Чудеса, которые произошли не со мной и не во имя меня, существования Бога напрямую не доказывают, скорее приводят к мысли об игре каких-то непостижимых сил, быть может, о неизвестном пока законе природы. Но если мой ключик сработал, стало ясно, что я избранник, – значит здравствуй, Господь, и прощай, атеизм.
Возможна и еще одна вариация идеи, согласно которой лучше говорить просто о секретных замочках, чем о связке ключей. Секретные замочки перекрывают доступ к внутренним мирам – и разве мы не хотим, чтобы к ним / к нам подобрали ключик? Потайная дверь ждет того, кому она окажется впору, кто войдет без взлома в нужный час и разбудит спящую красавицу…
Можно сказать, что это схолия или лемма нашей ключевой теоремы. Чертоги внутреннего мира невозможно взломать (они самоуничтожаются при такой попытке) – и все же ключик от них всегда принадлежит другому. Смешно и нелепо "подбирать ключ к самому себе" – подобная стратегия имеет иные, куда более точные имена. Всегда, конечно, можно сказать: не очень-то и хотелось – и декларировать гордую самодостаточность под снисходительные взгляды Верховного Ключника…
Ну и еще одно обстоятельство, которое следует иметь в виду. Бог никого не обидел при раздаче, но даже те, кому ключики пригодились, даже они, прыгнувшие выше головы (и выше других голов), даже они не обеспечили себе счастья на всю жизнь. Ибо вовсе не в этом их предназначение. Вспомним кажущееся нам странным утверждение Аристотеля и других эллинов: что можно сказать о счастье человека, пока тот еще жив? И ключики тут ничего не решают, они – побуждение к активности, а не фармакон успокоения. В момент успешного поворота ключа происходит взрывообразное расширение присутствия, если угодно – приступ острого счастья. Что же касается хронического счастья, то его и в самом деле можно обрести только на кладбище.
Зависть: один из пропущенных миров
Л. С.
Возможные миры в логическом смысле являются предметом игры, но, впрочем, довольно скучной. Интерес могли бы придать попытки их обживания, но логических средств и процедур для этого недостаточно. Логика иных возможных миров исключительно важна для другого – для преодоления единственности принудительной данности того или иного положения вещей. Тогда быстрый взгляд со стороны позволяет понять, в чем мы действительно пребываем: такова наша алгебра, наша логика, наш способ счета. Наш способ счета следует правилу единственного касания: пересчитываемый предмет, будь то солдат противника или пуговица на столе, засчитывается в перечислении только один раз, а будь это правило иным, например, если в пересчете можно было касаться предмета не более двух раз, – мы получили бы другую математику, другую технику, иную социальность, иные принципы клятвы – да мало ли что еще.
Миры в физическом смысле, те, что входят в безбрежную совокупность Мультиверсума, мимолетны, они поглощаются, как на мгновение выброшенные протуберанцы, и ввиду отсутствия длительности их не отследить. Миры же на позднейших участках ветвления, в условиях человеческого присутствия, там, где они называются воображаемыми мирами, вопреки ожиданиям не столь эфемерны, именно здесь игра становится интересной и содержательной. Непонятно, кстати, на чем основывается убедительность утверждения о том, что в истории нет сослагательного наклонения. Если оно вообще есть, то после грамматики его наиболее значимой областью является как раз история.
Она изобилует пропущенными мирами, из которых, однако, не все упущены. Иногда предложение повторяется – когда о первом выборе, как правило, никто не помнит, и время не просто возникает из прекращения ветвления миров как пресечение данности всего сразу, но оно иногда принимает даже альтернативы, только преобразуя их в последовательность: сделаем одно, потом другое…
Отслеживание мелькнувших, но пропущенных боковых миров не относится к имманентному континууму. Возьмем один из самых популярных примеров: что было бы, если бы Наполеон выиграл битву при Ватерлоо? Тут начинается одно из главных развлечений ленивого разума, так что поневоле приходится соглашаться с запретительным тезисом насчет того, что у истории не бывает сослагательного наклонения. Но не потому, что выигранная битва вместо проигранной все меняет и неисчислимые последствия приводят к сбою самого вместительного воображения, а потому, что это как раз случай перекладывания в последовательность: да, Наполеон проиграл битву при Ватерлоо, но потом он ее выиграл, только другую битву и под другим именем, так что события, которые последовали бы за победой Наполеона, в основном все же произошли, хотя и в иных декорациях и с иными персонажами. В этом все дело: сослагательное наклонение бессмысленно по отношению к событийной канве именно потому, что ее узлы обычно дублируются: если кто-то проиграл сражение, ему почти непременно дается шанс его выиграть – он и выигрывает, просто в ситуации не опознания. Никому не приходит в голову, что вот она, та же самая битва, теперь она выиграна, связанные с этим шансы представлены. Путаницу вносит рябь на поверхности, детали окончательного дизайна, коротко говоря, вводит в заблуждение нумерация Людовиков – большинство из них могло бы разойтись от единой развилки по направлению к разным мирам, так что каждый из них был бы единственным Людовиком в собственном мире, оно как бы так и есть, Людовик все тот же, реализующий альтернативу в последовательности, а потому и известный под разными номерами.
Стало быть, гоняться за этими пропущенными мирами неинтересно, они не упущены, а всего лишь не опознаны. Имеются в виду развилки совсем иного рода. Их список не определен, и нетривиальный ответ на вопрос "Что мы потеряли?" мог бы характеризовать особое качество ума, способность видеть не только сокрытое, но и упущенное. Эта особого рода зоркость пока не получила востребования.
* * *
А вот наш мир: пропущенное и тут еще не означает навеки упущенное. Однако описать наше здесь через лишенность – это эвристически абсолютно выигрышный ход, ибо анализ действительности посредством определяющего присутствия в ней некой силы, некоторого избытка, осадка или напряжения, безусловно, важен, но тут через отсутствие появляется шанс совсем иного, освежающего воззрения. Понять сущее под углом зрения того, что в нем отсутствует, что не осуществилось или пропущено, – такова задача науки ближайшего будущего, метода, которому предстоит стать привилегированным, притом не потому, что он принципиально лучше рассмотрения, исходящего из наличия, а потому, что мы еще совершенно незнакомы с его результатами, метод, исходящий из упущенного, и сам упущен.
* * *
И вот двоякий вопрос о возможных, но упущенных мирах: как выглядел бы мир, в котором зависть имела бы товарную форму, была бы платной, востребованной услугой? И почему, собственно, по какому недосмотру ничего подобного до сих пор не произошло, не возникло ни в какой форме то, что буквально напрашивается?
Зайдем сначала со стороны современных медиа, для которых многие "тяжелые" миры так или иначе постепенно теряют свою достоверность.
Электронный эскапизм позволил серьезно изменить давление рессентимента. Да, с одной стороны, в мире полыхают медиавойны, в которых задействованы диванные дивизии троллей: это, так сказать, регулярные войска, но в бой идут и добровольцы – то, чем они занимаются, лучше всего описывается глаголом "воюют", если вспомнить греческий "полемос" и русскую "травлю". Но война исходит от "больших" или старых (уже старых) медиа, они и раньше вели беспощадные войны, мечтая только о том, чтоб к штыку приравняли перо, – непонятно даже, уменьшилось ли процентное соотношение наемников за счет диванных добровольцев.
Куда важнее параллельные и противонаправленные процессы: то, что ищут и обретают сетевые племена, так это защищенные ниши, герметичные миры, укрытые от волн Полемоса-Океаноса. И сетевые одиночки, и целые сетевые племена как бы движимы аллергией на контакт, им мучительно отбывать налог на присутствие, ведь в мире пересылаемых кошечек уютно и комфортно. Силы экзистенциального и психологического притяжения к оставленным в ветхом мире телам существенно уменьшились, но не исчезли совсем. Где же они максимально сохранили свою действенность?
Война кровава и болезненна, а сладостное в ней как раз неплохо имитируется компьютерными стрелялками, поэтому по отношению к ветхому миру сетевые племена состоят преимущественно из пацифистов и уклонистов. Хитросплетения обмана в живом общении мучительны, и по отношению к ним сетевой народ есть коллективный аутист. Атмосфера агонального авторствования – не дай бог, от нее и бежали. Но вот зависть, эта тяжелая форма рессентимента, чрезвычайно плохо поддающаяся вытеснению и отреагированию со стороны виртуальных бесконтактных миров, вовсе не выглядит столь уж опороченной и тягостной.
Преобразование зависти в направлении ее коммерциализации вполне могло бы быть востребовано как раз сетевыми племенами. Такая зависть могла бы стать для них доступным, понятным и, следовательно, желанным анклавом контактного проживания. Находясь в состоянии "листания" силовых полей ветхих миров, представители сетевого сообщества именно здесь могли заинтересоваться, остановиться и решиться на контактное проживание: почему бы это не попробовать?
Будем исходить из простой очевидности здравого смысла: некоторые люди получают удовольствие от того, что им завидуют. Понятно, что универсальность здесь не подходит, однако в пространстве истории и социальности всегда можно найти зону сгущения, где силовое поле зависти особенно интенсивно, учитывая, что зависть есть одно из важнейших проявлений рессентимента вообще. Страной, где зависть свирепствует на уровне коллективного нев роза, является, например, Россия. Некоторая "полнота счастья", взятая навскидку, почти в смысле этнической психологии, не может быть достигнута "без того, чтобы тебя уважали" – что вроде бы и соответствует определению Аристотеля. Ведь только того, чтобы тебя боялись, для счастья определенно недостаточно, и в итоге возникает некий нетривиальный принцип, во всем мире считающийся "русским" (как и русская рулетка): нет счастья, если тебе не завидуют. То есть невроз зависти имеет двойную поляризацию: мучительность осознания благополучия ближнего, мучительность, буквально стирающая тебя, но и острота, интенсивность собственного превосходства не достигается, если тебе никто не завидует. Наличие этого кого-то, а еще лучше ощутимого количества разнообразных "этих" является необходимым компонентом формулы "жизнь удалась".
Естественное положение греческого фронезиса – "жить так, чтобы тебе никто не завидовал" – кажется пустым заклинанием для свободного самоотчета русского сознания, оно, так сказать, не пробирает русскую душу, в отличие от позывных безысходной грусти, от экзистенциального сигнала SOS: "Я настолько никому не нужен, что никто мне даже не завидует, ни одна живая душа, – а раз так, то я и самому себе не нужен".
С другой стороны, вспомним жалобу Бога из хасидских преданий Бубера: "Вот, я спрятался, а меня никто не ищет…" По контрасту жалоба русского олигарха, а, быть может, даже и царя, звучала бы так: вот, я преуспел, а мне никто не завидует! Почему никто не завидует Богу? И еще другой, столь же, по видимости, риторический вопрос: а не начинается ли демократизация общества с того момента, когда каждому его члену можно в принципе завидовать? Тогда по интенсивности процессов стихийной демократизации России не было бы равных.
Но все это побочные, почти посторонние соображения. В порядке описания пропущенного мира интересует нас сейчас вот что: почему бы не подкупить завидующих? Если нет вокруг тебя завидующих даром, от чистого сердца, или таковых совершенно недостаточно, почему бы не обратиться к услугам рынка зависти, рынка завистников и не купить себе там немного дефицитного товара, обладающего уникальными потребительскими свойствами? И почему, кстати, нет рынка зависти? – вот ключевой вопрос в сторону отсутствующего, пустующего мира, который вполне мог бы существовать. Все дело как будто бы в отсутствии прецедента.
Представим себе, что услуга "Пусть мне завидуют" оказалась бы в свободном доступе. Плати деньги и покупай – и будет тебе хорошо. Скажем, услуга "Сделать массаж" и даже "Почесать пятки" не вызывает своей товарной формой какого-нибудь особенного удивления. Более того, если платить по чеку "Чтобы завидовали" (и именно для этого) выглядит чем-то неслыханным, то оплатить чек с услугой "Чтобы помнили" – в порядке вещей, служба поминовения является прерогативой церкви. В ассортименте душеспасительных товаров, которые реализует церковь, памяти (поминовению) принадлежит очень важная роль, однако церковь все же не монополист в реализации этого товара, просто остальные инстанции реализуют услугу под названием "Добрая память" косвенно и не в таких масштабах. А вот физическим лицам на рынок доброй памяти с коммерческими предложениями выходить не принято, хотя в житейских преданиях и разного рода поучениях присутствует мотив, когда к прибывающему после долгой отлучки купцу заявлялся сосед с требованием платы "за то, что он каждый день вспоминал отсутствующего".
Теперь представим себе, что создается агентство, которое, помимо услуг доброй памяти, берется внедрять и новую услугу – неподдельную зависть: "За умеренную плату вам будут завидовать черной и белой завистью; каждый вид зависти оплачивается отдельно".
Быть того не может, чтобы такая услуга оказалась невостребованной! Вопрос в том, как это могло бы выглядеть или, в духе Канта, как это возможно?
Ну, во-первых, достаточно знания того, что теперь тебе завидуют, теперь есть кому это делать и для этого достаточно какого-нибудь простого ритуала. Например, можно возводить очи горе и протяжно, слегка завывая, произносить: "Ах, как я вам (взгляд на записку), Иван Христофорович, завидую!" – и так семь раз на дню. В сущности, поминание, осуществляемое церковью, не так уж от этого ритуала отличается. То, что тебе хотя бы так, ритуально, завидуют, уже греет душу – но это, конечно, минимальный уровень. Зависть в качестве товарной услуги допускает множество степеней совершенствования. Потребитель услуги вправе заявить: "Ну, завидовать за глаза – это, конечно, лучше, чем ничего, но это поди проверь. Нет, ты мне в глаза завидуй! В глаза завидуй, я сказал!"
И производитель соответствующей услуги, высокооплачиваемый, квалифицированный завистник, будет подробно, терпеливо расспрашивать: "И как вам, Иван Христофорович, такое удалось? Ну надо же, такую квартиру… такую престижную работу… такой голосище… такую книгу написать… такой у вас стул регулярный! Кто-то всю жизнь мечтает, всю жизнь добивается, но только вам это удалось, Иван Христофорович!"
Так завидуемый получает долгожданный фимиам, лишь изредка понукая завистника (или завистников): "В глаза смотреть! В глаза завидовать!" Если вдуматься, то это всего лишь экспликация куда более привычной, завуалированной формы обретения зависти. Прежде ее приходилось покупать, оплачивая прихлебателей, что означало множество непроизводительных расходов: как если бы для приобретения килограмма золота мы купили обширный золотоносный участок с обилием пустой породы. Задним числом, зная о возможной прямой капитализации зависти, можно провести, например, спектральный анализ классической русской литературы на предмет визуализации рынка зависти, и мы обнаружим множество персонажей Достоевского, Гоголя, Гончарова, среди них и такой великолепный образчик зависти, как Лебедев из романа "Идиот": его можно изучать в качестве наглядного пособия современным агентам пропущенного мира, работающим на рынке зависти.
Продолжим описание. Скажем, то, что проходит по ведомству лести, ритуального славословия, чествования, должно быть выведено за пределы эссенции основного продукта, все факультативные компоненты могут добавляться по вкусу, как бы входя в рецепт фирменных коктейлей на любителя, что-то вроде кофе с корицей… Кому с корицей, кто-то любит со сливками, главное, чтобы в должной концентрации имелся сам продукт – кофе. То есть зависть, ибо зависть есть бессильное желание занять место завидуемого, кроме того, это еще и действия, и тщетные попытки, пустые хлопоты: поставщики рынка могут предлагать все это не в скрытом, а, наоборот, в подчеркнуто театрализованном виде. Поскольку описывать приходится возможный, но нереализованный, пропущенный мир, остается только завидовать тем возможностям в понимании и исследовании зависти, которые открылись бы его обитателям (правда, я думаю, рано или поздно этот депонированный мир будет востребован и реализован, причем с высокой вероятностью – именно в России).
Сейчас многое в безбрежном море зависти мы можем определить лишь на глазок, тогда как коммерциализация могла бы вынести безошибочный вердикт. Например, что дороже (и что сложнее) – мужская или женская зависть? Это легко можно было бы определить по прейскуранту услуг завистников и завистниц. Априори можно высказывать чуть ли не противоположные аргументы на этот счет: скажем, легко предположить, что завистниц больше, чем завистников, и это значит, что услуги завистниц обходились бы дешевле. В то же время представляется, что женскую зависть (зависть женщины к женщине) намного труднее подделать, то есть она как бы более искренняя, более простая, почти гормональная и, следовательно, должна стоить дороже, если иметь в виду именно качественный продукт, а не дешевую подделку, лишенную убедительности.
Но опять же предполагается, что мужчинам услуги завистников нужны, для того чтобы жизнь удалась, то есть для осознания своего счастья, а значит, и спрос на завистников с их стороны будет выше. Здесь, в этих бесплодных гаданиях и спорах, прейскурант оказался бы последней инстанцией, против которой не устояли бы ни психологическая зоркость, ни философская изощренность, которые мы могли бы проявлять отсюда, из обжитых миров. Как могло бы заработать первое соответствующее коммерческое агентство? Какого рода оперативность, настойчивость, доброжелательность способствовали бы процветанию фирмы? Не следует смущаться первым же приходящим на ум соображением о том, что зависть, оплачиваемая собственными деньгами, смешна, нелепа и вообще невозможна. Как бы не так! Мир коммерческой зависти, зависти в товарной форме, не столь уж и далек от мира, где за деньги заказываются поминальные службы, приобретается почет и присутствуют все прочие свидетельства всемогущества чистогана. В мире, где человек человеку то муравей, то тля, зависть не продается исключительно по недоразумению, из-за отсутствия прецедента, потому-то речь идет об одном из пропущенных (но отнюдь не упущенных навеки) возможных миров общения.