Судачившие у дверей горластые кухарки при виде госпожи, ведущей за руку пащенка, вытаращили глаза и проглотили языки, чего с ними раньше никогда не случалось. Но Кристина не обратила на них внимания - она рассказывала Юджину о домовом, который живет у них за камином и которому она каждый вечер оставляет у камина блюдце с молоком…
Наверное, у нее тоже до сих пор не было товарища.
* * *
Кристина увела его из подвала навсегда, выдержав бурю негодования вдового барона, который впервые в жизни всерьез рассердился на дочь.
Но напрасно барон топал ногами, кричал, ругался и пытался объяснить, какая разница между мальчишкой, рожденным кухаркой, и настоящим братом, если бы такой у Кристины был; напрасно жалел о своем неосторожном признании и проклинал тот час, когда он польстился на розовые щечки своей кухонной девки - Кристина из грозных отцовских криков поняла только одно: у нее есть брат, и, значит, он должен с ней играть!
Когда же барон в отчаянии пригрозил отдать мальчишку первому заезжему торговцу, Кристина подняла дикий рев - тогда Юджин в первый и в последний раз увидел ее слезы. Барон тоже, должно быть, видел их впервые, потому что вконец растерялся, поворчал еще и наконец бессильно махнул рукой.
С тех пор брат и сестра стали неразлучны, и постепенно к этому привык даже барон. Они играли в разбойника и рыцаря, в битву Святого Георгия со змеем, в другие необузданные мальчишеские игры, которые затевала Кристина, лазали по деревьям и дрались с мальчишками из деревни их соседа - рыцаря Невилля.
Потом барон приютил у себя в замке умиравшего от лихорадки бродячего монаха, и тот научил Кристину читать, а от Кристины это редчайшее искусство мгновенно перенял Юджин. Монах умер, оставив Кристине толстую книгу с рассказами из Священного Писания и с историями из жизни рыцарей и королей; теперь брат с сестрой целыми днями сидели над этой книгой под ворчание барона, твердившего, что знатной даме такие глупости ни к чему.
Юджин страшно боялся барона, хотя тот ни разу его не ударил и вообще не обращал на него внимания. Дворня теперь тоже не замечала мальчишку, только временами он ловил на себе чей-нибудь косой завистливый взгляд и порой слышал за спиной полный яда шипящий шепот: "Пащенок…"
Слуг он больше не боялся, но они были для него совсем чужими.
Кристина же не боялась никого на свете.
Она ужасно горевала, что родилась девчонкой и не сможет поэтому стать рыцарем, зато твердо решила, что знаменитым рыцарем должен стать Юджин, а она будет его оруженосцем.
Но тут барон оказался тверд, как кремень, и наотрез отказался учить своего незаконного сына владению рыцарским оружием, как ни скандалила Кристина. Тогда Кристина упросила конюха Банга научить их приемам палочного боя, соблазнив его серебряной монетой и пообещав, что барон ничего не узнает.
К палочному бою она оказалась куда способнее Юджина, хотя тот изо всех сил старался поддержать свою честь будущего знаменитого рыцаря.
Несколько недель они ходили все в синяках, но потом Кристина загорелась новой идеей - она решила выследить крошку торни, их домового, которому каждый вечер оставляла у камина блюдечко с молоком. И вот ночь за ночью они сидели в темном углу большого зала и таращили в темноту слипающиеся глаза, пока под утро не засыпали, так никого и не увидев…
А наутро блюдце оказывалось пустым.
Иногда Юджину снился подвал, в котором он родился и рос, снились закопченные котлы и невыносимый жар плиты, снились орущие и гогочущие тетки в заляпанных салом платьях, снились волосатые лапы главного повара и его злобный голос: "А, вот ты где, пащенок! Ну-ка, поди сюда, негодяй! Будешь еще даром хлеб жрать, холера ходячая?"
Он кричал во сне и просыпался с падающим сердцем, понимая, что все это не было бы сном, не будь у него такой сестры. Тогда он начинал молиться, чтобы она не умерла и не вышла замуж: "Потому что, Господи, у меня нет никого на свете, кроме нее!"
Но Кристина и не думала умирать или выходить замуж, и только однажды серьезно заболела, заразившись оспой от благословения бродячего монаха.
Даже старый барон, без памяти любивший дочь, побелел и попятился, увидев, что это за болезнь - "черная смерть", как ее называли повсюду. Нянька Кристины наотрез отказалась подходить к постели: "Все равно, хоть убейте, лучше умру не от этого!"
Тогда Юджин и барон две недели не отходили от умирающей, и когда один из них засыпал, его сменял другой.
Кристина встала, и никто в замке больше не заболел - должно быть, помогла святая вода, спешно доставленная по приказанию барона из Шутанны…
С тех пор барон стал по-другому посматривать на своего нежданного сына и однажды даже дал ему подержать свой боевой меч. Все-таки он был добрый человек, этот барон, и, может быть, Юджин сумел бы привязаться к нему, если бы только смог перестать бояться!
Но робость сидела в нем неискоренимо, и всегда получалось так, что верх во всех играх брала Кристина, а он подчинялся ей - радостно и охотно.
Три недели тому назад она приволокла откуда-то громадный лук и пучок стрел и потащила брата во внутренний двор испытывать оружие.
Как они ни старались, им удавалось натянуть тетиву лишь чуть-чуть, а лук приходилось упирать нижним рогом в землю, чтобы не немела рука.
- Стреляй в вертушку! - велела Кристина, кивнув на флюгер на крыше самого высокого сарая.
Юджин опасливо огляделся по сторонам.
- А… если я попаду?
- Так ты и должен попасть! - нетерпеливо сказала Кристина. - Ну, давай, стреляй!
- Собью же! - пробормотал Юджин, переминаясь с ноги на ногу. - Влетит от барона…
- Ры-ыцарь! - протянула Кристина и взяла у него лук. - Все равно ты не попадешь! А ну-ка, дай мне…
- Попаду, отдай! - разозлившись на насмешку, Юджин попытался отобрать у сестры лук, но она саданула его локтем и стала натягивать тетиву.
Тетива натягивалась почти незаметно, с жутким капризным скрипом, но Кристина упорно тянула, закусив губу и прищуренными глазами глядя на цель. Ее босые ноги прочно упирались в землю рядом с нижним рогом лука, платье, порванное во время недавнего похода к Волшебному Дубу, билось по ветру, светлые, вечно спутанные волосы падали на глаза…
- Ап! - крикнула она и спустила тетиву.
Стрела устремилась было к цели, но флюгер крутнулся, и стрела, пролетев мимо, исчезла за крышей сарая.
- Оп-ля! - крикнул Юджин.
- Это не в счет! - обиженно заявила Кристина. - Он просто не вовремя повернулся! Дай-ка я попробую еще раз…
Флюгер снова крутнулся, швырнув им в глаза трепещущий солнечный зайчик…
11
- …Юджин, проснись!
Шут открыл глаза и заморгал от яркого света, бившего сквозь листву.
Солнце уже поднялось над Волшебным Дубом, яркие искры блестели в усыпавшей траву росе; в лесу радостно пели птицы, от ночной нечисти не осталось и следа.
Над шутом, нагнувшись, стояла Кристина и трясла его за плечо.
- Вставай, слышишь, солнце уже взошло!
Шут вздрогнул, вскочил и окунулся из мягкого тепла мехового плаща в холодный воздух лесного утра.
- Господи Иисусе! - охнул он, кинув один-единственный взгляд на солнце - и сломя голову бросился бежать по тропинке.
- Юджин, подожди! - закричала сзади Кристина, но он не остановился.
Страх, затемняющий рассудок, гнал его вперед, и только вылетев из леса и увидев вдалеке развалины замка, он понял, что напрасно спешит. Наверняка Роберт Лев еще не успел проснуться после вчерашнего безумия и хватиться одного из своих шутов.
- Юджин!
Кристина, запыхавшись, догнала его и схватила за руку.
- Юджин, не ходи туда! - взмолилась она, заглядывая ему в глаза. - Останься со мной в лесу…
Она цеплялась за его руку и была настолько не похожа на уверенную и отважную Кристину из его сна, что шут впервые почувствовал себя сильнее и старше ее.
- Да? - спросил он и даже сумел улыбнуться. - А кто нас будет кормить, Кристина?
Кристина, закусив губу, задумалась и наконец сказала:
- Мы будем ставить силки на зайцев…
- И на лягушек, да? - улыбаясь, откликнулся шут. - Мне надо идти…
- Подожди!
Сорвав с шеи мешочек на сыромятном ремешке, Кристина сунула его в руку брата.
- Юджин, я нашла еще три золотых… Отдай это нашим слугам, чтобы они молчали и не обижали тебя!
Юджин, обняв себя за голые локти, уставился на тропинку под ногами.
- Не надо, - пробормотал он. - Уже некому их давать.
- А… Банг?
- Он умер три дня назад.
- Умер?! Как?!
Шут быстро взглянул на Кристину и тут же снова отвел глаза.
- Лучше тебе об этом не знать.
- А Мейвис? - снова схватив его за руку, дрожащим голосом спросила Кристина.
- Мейвис… Что ж, может, он еще жив… Хотя, говорят, в клетке Роберта Льва никто не протянул больше пяти дней. Но если Мейвис еще и жив, там он никому уже не расскажет, что я твой брат. Теперь из наших людей в живых осталась только Клеменс, а она будет молчать!
Шут боялся, что Кристина спросит: "Почему?", но та ничего не спросила, а только больно стиснула его руку.
Шут же поскорее оборвал мысли о вещах, о которых в присутствии Кристины не хотелось не только говорить, но и думать. И все же успел подумать о том, что бывшая швея барона нашла теперь более роскошную поживу - странствующего рыцаря Рэндери, и, может, отныне придется платить ей за молчание только золотом, а не собой? Или ее похоти хватит на них обоих?
Кристина все же сунула мешочек с золотыми брату за пазуху.
- Юджин…
- Я пойду, Кристина, - перебил шут.
Еще немного - и у него не хватит сил отправиться по дороге, ведущей к логову Роберта Льва ("А может, и вправду не ходить, остаться?!") - но шут поискал и нашел в себе эти силы.
Он повернулся и стал спускаться с холма, но через несколько шагов его заставил споткнуться умоляющий шепот Кристины:
- Братик, пожалуйста… Уцелей!
Он обернулся и увидел, как Кристина быстро перекрестила его, а потом по языческому обычаю приложила ладони ко лбу и выбросила руки вперед, поручая его покровительству духов.
12
Шут был уверен, что в замке еще все спят, но он ошибся.
На камнях двора и вправду вповалку лежали "добрые рыцари", между ними озабоченно бродили куры, собаки валялись кто на боку, кто кверху лапами, а в дальнем конце двора храпела огромная свинья: вчера она здорово налакалась из винной лужи.
Но по этому сонному царству бегала, мотая гривой, могучая белая лошадь, перепрыгивала через спящих и фыркала на собак, а у коновязи странствующий рыцарь Кристиан Рэндери правил на вращающемся точиле меч и распевал во всю силу своего грохочущего голоса:
- В дорогу, мой друг, в дорогу!
Коня оседлай скорее,
Свой меч наточи на камне,
Проверь стремена, подпруги!
Поднимется скоро солнце
И высушит быстро росы,
Которыми пыль прибита
На сером холсте дороги…
Глядя на трубадура с охапки сена под навесом, шут с трудом мог поверить, что еще недавно этот человек падал, засыпая на ходу, а еще раньше неистовствовал с мечом и кубком в руках. Сейчас Рэндери был ясен, трезв и бодр, как его белая лошадь. Лошадь приветствовала утро звонким ржанием и прыжками - а ее хозяин точил клинок и горланил песню, которую еще многие странствующие рыцари будут петь после него:
- В дорогу, мой друг, в дорогу -
Уже запевают птицы!
Сменяются часовые
Уже на дозорных башнях!
И мир, в темноте лежащий,
Готовится встретить солнце,
Готовится петь и драться
До следующей черной ночи!В дорогу, мой друг, в дорогу,
Твой конь застоялся за ночь:
Он ржет и вдыхает воздух,
Пропахший цветочным медом.
В ущельях глухих и диких
Ворочаются драконы,
В пещеры свои забились
Свирепые великаны…
Голос рыцаря остался прежним, от него только что не дребезжали шлемы и части доспехов, разбросанные по двору, и лишь по голосу можно было узнать рыцаря Фата-Морганы: его лицо было чистым, с мокрых волос капала вода. Исчезла маска из крови и грязи, исчезло пьяное чудовище, рубившее вчера столы и перепугавшее Кристину своим оглушительным ревом. Рэндери точил меч и пел, поглядывая на дорогу за распахнутыми воротами замка, и в его глазах мешались веселье и тревога.
А шут смотрел на него из своего ненадежного убежища - и почему-то не испытывал к трубадуру ненависти и отвращения, как ко всем остальным, прежде так восхищавшим его, "добрым рыцарям". Может, песня была тому виной, только Юджин напрасно твердил себе, что ему ли не знать: нет на свете никаких добрых рыцарей, а есть лишь убийцы, свиньи и скоты…
- …В дорогу, мой друг, в дорогу!
Она для тебя открыта.
Проляжет твой путь от моря
До чащ Торнихоза темных.
Да будет с тобой удача,
Лишь богу молись усердно,
Чтоб конь не подвел внезапно,
Чтоб меч не сломался в битве!
Рэндери замолчал и стал со свистом вращать меч над головой. По свисту определялось, хорошо ли заточен клинок, и трубадур, по-видимому, остался своим доволен. Он сунул меч в ножны, подобрал железную перчатку и побрел по двору в поисках второй, бодро чертыхаясь оттого, что никак не может ее найти…
Шут понял, что странствующий рыцарь собирается в путь.
Силач и победитель, верхом на могучем коне, скоро он отправится навстречу подвигам и приключениям, а шут останется шутом на залитом вином дворе, потехой для человека, оскорбляющего его сестру… Как должен был бы поступить рыцарь (которым он еще недавно хотел стать) с подобным человеком?
Шут хотел в который раз броситься на эту мысль и придушить ее, но не успел этого сделать.
Страшный рев потряс стены замка и гулко раскатился над двором: так мог бы реветь запертый в винном погребе великан-людоед, в ярости круша пустые бочки. Некоторые рыцари очумело приподняли головы, Кристиан Рэндери прервал поиски перчатки и с интересом обернулся к дверям замка.
Новый порыв рева, в котором уже можно было различить отдельные проклятья, вынес из дверей старуху, приставленную Робертом Львом к его "жестокой донне".
Крестясь и приседая, старуха распласталась по стене, а в следующий миг из двери вывалился сам Роберт Лев, и, подобно настоящему льву, с рычанием пал на четвереньки. В отличие от Рэндери он все еще находился во власти вчерашнего веселья, и вид у него был - хуже некуда. Волосы и усы Льва торчали дыбом, одна щека была ярко-красного, другая - мертвенно-белого цвета; одежда графа выглядела так, словно его долго жевало какое-то чудовище, но, не прельстившись вкусом, выплюнуло обратно, к тому же ее украшали густые потеки вина, словно граф провел беспокойную ночь в винной бочке.
Лев с трудом встал, сделал три шага, споткнулся о спящую собаку и растянулся во весь рост с тем же людоедским ревом.
Кристиан Рэндери шагнул к нему и поставил на ноги, но Лев не поблагодарил трубадура за заботу. Он пнул завизжавшую собаку - и тут увидел шута, который чуть ли не с головой зарылся в сено и круглыми глазами смотрел оттуда то на графа, то на старуху…
С бешеным рыком граф вырвался из рук Рэндери, одним прыжком оказался возле шута, выдернул его из-под навеса и затряс, как собака трясет пойманную крысу.
Вперемешку с ужасным ревом Лев сыпал такими ругательствами, каких Рэндери не слышал даже от епископа Кормингстонского в самые хмельные его минуты. Граф поминал Преисподнюю, богоматерь и папу; Вельзевула, Астарота и всех чертей; проклинал печень, сердце и селезенку шута; все, что тот ест, что пьет и чем дышит…
Шут безвольно болтался в его руках и был белее правой щеки графа.
Наконец Роберт Лев встряхнул свою жертву в последний раз, выпустил и ударил кулаком под ребра.
Шут взлетел в воздух легко, как соломенная кукла, грохнулся спиной и затылком о камни и остался лежать неподвижно. Граф бросился к нему и принялся яростно пинать ногами, но с тем же успехом он мог бы пинать настоящую соломенную куклу. Шут остался безучастным к самым жестоким ударам, и в конце концов граф все же заметил это.
Тогда во дворе вновь воцарилась тишина.
Рыцари опустили хмельные головы и снова погрузились в глубокий сон.
Рэндери подошел к шуту, нагнулся над ним и тронул его за подбородок.
- Похоже, вы его убили, - сказал он Роберту Льву.
Граф яростно и невнятно прорычал что-то "о подлеце, осмелившемся ходить к избраннице самого Льва" и о том, "как жаль, что он издох, ведь по справедливости за такие дела следует вспарывать живот и засовывать туда живых кошек!" - после чего заковылял обратно к замку, спотыкаясь о каждый булыжник.
Старуха с приседаниями засеменила ему навстречу; Роберт Лев не глядя швырнул ей монету и провалился в дверь, как в погребной люк.
Кристиан Рэндери нахмурил брови и задумался, провожая взглядом скользящую к воротам старуху. Какой-то эпизод из вчерашнего буйного веселья смутно беспокоил его.
Трубадур нагнулся над шутом и засунул руку ему за пазуху. Сердце билось.
Странствующий рыцарь огляделся по сторонам, принес от коновязи деревянную бадью, окатил шута звонким потоком воды, поставил бадью и похлопал его по щекам.
- Эй! - позвал он.
Шут с хрипом втянул воздух, застонал и согнулся пополам, подтянув колени к животу…
Рэндери распахнул его мохнатую безрукавку и удивленно присвистнул при виде синего пятна величиной с тарелку на его груди.
- Живуч! - пробормотал он. - Тебе повезло, парень… Я видел, как людей убивали таким ударом, - поделился он, взял шута за плечо и посадил, прислонив его спиной к бадье.
Шут поднял мокрое перекошенное лицо, и вдруг Рэндери вспомнил, где он раньше видел такой взгляд!
Когда на турнире тяжелораненые лошади скачут по полю, волоча за собой свои внутренности, потом падают и бьются, тщетно пытаясь встать - такими глазами они смотрят на человека, который подходит, чтобы их прикончить…
Рэндери нахмурился и снова попытался припомнить, которое из роя вчерашних пестрых впечатлений непрерывно и тягостно тревожит его.
- Ты что, в самом деле ходил к той даме? - так ничего и не вспомнив, спросил он шута.
Шут молча ткнулся лицом в колени - при желании это можно было принять за кивок.
- Зачем? - прогудел Рэндери, с любопытством глядя на него сверху вниз.
- Она моя сестра… - выдавил шут и обхватил бритую голову руками.
Рэндери горячей рукой вздернул его за подбородок.
- Что ты сказал?! - переспросил он.
Глядя мимо него, вздрагивающим от боли голосом шут повторил свои слова.
- А ты не врешь, - после долгого молчания произнес рыцарь. - Ну и ну! - добавил он, окинув взглядом жалкую фигуру шута.
- Граф Эйлинбургский - знатный человек и храбрый рыцарь, - проговорил он наконец, натягивая на руку единственную оставшуюся у него перчатку. - Хотя и вспыльчивого и необузданного нрава. Но если бы у меня была сестра и у меня возникли такие же сомнения в его честности, я не ползал бы к ней ночью на брюхе, как побитый пес. Нас рассудили бы мечи!
- Графа и незаконного сына? - горько прошептал шут.