никифоров укоризненно смотрит на собеседника.
– …Сергей… – поправляется тот. – Контакт зафиксирован. Есть соответствующее донесение агента. В то время Савинков пытался всеми силами возродить Боевую Организацию Эсеров, искал деньги… И многие давали.
– Ничего удивительного, – дергает бровью и щекой Никифоров. – Глупо было бы недооценивать Бориса Викторовича. Он был умный и опасный враг. Жестокий, но не растерявший своих идеалов. Артузов его переиграл, но сломать Савинкова не удалось. Это была их единственная встреча на то время?
– Нет. Агентурное донесение указывает на то, что еще одна встреча состоялась. Причем тут же, в Париже, буквально через считаные дни.
Июнь 1910 года. Дом Терещенко в Париже. Кабинет.
В кабинете Ропщин и Терещенко
– Как и обещал, много времени у вас не займу, – говорит Ропщин. – У Мережковских говорят, что вы поддерживаете мысль о том, что России нужны перемены. Я правильно понял?
Терещенко с интересом смотрит на сидящего перед ним человека, а потом кивает.
– Знакомы ли вы с работами теоретиков революции?
– Знаком.
– Поддерживаете?
– Отчасти.
Ропщин улыбается.
– Бакунина или Маркса?
– Это не мои кумиры.
– Рано или поздно придется определиться с симпатиями.
– Я не тороплюсь. Но я действительно уверен, что России нужны перемены.
– Перемены не происходят сами собой. Их делают люди.
– Я знаю.
– Скажите, Михаил Иванович, готовы ли вы поддержать таких людей?
– Материально? – спрашивает Терещенко.
– Можете дополнительно оказать моральную поддержку.
– О какой сумме идет речь?
– О суммах, Михаил Иванович, о суммах. Это процесс, который не происходит быстро. Я просил бы вас финансировать нашу деятельность на постоянной основе…
– От лица какой партии вы говорите, Виктор Викторович? – внезапно перебивает Терещенко. – Кто вы? Анархист? Социал-демократ? Социалист-революционер?
– Последнее, – сообщает Ропщин после недолгого раздумья. – У вас есть предубеждение против эсеров?
– За последний год, господин Ропщин, я профинансировал несколько революционных партий, так что мой вклад в возможные перемены уже достаточно весом. Поясните мне, почему я должен помогать вам, а не другим?
– Собственно говоря, у меня нет аргументов, за исключением того, что моя партия самая влиятельная, многочисленная и сильная из всех. У нас есть все шансы стать новой властью в стране, а мы умеем помнить своих друзей. Многие ваши коллеги дальновидно помогают не кому-то одному, а всему революционному процессу. Вы ведь любите играть, господин Терещенко?
– О да… Я игрок и, говорят, неплохой.
– В забеге на ипподроме одна лошадь обязательно придет первой. И если вы ставите на всех лошадей, то в проигрыше не будете никогда. Вам понятна ассоциация?
– А вы, господин Ропщин, циник.
– Я реалист. Вы – богаты. Вы, как и мы, считаете, что самодержавие – зло для России. Я не думаю, что вы станете бомбистом, но уверен – как неравнодушный человек либеральных взглядов не останетесь в стороне от революции. Оставить след в истории одними деньгами невозможно, а мы – это ваша возможность расписаться на теле вечности.
– А вы еще и поэт…
– Я прозаик…
– Тысяча рублей в месяц. – сказал Терещенко, доставая чековую книжку. – Могу выписывать чек, могу переводить средства на указанный вами счет. Сумма не обсуждается.
– Щедрое предложение.
– Более чем.
– Сегодня предпочтительнее чек.
Мишель выписывает чек и передает его собеседнику.
– Благодарю.
– Так вы, Виктор Викторович, все-таки литератор? Или профессиональный революционер?
– Я, Михаил Иванович, сейчас работаю над романом. Большим романом. Но только тогда, когда не занят делом всей моей жизни – будущим России.
– Что ж… Как закончите книгу, пришлите экземпляр – любопытно будет прочитать.
– С удовольствием, Михаил Иванович. Разрешите откланяться?
Они пожимают друг другу руки.
В дверях Ропщин сталкивается с Дориком – Федором Федоровичем – кузеном Терещенко, раскланивается и выходит прочь.
– И кто этот "юноша бледный со взором горящим"? – спрашивает кузен.
– Литератор, мы познакомились на одной из суббот у Мережковских… Денег просил.
– Держу пари – он карбонарий! – говорит Дорик, падая на кожаную кушетку.
– Откуда ты знаешь? – улыбается Терещенко.
– Тут каждый второй карбонарий просит денег на русскую революцию… – морщится Дорик. – Папа говорит, что удобнее всего делать революцию из Парижа. Или из Швейцарии. Безопасно, климат прекрасный, кухня хорошая, вина превосходны. Опять-таки, сыр вкусный… Правда, жить на широкую ногу стоит немалых денег и их порой не хватает на революционную деятельность!
– И дядя дает?
– Наверное, дает, но не всем. К нему господа революционеры тоже ходят караванами – на всех не напасешься. Спроси его, он тебе ответит, как масон масону…
– Дорик! – восклицает с укоризной Терещенко.
– Секрет Полишинеля, – смеется Федор Федорович. – Все мало-мальски обеспеченные люди в этой стране состоят в масонских ложах. Мне повезло, я младший сын в семье, и меня туда никто не тащит. И слава Богу! Я совершенно не чувствую себя обделенным! К делу, Мишель! У меня сегодня самостоятельный полет. Поддержишь присутствием?
Июнь 1910 года. Аэродром под Парижем
Аэродром – это громко сказано. Поле, несколько больших сараев, бочки с горючим в загородке.