Взошло солнце, приветливое, доброе. Хотелось, чтобы оно было более жарким. "Ничего, - подумал я, - скоро пригреет сильнее". Мне показалось, что я выхожу из колодца - трюм похож на четырехугольный глубокий колодец с холодной, мутной, дурно пахнущей водой. Я задыхался от тяжелого запаха. Пожалуй, я перерасходовал силы. Надо быть экономнее. Так поступают опытные моряки, так буду делать и я. С каждым погружением мне будет все привычнее находиться под водой, я буду более уверен в себе, не стану делать лишних, ненужных движений, как в первый раз. Теперь мне это понятно. Опыт учит. Я учусь на собственном опыте. Если бы отец был рядом, он наверняка сделал бы мне немало замечаний. Нырял бы вместе со мной и наблюдал бы, что и как я делаю. "Будь умерен в движениях, - говорил он. - Работай руками уверенно, сильно, не спеши, сгребай ладонями воду к себе, пусть твое тело ракетой устремляется вперед. Лишние движения утомляют пловца. Начинающие всегда делают слишком много ненужных движений и поэтому устают. Бьют по поверхности воды ногами. Это выглядит смешно. Зачем бить ногами? Смех. Человек не должен лягаться, он не мул. От этого бывают судороги мышц ног. Не поднимай ноги над водой. Пусть они будут позади тебя. Двигай ими как ножницами - и все. Ножницы, толчок вперед - и тело разрезает воду легко, красиво. Последи за лягушкой, посмотри, как она плавает. Ты видел, чтобы лягушка вытаскивала лапки из воды и била ими позади себя? Лапки ее все время остаются в воде, двигаются разом - врозь, вместе, врозь, вместе, - полное взаимодействие между движениями задних и передних лапок. Запомни, что я говорю… Это особенно важно при нырянии".
Я запомнил сказанное отцом. Умение надолго задержать дыхание - природный дар в нашей семье. У меня здоровые легкие, как у отца. Я могу спуститься в трюм и оставаться там долго, что и делаю сейчас. Солнце помогает мне, освещает трюм. Улучшает видимость под водой. Вот углы - это действительно проблема. Как обследовать углы? Нужен фонарь. У портового начальства такую лампу не получишь, власти и не думают нам помогать. Какое им дело до утонувшего моряка? Пусть утонут хоть все моряки. В порту и в городе станет легче дышать без этих "смутьянов". Житель оккупированной страны не имеет никаких прав. Его кровь ничего не стоит, тем более если он взбунтовался. Кровь моего отца тоже любой мог пролить. Я потребовал бы ответа за нее, если бы отец погиб от рук властей. Но он умер в море. Как потребовать у моря ответа за его кровь?
Некоторые вопросы так и остаются без ответа. Ответ может быть сложнее и опаснее вопроса. У моря не потребуешь выкупа за смерть, за кровь. Море дает и берет, что хочет. У него свое собственное слово. Своя непостижимая тайна. Перед его величием любая дерзость выглядит богохульством. Если бы мой отец услышал, что я хулю море, он бы меня наказал. Если бы я погиб в море, отец не стал бы мстить морю. Безумец тот, кто мстит морю, а мой отец не был безумцем… Что? Разве у меня есть какие-нибудь сомнения в этой истине? Неужели он в какой-то мере был безумцем? А как же тогда назвать тот случай на реке? Течение выбрасывало суда и пароходы в море. Река принесла их в жертву морю. Река, стекающая с гор, ее воды образуются из горных слез; она, впадающая в море, хотела преподнести ему угощение, доставить радость, доказать свою преданность и покорность, она несла морю подарки с равнин, а мой отец явился, как пират в черной одежде, и отнял подарок у того, кому он предназначался. Река возмущалась, бунтовала, такой бури, которую она обрушила на сушу, еще никто и никогда не видел. Она стремилась соединиться с морем во что бы то ни стало, а мой отец встал у нее на пути. Смелый человек противопоставил свою силу и решимость могуществу вод. Он сказал реке: "Остановись, я здесь перед тобой". И спросила река: "Разреши мне, посланнице гор, передать подарок горных вершин бездне". А он в ответ: "Я и вершина, и бездна, я гора, равнина и море, я человек и не позволю, чтобы то, что создано моими руками, подвергалось разрушению, будь это подарок реки морю или подношение раба господину". И тогда река сказала: "Бог шторма разгневается и никогда не простит тебя". "Я знаю шторм, - ответил отец, - и не боюсь его, я знаю море и не страшусь его власти. Эти корабли находятся под моей защитой, а что берет под свою защиту человек, природа никогда не осмелится сокрушить". Вот так и случилось, что отец вырвал из горла моря его добычу. Отныне они враждовали друг с другом, мстили друг другу. Затем сгорел грузовой пароход и затонул в море. Его хозяева отреклись от судна в бессилии или в отчаянии - кто знает? Бросили его как добычу тому, кто за ней охотился, - преподнесли воде как подарок огня. Но мой отец еще раз явился в море как пират и сказал ему: "Остановись, я здесь, перед тобой". Море открыло свой огромный глаз, смерило взглядом дерзкого пришельца и сказало: "Оставь морю то, что принадлежит морю, предоставь суше то, что принадлежит суше, и тогда я твой друг". И он ответил морю: "Тот, кто нападает, становится врагом, а с врагом разве можно жить в мире?" Между ними началось сражение, море отомстило за себя и убило моего отца. Теперь настал мой черед отомстить за эту месть, пришел мой черед позаботиться о том, что было моим отцом… Я не могу поступить иначе, не могу предать моего отца.
Я посмотрел на сопровождавших меня моряков. Я совсем забыл о них. Я видел отца, разговаривал с ним. Просил у него совета, и он сказал мне: "Ты узнал, что такое море. Будь крепким как сталь и отомсти за меня… Вытащи мой труп из пасти воды и предай земле, поступи, как подобает сыну… Не говори, что море страшное, ибо человек страшнее; не говори, что море могущественное, ибо человек более могуществен. Уважай море не меньше, чем прежде, но не меньше прежнего уважай самого себя. Борись. Не сдавайся. Таков закон жизни. Жизнь - это борьба. Борьба начинается с малого, а заканчивается большим… Если ты моряк, Докажи это, если ты смел, и это докажи. А если это тебе не под силу, значит, ты не мой сын… Сыновья предают отцов, отказываясь следовать по их стопам. Отказываются из страха, а кончается все предательством".
Я крикнул:
- Я не предам своего отца!
- Ты что? - спросил один из моряков.
- Ничего.
- Но ты что-то сказал. Упомянул отца.
- Я сказал, что не предам его. Буду его искать…
- Ты это и делаешь.
- Но море недовольно мной.
- Какое дело морю до этого?
Я подумал: "Этот человек не знает моря… Как странно. Моряк, а не знает сущности моря. Не может понять того, о чем говорил мой отец. Я должен нырять… Нырять и нырять, пока не выполню свой долг. Хватит отдыхать".
Я снял руки с плеч моряков. Сделал несколько движений, чтобы размяться, и вдруг нырнул… Теперь спускаться через отверстие в трюм было легче. Стало светлее. Чем выше поднималось солнце, тем больше было света. Надо поискать в углах, возможно, там нападу на след. Я свернул направо. Спустился на самое дно трюма. Поплыл вдоль невысокого выступа. Еще дальше. Дорогу мне преградили бидоны. Гора бидонов. Я потрогал их и убедился, что это они. Поднялся выше, проплыл вдоль рядов бидонов, увидел несколько рыбин. Рыбы забеспокоились и уплыли. В углу я заметил что-то черное, устремился туда, рассмотрел вблизи. Это были деревянные ящики. Проплыл вокруг них и быстро вернулся. Вода сильно давила на уши, воздуха оставалось мало. Оттолкнувшись ногами, поплыл быстрее, с каждым мгновением все сильнее ощущая недостаток воздуха. Надо всплывать. Но где свет? Я испугался, что не найду выхода. О боже, где он? Господи, как звенит в ушах! Это сигнал опасности… Уши предупреждают об опасности… Рывок, другой… Еще несколько взмахов рук, и я вырвался из мрака, затем, собравшись с последними силами, решительно начал подниматься. Нужно всплывать вертикально. Если ошибусь - ударюсь головой о потолок трюма. Но голова ни с чем не столкнулась. Давление уменьшилось - и вот я на поверхности. Дышу, широко открыв рот, как подыхающая рыба… Моряки поспешили на помощь…
Прошли минуты, прежде чем успокоилось сердце. Задыхаясь, человек ощущает свинцовую тяжесть в груди. Только сейчас я понял, что это значит. Свинцовая тяжесть… Легкие расширяются, расширяются - вот-вот лопнут. Наконец-то можно дышать! Ах, какое наслаждение, когда можешь дышать! Дышать глубоко, свободно, пить воздух большими глотками, сколько захочешь…
Медленно, очень медленно я открыл глаза. Солнце сияло. Я еще раз увидел сияющее солнце. Но не такое жаркое, как мне бы хотелось. Отчего оно не такое, как мне хочется? Песок на берегу. Как красив песок на берегу, как приятно на нем лежать, спать, переворачиваться с боку на бок. Чувствуешь, что ты на земле, на груди этой любимой, на груди этой матушки… Закрываешь глаза и сквозь веки видишь в небе красный шар, пылающий огонь, согревающий тебя, и страстно желаешь только одного - забыться, уснуть. Отдаться опьянению - сладкому, сладкому, сладкому.
Я молчал, хотя уже отдохнул. Теперь мне понятно, почему ныряльщики не разговаривают, выйдя из воды. Разговаривая, не отдохнешь. Ныряльщик учится молчать. Любит молчать, находит в молчании покой. Мой отец уважал ныряльщиков всю жизнь. И ненавидел зерна жемчуга. Видел на них следы крови. "Жемчужина вся залита кровью", - говорил он. Она очень дорогая - ведь столько усилий тратится на нее. Ныряльщик губит ради нее свою молодость, а на шее его жены жемчужины не увидишь. Жемчуг не для ныряльщиков и не для моряков. На шее богатой старухи ожерелье из жемчуга, а на морском дне - пятна крови. Море совершает этот обмен и смеется. Сколь многим жертвует тот, кто обменивает свою кровь на блеск жемчужин, и как омерзительна алчность тех, кто из этих жертв извлекает доход. О ныряльщики, все ныряльщики, я теперь подобен вам. Вы ныряете за натуральным жемчугом, а я - за человеческим. Мой отец был жемчужиной, и эта жемчужина пропала. Море спрятало ее в своей большой раковине. Я ищу эту большую раковину, а когда найду, отберу ее силой. Море будет недовольно. Я понимаю это. Но море на этот раз само совершило насилие, а побежденный насильник не бывает доволен. Я разозлю его. Нет, не разозлю. Пусть между нами будет месть. Я отомщу - и будь что будет. Мой отец в своих отчаянно смелых поступках был не более безумен, чем я. Клянусь, я не позволю противнику радоваться своей победе.
Моряки советуют мне побольше отдыхать. "Если ныряльщик устал, то пользы от него никакой". Так сказал один из них. Другой добавил: "Ты очень рискуешь. Будь осторожен и внимателен, жизнью не играют". Я ничего не ответил. Успеха без риска нет. Разве осторожность при некоторых обстоятельствах не граничит с малодушием? Будь мой отец осмотрительным, он не схватился бы один на один со штормом на реке. Что ему стоило спрятаться, как это сделали остальные, в портовом кафе? Когда грозит опасность, какая тут может быть осторожность! У него были свои счеты с жизнью. Он был ее господином, а не рабом. Он оставил мне в наследство свое представление о жизни. "Надо быть ее господином", - завещал он мне. Это прекрасное наследие. Он был смел, не побоялся схватиться с морем и драться на равных, пока море злодейски не убило его. Во всяком случае, это лучше, чем смирение. Если бы он унизил себя тем, что покорился жизни… что передал бы он мне по наследству? Позор? Бесчестье? И я, если покорюсь, опозорю своих будущих детей. Они еще услышат историю своего деда. Люди скажут: "Он утонул, и не нашлось смельчака, который отыскал бы его труп… Ваш отец струсил, не нашел его". Какой урок я им преподам? Каким буду для них примером? Разве смогу тогда быть образцом для них, достойным подражания?
Когда устает тело, активно работает мозг. Я в изнеможении, а мозг - на вершине активности. Мысли настойчиво лезут в голову. Может быть, я думаю, чтобы обрести смелость? Почему именно сейчас я вспоминаю все то, что делал мой отец? Мне нужна поддержка, и воспоминания об отце поддерживают меня, воодушевляют. Делают меня врагом, а не другом моря. Врага невозможно сразить, не питая к нему ненависти… Я должен ненавидеть море: оно убило моего отца.
Я покинул свое место между моряками. Теперь я чувствовал себя воином, которого ждет беспощадное сражение. Море вокруг тихое. Но эта тишина меня не обманет. Это ведь только поверхность. А меня интересует глубина. Мне придется иметь дело с глубиной. Там море совсем не такое. Мне хорошо известен его хищный оскал, я знаю, как оно рычит, как оно набрасывается. Теперь нам придется схватиться друг с другом. Я перед морем совершенно открыт, а оно, коварное, скрытное, любит преподносить сюрпризы, никогда не угадаешь, какие неожиданности в нем скрываются. Нужно быть готовым ко всему… Я поплыл: перед тем, как нырнуть, необходимо немного поплавать. Оказавшись над квадратной прорезью трюма, я набрал побольше воздуха и нырнул в нее. Оба моряка наблюдали за мной, пока я не скрылся в трюме.
Пылинки, роящиеся в лучах солнца, проникающих через окно, я увидел и в воде, в солнечных прядях, пронизавших воду. Рыбы лежали на дне, грелись в пятнах солнца. В трюмах парохода они находят себе достаточно пищи. Самые же крупные рыбины водятся в портах, у причалов. Там много корма… Если я не найду тело, оно тоже станет кормом для больших рыб. Могут появиться и акулы. У этих чудовищ острое чутье. Они придут издалека. В начале лета они всегда голодны. Их привлекает запах крови, от которой они приходят в неистовство. Я не оставлю отца на съедение морским чудовищам. Вступлю с ними в единоборство, если они явятся прежде, чем я найду тело.
Мне нужно было свернуть налево. Трюм был продолговатый. Большинство трюмов такие. Чаще всего они повторяют форму судна. В противоположной стороне я уже искал. В прошлый раз я пошел направо. Теперь - налево. Я спустился на дно. Если нужно проплыть какое-то расстояние под водой, лучше прижаться ко дну. Так легче бороться с подводными течениями. Здесь течений нет, трюм как бассейн. Я достиг дна, поплыл вдоль него. К счастью, прошло немало времени с тех пор, как пароход сгорел и утонул. Плававший ранее на поверхности керосин исчез. Волны и зимние штормы обновляли воду в трюмах, очищали ее от нефтяных отходов, которые просачивались из бидонов и двигателей. Если бы не это, спуск в трюмы был бы невозможен. Если в воде много нефти, пловец может задохнуться. Даже рыба погибает. Я это знаю по порту.
Да и моряки рассказывали мне много разных историй.
Еще не добравшись до стены, я обнаружил дверь в другие отсеки парохода. Нет, это не дверь. Здесь бушевал пожар, огонь перебросился и на деревянную стенку. Это следы пожара. Большая щель в стене, сквозь нее волнами плещет вода. Неужели отец вошел через эту дыру? Сомневаюсь. Ведь он был занят бидонами с керосином. Клада он не искал. Сундуков с драгоценностями, которые соблазняют пиратов на пассажирских судах, на транспортах нет. Клады и драгоценности, капитанский сейф с деньгами и судовыми документами пусть поищут водолазы со специальным снаряжением. Это дело требует целой экспедиции. Мой отец был моряком и знал эти азбучные истины, не стал бы лезть в щель без крайней на то нужды. Не был излишне любопытным. И если он погиб в трюме, то вода не могла занести его внутрь, а выбросила бы тело, вытолкнула бы его движением волны изнутри дыры в трюм. Мне нет дела до этой дыры. Нужно искать в трюме. Там бидоны. В самом дальнем левом углу и по бортам тоже стояли бидоны. Пожар не позволил экипажу разгрузить пароход. Отец спустился сюда. Вот он, настоящий рудник, где он добывал свои камни. Я поднялся кверху, подплыл к грузам. Бидоны с керосином стоят на месте. Одинаковый размер помог положить их впритык один к одному настолько плотно, что между ними даже гвоздь или колышек вставить невозможно. Они не могли бы завалить того, кто попытался бы их разобрать. И на дно бидоны свалиться не могли: заполняющая трюм вода подняла бы их на поверхность. Таким образом, на отца бидоны не обрушились. Тайна его гибели ставила меня в тупик… Двигаясь налево, я уже достиг самой дальней стены. Обошел вокруг бидонов. Осмотрел щели между ними. Снова почувствовал давление воды. Уши подали сигнал предупреждения. Видимо, пора кончать. Надо поворачивать обратно. На обратном пути я тоже буду искать. Терпи! Терпи! Твои легкие выдержали даже такую нагрузку. Терпи! Я терпел! Ощутив тяжесть в груди, положился на силу своих рук и ног, но чувствовал, что задыхаюсь. Надо спешить. Только быстрота спасет меня. Но чтобы плыть быстрее, надо спуститься ниже. Спустился немного, ракетой устремился вперед. Желание жить дает человеку неестественную силу. Наверх! Скорее наверх! Я будто схватился за веревку. О свет, о спасительный люк, я поднимаюсь, дольше терпеть невозможно. Поднимаюсь вертикально, наконец голова выходит из люка, а тело упирается в его края. Я напрягся, нажал что есть силы… В ушах звенит, стучит, гремит… И вдруг я перестал существовать, меня не стало…
Очнувшись, я увидел вокруг себя моряков. Известие о моих поисках уже достигло квартала, и несколько человек пришли на берег. Моряки решили не ждать новостей от нас. Трое бросились в море и поплыли к нам. Сильные, ловкие, они тоже хотели нам помочь, не обращая внимания на опасность. Я взглянул на них и ничего не сказал. Если тело где-то на поверхности, то мне они не нужны, все сделаю сам. Моряки предлагали мне любую помощь. Однако, если тело находится внутри парохода, спуск в трюм небезопасен, ныряльщик может не выбраться. Поэтому искать должен только я - и никто другой. Это мой долг, моя судьба. К тому же надо уметь нырять, а это требует здоровых легких, умения сдерживать дыхание и особой силы. Среди этих моряков вряд ли кто-нибудь был пригоден для поисков, не говоря уже об опасности.
И все же моряки помогли мне: они, поочередно сменяя друг друга, поддерживали меня, вытаскивали из люка. Волновались за меня, ныряли, чтобы меня найти. Они разместились у входа в трюм и, едва показывалась моя голова, бросались ко мне и тащили наружу, потом удерживали меня на плаву, покуда я приходил в себя.
Самый старший моряк сказал:
- На сегодня хватит, мы не позволим тебе больше спускаться.
Тень улыбки бродила на моих губах. Я не ответил.
- Саид будто нарочно ищет смерти, - заметил другой.
- Мы предупреждали его… Просили не рисковать…
- Разве предугадаешь, что может произойти там, внизу… Будь проклят этот пароход!
- Надо бы сообщить властям… Быть может, они помогут, пришлют водолаза.
- Ничего они не сделают, эти власти. Только арестуют нас да будут допытываться: что, да как, да почему…
- Или обвинят нас в краже бидонов с керосином.
- И засудят за кражу и убийство…
- Надо вытащить утонувшего из парохода, это главное!
- Нет у властей ныряльщика лучше Саида.
- Зато у них есть водолазное снаряжение.
- Кто-нибудь его видел, это снаряжение? Мы, например, никогда.