* * *
Трубадур пел о фее Фата-Моргане, о ее призрачном замке среди кучевых облаков, о чудесах ее заоблачных садов, о ее характере, переменчивом, как сами облака…
Он пел о том, как фея покидает свой небесный дворец, чтобы взять за руку странствующего рыцаря и указать ему дорогу среди множества опасностей и чудес, поджидающих его на пути…
Он пел о ее глазах, глубоких, как морская пучина, и загадочных, как священное писание…
Он пел о сотнях пройденных им дорог и о сотнях встреченных в разных краях дам - многие из них были прекрасны, но ни одна из них и отдаленно не была похожа на дивную фею Фата-Моргану!
Он пел о том, что живет на земле, а дама его сердца - на облаках, но это так близко, если мерить путь мечтою любви…
Красный туман опускался все ниже, прижимая Рэндери к каменным плитам пола, но он все пел - пел, если этот хриплый рык еще можно было назвать пением, - пел, сжимая рукоять меча, подавшись вперед и уже не понимая, где он и для кого поет… А потом вдруг распрямился в последний миг, не упал и так же ясно увидел всю залу, как тогда, когда на него был направлен сверкающий меч рыцаря Глории Кетской.
Девочка-привидение по-прежнему стояла напротив него, глядя мимо его плеча и так крепко сжимая кулаки, что на ее тонких руках выступили трепещущие голубые жилки.
Роберт Лев смотрел на свою "донну" бешеными от бессонных ночей глазами и, похоже, спал стоя, сохраняя на лице все то же победоносное выражение. Рыцари с обалделыми лицами сгрудились за спиной графа, оглохнув от непобедимого рыка рыцаря Фата-Морганы; старушенция приседала за спиной девочки, втягивая голову в плечи и зажимая уши ладонями - вот ее пение Кристиана Рэндери, кажется, вовсе доконало и даже слегка расплющило…
А та, которую так хотел "пронять" этим пением граф Эйлинбургский, глядела через весь зал, мимо плеча трубадура, мимо Роберта Льва, мимо всех рыцарей и оруженосцев туда, где в дверном проеме стоял, привалившись боком к косяку, новый шут Роберта Льва - и смотрел на нее таким же неотрывным пристальным взглядом. И Рэндери вдруг увидел, что они очень похожи друг на друга - шут и госпожа - похожи огромными глазами, и наклоном головы, и выражением лиц, какое могло бы быть у детей, разбуженных внезапным кошмаром… Похожи даже взглядами, которые трубадур уже где-то видел, но никак не мог вспомнить, где именно… Этими взглядами они тянутся друг к другу через необъятный сумрачный зал и соприкасаются ими, как руками, в печальном ободряющем пожатии.
Все это Рэндери увидел в один короткий миг - и тут же понял, что он уже спит, потому что ничего этого нет и быть не может! Конечно, он спит - но многолетний опыт странствующего рыцаря говорил, что лучше заснуть в чистом поле, чем в развалинах, где водятся привидения.
Рэндери тряхнул головой и молча бросился к двери, в которой торчал шут.
Роберт Лев тоже, вроде бы, очнулся, рявкнул что-то неразборчивое, от чего копошащийся у стены рыцарь вскочил, как пришпоренный - и опередил Кристиана Рэндери на три шага.
Снова закачались стены галлерей и ступени лестниц, снова ночь распахнула объятия смельчакам, вырвавшимся живыми из замка с привидениями, снова седла приняли их измученные тела, - и кони с визгом вынесли их в пролом стены, оставив позади еще один маленький эпизод из длящегося больше недели сумасшествия.
7
На этот раз все скакали молча - может быть, спали на скаку.
Ночная нечисть тоже присмирела и лишь изредка шевелилась в высокой траве, сквозь которую мчались усталые кони. Да один раз, когда сбоку под луной сверкнула река, все увидели одинокую русалку на заросшем быльем берегу, томно обмахивающуюся листом лопуха. Русалка мгновенно прыгнула в воду - только круги пошли - но никто из рыцарей даже не перекрестился.
* * *
Замок графа встретил их глухим молчанием, которое нарушал только храп рыцарей, спящих вповалку по всему двору. Более приглушенный храп доносился из распахнутой двери пиршественного зала, где погасли все факелы и было темно, как в бочке: многодневное веселье пришло наконец-то к концу!
Заспанные молчаливые слуги помогли вновь прибывшим спешиться и повели лошадей на конюшню. Едва очутившись на твердой земле, рыцари брели в темноте, отыскивая местечко поудобнее, на ходу сбрасывали шлемы, расстегивали пряжки перевязей и засыпали там, где валились с ног.
Роберт Лев оглядел двор, похожий на поле боя, заваленное телами павших бойцов, и презрительно пожал плечами.
- И всего каких-то там десять дней! - буркнул он. - Или двадцать? Эх, разве так мы пировали после взятия Палангута!
Кристиан Рэндери, соскочив с коня, хотел спросить у графа, чье привидение обитает в развалинах замка - но забыл обо всем, когда его обхватили сзади сильные руки и страстный голос позвал:
- Ну, вот и вы наконец, господин! Пойдемте скорей, я уже заждалась!
Да, неутомимая красотка оказалась выносливее всех рыцарей, оруженосцев, коней и слуг, вместе взятых, и граф, одобрительно захохотав, сказал, что вот у кого стоило бы поучиться всем этим обленившимся неженкам! Лев опять начал было рассказывать о пирушке после взятия Палангута, но вскоре заметил, что рядом с ним никого нет: Кристиан Рэндери вместе со стойкой красоткой бесследно исчез в темноте двора, и одному лишь богу известно, в каком уголке замка или конюшни нашел этой ночью приют и ласку рыцарь Фата-Морганы.
Граф снова захохотал и, пошатываясь, вошел в замок, двери которого никогда не запирались, так же, как никогда не запирались ворота замковой стены и не поднимался перекинутый через ров подъемный мост.
* * *
Шаги Роберта Льва умолкли в темной пещере замка, и очень долго на дворе не было слышно ничего, кроме многоголосого храпа. Потом за одной из уцелевших бочек что-то зашевелилось, оттуда послышались сдавленные звуки: если верить епископу Шекскому, такие звуки издает дьявол, когда очередной обратившийся в истинную веру еретик ускользает из его когтистых лап.
Однако на сей раз дьявол был ни при чем.
Новый шут Роберта Льва с трудом выбрался из-за бочки и тут же упал, ткнувшись головой в живот гулко храпящего рыцаря. Рыцарь не проснулся, но шут все равно поспешил убраться подальше: цепляясь за ноги лежащих, время от времени падая и приникая лбом к холодным поножам и латным рукавицам, он стал пробираться к воротам, через которые врывался свежий ветер. По дороге шут успел подобрать рваную тряпку (бывшую недавно частью чьей-то одежды), завернуть в нее полкраюхи хлеба, боднуть головой винную бочку, случайно оказавшуюся на его пути, - однако сумел не растерять свою добычу и наконец уселся у ворот, тяжело дыша и прижимая узелок к груди.
За открытыми воротами лежало тихое поле - поле ночного Торнихоза. Но лишь тот, кто никогда здесь не жил, мог обмануться его безмятежным спокойствием. Шут родился и вырос в этих краях - и знал, что в залитых лунным светом полях сейчас со стонами шмыгают домовые, чьи дома были сожжены или разорены, что в черных канавах вдоль дороги лежат сейчас мрачные пати, вглядываясь в темноту бессонными красными глазами, что дикие торни рыщут в этот час у деревенских околиц в поисках непослушных детей и перекликаются с магронами, сосущими кровь у путников, которые забыли помолиться на ночь…
Шут задрожал от порыва ночного ветра, встал и нерешительно оглянулся. Но во дворе за его спиной храпели твари куда страшнее всех пати, магронов и домовых - и он шепотом прочитал молитву, перекрестился - и выскользнул за ворота в кишащую нечистью ночь.
8
Нечисть не тронула его.
Шут дал крюк по полям, чтобы обойти то место на берегу, где недавно сидела русалка; пробрался сквозь высокую траву к дороге - и едва не наступил на пати, черным пятном лежащего на обочине.
Пати с печальным воем метнулся в поля, а шут бросился бежать к заброшенному замку, который был уже совсем близко.
Он влетел в распахнутые ворота, перебежал через двор и упал спиной на каменную стену, задыхаясь от ужаса, крестясь и призывая богородицу. Но скоро шут понял, что никто не гонится за ним: наверное, пати испугался не меньше его самого и теперь отлеживался где-нибудь в траве, призывая на помощь князя тьмы, покровителя всех нечистых…
На всякий случай шут все же пробормотал заклятие против ночной нечисти, начертил у себя на запястье охранный знак - и крадучись пошел вдоль стены донжона. Он остановился под одним из окон и дважды крикнул неясытью; глухое эхо отразилось от пробитой стены и завязло в густой темноте.
Замок молча смотрел на шута множеством ослепших окон и бойниц, но по углам двора иногда раздавались чьи-то осторожные шаги и глухо лязгало железо о железо - должно быть, это бродили призраки тех, кто был убит здесь во время "Божьего перемирия" и чьи души до сих пор не нашли отмщения и покоя…
Шут опустился на корточки, бросил узелок и обхватил голову руками. Он хотел молиться, но слова молитвы не шли ему на ум.
Чьи-то тяжелые шаги прозвучали совсем близко, скорбный стон оледенил душу шута: может, это бродил сам барон, похороненный в чистом поле без креста и без отпевания?
"Господи, будь милостив к рабу своему и прими его в царствие небесное…"
Сверху раздался тонкий свист, и все вздохи и шаги в темноте мгновенно смолкли.
Вскочив на ноги, шут увидел, что по осадной лестнице, брошенной у стены донжона беспечным Робертом Львом, медленно спускается привидение в развевающемся белом плаще.
То было жуткое зрелище! Но шут почему-то не задрожал и не обратился в бегство.
- Осторожней! - крикнул он вполголоса, когда призрак наступил на край плаща и чуть не свалился с лестницы.
Привидение стало спускаться вдвое быстрее, и вскоре шут протянул руку, чтобы помочь ему спрыгнуть во двор… Но вместо благодарности призрак накинулся на шута сдавленным от негодования голосом:
- Что ты орешь? Ну чего ты разорался? Думаешь, она когда-нибудь спит? "Осторожней", "осторожней"! Как будто я без тебя…
Привидение было очень сердито! Но вдруг в одном из черных окон мелькнул огонек - и оно сразу же перестало ругаться, и, тихо охнув, крепко вцепилось в руку шута.
- Она не спит, бежим скорее, Юджин! - шепотом вскрикнул белый призрак и так быстро бросился к пролому стены, что шут едва успел подхватить свой узелок.
* * *
Поле кончилось, они нырнули в беспросветный черный лес, еще более жуткий, чем поле, и побежали по едва приметной тропинке. По плечам их хлестали колючие ветки, и потревоженная лесная нечисть гулко ухала с верхушек деревьев.
- Кто это, кто это, кто это? - прокричал издалека Хранитель Засечной Черты.
- Это мы! - на ходу пискнуло привидение.
- Кто-о это-о-о? - протяжно провыл альк и захлопал крыльями, проносясь над лесом.
- Это мы, это мы! - снова откликнулся белый призрак.
Шуту даже нечем было перекреститься: за одну руку его крепко держало привидение, в другой он сжимал узелок.
- Кристина, куда мы? - выдохнул он, едва крики алька замолкли вдали.
- К Волшебному Дубу! - отвечало привидение по имени Кристина.
- Куда-а?!
- Ай, ай, ай, ай! - истошно заголосил в глубине леса дикий торни, а с другой стороны тропинки еще громче отозвался второй:
- Ай, ай, ай!
В кустах кто-то тяжко вздохнул и зашевелился…
- Кто это, кто это, кто это, кто это?.. - затихающим эхом раскатилось над верхушками деревьев.
- Это мы, это мы! - взвизгнула Кристина и припустила еще быстрее туда, где впереди светилось белесое пятно - большая лесная поляна.
В центре поляны раскинул ветви огромный корявый дуб, Кристина и шут из последних сил подбежали к нему и упали в траву у его подножья.
Любопытная нечисть окружила поляну кольцом, лесной народец выглядывал из-за деревьев, перешептывался, мигал в темноте подслеповатыми глазами, но не ступал на поляну Волшебного Дуба. Каждое полнолуние волшебные обитатели лесов и полей - знаменитая нечисть Торнихоза - справляли на этой поляне свои богомерзкие праздники, но сейчас до полнолуния было еще далеко, и лесные жители предпочитали держаться в чаще леса…
Шут перевел дух и наконец-то смог перекреститься. Конечно, до полнолуния было еще далеко, но ни один из жителей Торнихоза не осмелился бы прийти на эту поляну ночью даже при ущербной луне. Сам покойный барон не отважился бы на такое! Только Кристина…
Кристина сунула руку за пазуху и вытащила склянку из грубого стекла. Она протянула склянку в полосу лунного света и подняла на шута огромные, как у пати, глаза.
- Юджин, смотри, что я раздобыла! - звенящим шепотом сказала она.
Шут посмотрел сперва на склянку, потом - на Кристину.
- Что это? Новое зелье колдуньи Ланды? - спросил он.
- Да… Что ты смеешься?!
- Я не смеюсь, - устало откликнулся шут. - Но только нет на свете такого зелья, которое смогло бы прикончить Роберта Льва. Разве не давала тебе уже Ланда зелье для окропления его следов, зелье для натирания оброненного им образка и зелье для подмешивания в его вино? Того, кто продал душу дьяволу, не возьмет никакое зелье, и не старухе Ланде бороться с самим повелителем тьмы…
Но все время, пока шут говорил, Кристина упрямо мотала головой - и наконец перебила его нетерпеливым криком:
- Нет! Это совсем не то! Это зелье из волчьих ягод, мандрагоры и лебеды, сваренное в полночь на перекрестке! И тот, кто натерется им ночью и прочитает нужное заклинание - тот превратится в волка!
- Что-о-о?!
- Тот превратишься в волка! - твердо, хотя еле слышно повторила Кристина. - Или в волчицу…
- В в-волчицу? Зачем?!
- Я превращусь в волчицу, - зашептала Кристина - от ее жуткого шепота у шута похолодела спина, - побегу к замку Роберта Льва, дождусь, когда он выедет оттуда - пусть даже с целым войском своих прихвостней! - прыгну и вцеплюсь ему в горло…
- Кристина!
- …Я вцеплюсь ему в горло и загрызу его! А если он попытается спрятаться от меня за стенами замка, я найду его и там, ведь оборотня не удержат затворы! И его не спасет ни молитва, ни святая вода, потому что он продал дьяволу душу, а только праведным людям не страшны вервольфы!
- Кристина, опомнись!..
Но она не желала опомниться.
И, увидев ее закушенные губы и сузившиеся глаза, шут ясно понял, что любые уговоры и мольбы бесполезны: она приняла решение, и заставить ее одуматься теперь мог разве что глас свыше.
Обступившая поляну нечисть оживленно зашушукалась и зашуршала ветками кустов, когда Кристина сунула склянку в руку шуту и рванула завязки своего плаща.
Шут вздрогнул и чуть не выронил склянку.
- Осторожней! - зашипела на его Кристина. - Дай сюда… Это нужно втереть в тело при лунном свете… И главное - ничего не перепутать в заклинании. Потому что иначе… Юджин, отвернись! Отвернись, тебе говорят!
Никто не посмел бы ослушаться грозного окрика Роберта Льва - но кто, кроме самого Льва, смог бы устоять перед этим умоляющим голосом?
Шут отвернулся, упал на колени, очертил вокруг себя круг и стал молиться, чтобы заклятье не подействовало.
Он слышал, как за его спиной Кристина шуршит платьем, потом стекло звякнуло о стекло, и шут начал читать "Отче наш", стараясь при этом не очень громко стучать зубами.
Нечисть вокруг поляны в удивлении притихла.
Господи, не гневись на нее, она обезумела от ненависти, она не ведает, что творит…
- Матерь Божья, пресвятая богородица, - жарким шепотом забормотала за спиной шута Кристина. - Заступись за меня перед сыном своим - пусть он позволит силам зла послужить на этот раз благу… Демоны леса, заклинаю вас именем вашего повелителя, князя тьмы - дайте мне облик лютого зверя, дайте мне облик волчицы на всю эту ночь, до рассвета…
Господи, а вдруг на этот раз зелье колдуньи Ланды все же подействует? Вспомнит ли Кристина, кто такой Юджин, когда почувствует у себя во рту волчьи зубы?
Вот она читает заклинание прерывающимся от ненависти голосом - а окажутся ли круг и молитва надежной защитой для него, если она захочет отточить на нем волчьи клыки, прежде чем запустить их в горло Роберта Льва?
Господи, хоть бы зелье не подействовало!
Но зато что за лицо будет у графа, когда ему на грудь прыгнет зеленоглазая волчица и вонзит ему в горло длинные острые зубы! Пусть он тогда хватается за копье или за меч… От вервольфа могут спастись только праведные люди!
Господи, хоть бы зелье подействовало!
Но что, если нож Льва все-таки достанет до сердца волчицы, и граф бросит ее под ноги своего коня, так и не узнав, что то был не волк, а его прекрасная дама? И Кристина умрет лютой смертью, оскорбив небо своим колдовством и отказом безропотно терпеть испытания, которые послал на ее долю Господь… И будет вечно гореть в адском пламени, как горит сейчас ее отец, похороненный в неосвященной земле…
Господи, хоть бы зелье не подействовало!
- …Прости меня, Господи, и дай мне силы отомстить!
Бормотание Кристины смолкло. Шут тоже умолк, согнулся, прикрыл бритую голову руками - и ясно почувствовал, как в спину ему уставились зеленые волчьи глаза.
"Кристина!" - хотел позвать он, но крик застрял у него в горле.
Он хотел обернуться, но боялся. Он пытался молиться, но не мог.
Прошло несказанно много времени - и вдруг за его спиной раздался тоскливый волчий вой.
Зелье подействовало! Заклинание помогло! Кристина превратилась в волчицу!
Но вой умолк так внезапно, как и начался, и сменился горестным захлебывающимся плачем.
Шут вскочил на ноги и оглянулся. Нет, зелье не подействовало, и теперь Кристина каталась по траве, обхватив голову руками, и плакала навзрыд, а иногда в отчаянии начинала подвывать, как настоящая волчица.
Нечисть сочувственно или насмешливо шумела вокруг поляны, а шут растерянно стоял над неудавшейся волчицей и не знал, что ему делать.
Он всего второй раз в жизни видел слезы Кристины - при нем она плакала всего однажды, лет десять тому назад, да и то от ярости, а не от горя…
Шут с дрожью взглянул, не удалось ли колдовство хоть наполовину, не покрылась ли она, чего доброго, волчьей шерстью? А вдруг она сейчас обернется и сверкнет на него светящимися волчьими глазами?!
Но на Кристине не было шерсти, она зарывалась обнаженным телом в высокую траву и плакала так, что шут задохнулся от острой жалости, как от боли.
Он закусил губу, нагнулся и тронул Кристину за плечо.
- Хватит! Оденься, - сурово сказал он. - Я принес тебе поесть.