- Так вот, поле мое за Монтаржи, вот оно где!.. И вот, пока я трудился, вы проехали мимо. За плечами у вас был дорожный мешок. "Эй, друг, что ты там делаешь?" - это вы так спросили. "Сорняки полю, сударь мой", - ответил я. "И сколько тебе дает такая работа?" - "На круг по четыре су в день". - "А не хочешь заработать сразу двадцать экю за две недели?" - "Ого-го-го!" - "Да или нет?" - "Еще бы!" - "Так вот. Немедленно отправляйся в Париж. Если ты ходишь бойко, то через пять или шесть суток будешь там. Спросишь, где находится улица Садов святого Павла и где там живет виконт д’Эксмес. В его особняк ты и направишься. Его самого на месте не будет, но ты там найдешь почтенную даму Алоизу, его кормилицу, и скажешь ей… Слушай внимательно. Ты скажешь ей: "Я приехал из Нуайона, где две недели назад повесили одну вам знакомую личность по имени Мартин Герр". Запомни хорошенько: Мартин Герр. "У него отняли все деньги, и, чтоб он не проговорился, его повесили… Но когда его волокли на виселицу, он улучил минутку и на ходу шепнул мне, чтоб я сообщил вам про эту беду. Он мне обещал, что за это вы отсчитаете мне десять экю. Я сам видел, как его повесили, вот я и пришел…" Вот так ты должен сказать той доброй женщине. Понял?" - "Хорошо, сударь, - ответил я, - но сначала вы говорили мне про двадцать экю, а теперь говорите только про десять". "Дурачина! Вот тебе задаток - первые десять". - "Тогда в добрый час, - говорю я. - Ну, а если добрая дама Алоиза спросит меня, каков из себя этот Мартин Герр, которого я никогда не видал?" - "Гляди на меня". - "Гляжу". - "Так вот, ты опишешь ей Мартина Герра, как будто он - это я!".
- Удивительное дело! - прошептал Габриэль, внимательно слушая этот странный рассказ.
- Значит, - продолжал крестьянин, - я, сударь, и явился объявить все, о чем вы мне говорили. А оказалось, вы попали сюда раньше меня! Оно, конечно, я заглядывал на пути в трактиры… однако поспел вовремя. Вы дали мне шесть дней, а сегодня как раз шестой день, как я вышел из Монтаржи.
- Шесть дней, - печально и задумчиво промолвил Мартин Герр. - Шесть дней назад я прошел через Монтаржи! Н-да… Думается мне, дружище, что рассказ твой - сущая правда.
- Да нет же, - стремительно вмешалась Алоиза, - напротив, этот человек просто обманщик! Ведь он уверяет, будто говорил с вами в Монтаржи шесть дней назад, а вы вот уже двенадцать дней никуда не выходили из дома!
- Так-то оно так, - отвечал Мартин, - но мой двойник…
- И потом, - перебила его кормилица, - нет еще и двух недель, как вас повесили в Нуайоне, а раньше вы говорили, что повесили вас месяц назад!..
- Конечно, - согласился оруженосец, - сегодня как раз месяц… Но между тем мой двойник…
- Пустая болтовня! - вскричала кормилица.
- Ничуть, - вмешался Габриэль, - я полагаю, что этот человек указал нам дорогу истины!
- О господин, вы не ошиблись! - радостно закивал головой крестьянин. - А как мои десять экю?
- Можешь не беспокоиться, - сказал Габриэль, - но ты сообщишь нам свое имя и местожительство. Возможно, со временем ты понадобишься как свидетель. Я, кажется, начинаю распутывать клубок многих преступлений…
- Но, господин виконт… - пытался возражать Мартин.
- А сейчас довольно об этом, - оборвал Габриэль. - Ты, Алоиза, проследи, чтоб этот добрый человек ушел, ни на что не жалуясь. В свое время дело это разрешится… Однако уже восемь часов. Пора идти в Лувр. Если король даже не примет меня до полудня, я, по крайней мере, поговорю с адмиралом и герцогом де Гизом.
- После свидания с королем вы сразу же вернетесь домой?
- Сразу же. Не волнуйся, кормилица. Я предчувствую, что, несмотря ни на что, выйду победителем.
- Да, так оно и будет, если Господь Бог услышит мою горячую молитву! - прошептала Алоиза.
- А тебя, Мартин, мы тоже оправдаем и восстановим в своих правах… но не раньше, чем добьемся другого оправдания и другого освобождения. А пока будь здоров, Мартин. До свидания, кормилица.
Они оба поцеловали руку, которую им протянул молодой человек. Потом он, строгий и суровый, набросил на себя широкий плащ, вышел из дома и направился к Лувру.
"Вот так же много лет назад ушел его отец и больше не вернулся…" - подумала кормилица.
Когда Габриэль миновал мост Менял и оказался на Гревской площади, он заметил ненароком какого-то человека, тщательно закутанного в грубый плащ. Видно было, что незнакомец старается скрыть свое лицо под широкополой шляпой. Габриэлю почудилось что-то знакомое в его фигуре, однако он не остановился и прошел мимо.
Незнакомец же, увидав виконта д’Эксмеса, рванулся было к нему, но сдержался и только тихо окликнул его:
- Габриэль, друг мой!
Он приподнял свою шляпу, и Габриэль понял, что он не ошибся.
- Господин де Колиньи! Вот это да! Но что вы делаете в этом месте и в эту пору?
- Не так громко, - произнес адмирал. - Признаться, мне бы не хотелось, чтоб меня узнали. Но при виде вас, друг мой, я не удержался и окликнул вас. Когда же вы прибыли в Париж?
- Нынче утром, - ответил Габриэль, - и шел как раз в Лувр, чтобы повидаться с вами.
- Вот и хорошо! Если вы не слишком торопитесь, пройдемся вместе. А по дороге расскажете, что же с вами приключилось.
- Я расскажу вам все, что только можно рассказывать самому преданному другу, - отвечал Габриэль, - но сначала, господин адмирал, разрешите задать вам вопрос об одном исключительно важном для меня деле.
- Я предвижу ваш вопрос, - ответил адмирал, - но и вам, друг мой, совсем не трудно предвидеть мой ответ. Вы, наверно, хотите знать, сдержал ли я обещание, данное вам? Поведал ли я королю о той доблести, которую вы проявили при обороне Сен-Кантена?
- Нет, адмирал, - возразил Габриэль, - не об этом, поверьте мне, я хотел вас спросить. Я вас знаю и поэтому не сомневаюсь, что по возвращении вы исполнили свое обещание и рассказали королю о моих заслугах. Возможно, вы даже преувеличили их перед его величеством. Да, я это знаю наперед. Но я не знаю и с нетерпением жажду узнать: что ответил Генрих Второй на ваши слова?
- Н-да… - вздохнул адмирал. - В ответ на мои слова Генрих Второй спросил меня, что же с вами в конце концов стало. Мне было трудно дать ему точный ответ. В письме, которое вы написали мне, покидая Сен-Кантен, не было никаких сведений, вы только напоминали мне о моем обещании. Я сказал королю, что в бою вы не пали, но, по всей вероятности, попали в плен и постеснялись поставить меня об этом в известность.
- И что же король?
- Король, друг мой, сказал: "Хорошо!" - и слегка улыбнулся. Когда же я вновь заговорил о ваших боевых заслугах, он прервал меня: "Однако, об этом хватит", - и переменил тему разговора.
- Я так и знал, - с горечью заметил Габриэль.
- Мужайтесь, друг! - произнес адмирал. - Вспомните, еще в Сен-Кантене я советовал вам не слишком-то рассчитывать на признательность сильных мира сего.
Габриэль гневно выпалил:
- Король постарался позабыть обо мне, полагая, что я покойник или пленник! Но если я предстану перед ним и предъявлю свои права, ему придется все вспомнить!
- А если память его все-таки не прояснится? - спросил адмирал.
- Адмирал, - сказал Габриэль, - каждый оскорбленный может обратиться к королю, и он рассудит. Но когда оскорбитель сам король, нужно обращаться лишь к Богу - и он отомстит.
- Тогда, насколько я понимаю, вы сами готовы стать орудием высшей справедливости?
- Вы не ошиблись, адмирал.
- Хорошо, - сказал Колиньи, - может быть, сейчас самое время вспомнить разговор о религии угнетенных, который у нас был однажды. Я вам тогда говорил о верном способе карать королей, служа истине.
- О, я как раз тоже вспоминал об этой беседе, - ответил Габриэль. - Как видите, память мне ничуть не изменила. И, возможно, что я прибегну к вашему способу…
- Если так, не сможете ли вы мне уделить всего один час?
- Король принимает лишь после полудня. До этого я в вашем распоряжении.
- Тогда идемте со мной. Вы настоящий рыцарь, и поэтому я не беру с вас никакой клятвы. Дайте мне только слово хранить в тайне все, что вам придется услышать и увидеть.
- Обещаю вам, я буду глух и нем.
- Тогда следуйте за мною, - произнес адмирал, - и если в Лувре вам была нанесена обида, то вы, по крайней мере, узнаете, как можно за нее расплатиться. Следуйте за мной.
Колиньи и Габриэль прошли мост Менял, Сите и зашагали по извилистым, тесным улочкам, одна из которых именовалась в те давние времена улицей Сен-Жана.
VII
ФИЛОСОФ И СОЛДАТ
Колиньи остановился перед низкой дверью невзрачного домика, приютившегося в самом начале улицы Сен-Жана. Он ударил молотком. Сначала приоткрылась ставня, затем невидимый привратник распахнул дверь. Вслед за адмиралом Габриэль прошел по тенистой аллее, поднялся по ветхой лестнице на второй этаж и очутился на чердаке перед запертой дверью. Адмирал трижды постучал в дверь, но не рукою, а ногой. Им открыли, и они вошли в довольно большую, но мрачную и пустую комнату. Из двух окон лился тусклый свет. Вся обстановка состояла из четырех табуреток и дубового колченогого стола. Адмирала, видимо, уже ждали. При его появлении двое мужчин двинулись ему навстречу, третий, стоявший у оконной ниши, ограничился почтительным поклоном.
- Теодор и вы, капитан, - обратился адмирал к обоим мужчинам, - я привел сюда и представлю вам человека, который, полагаю, будет нам другом.
Два незнакомца молча поклонились виконту д’Эксмесу. Потом тот, что помоложе - видимо, это и был Теодор, - стал что-то вполголоса говорить Колиньи. Габриэль отошел немного в сторону, чтобы не мешать их беседе, и принялся внимательно разглядывать всех троих.
У капитана были резкие черты лица и быстрые, уверенные движения. Он был высок, смугл и подвижен. Не нужно было быть слишком наблюдательным, чтобы заметить необузданную отвагу в его брызжущих задором глазах и неукротимую волю в складке упрямых губ.
В Теодоре сразу же угадывался придворный. Это был галантный кавалер с лицом круглым и приятным; взгляд его был проницателен, движения легки и изящны. Костюм, сшитый по последней моде, разительно отличался от аскетически суровой одежды капитана.
Что касается третьего, то в нем поражало прежде всего властное и какое-то вдохновенное лицо. По высокому лбу, по ясному и глубокому взгляду в нем можно было без труда опознать человека мыслящего, отмеченного - скажем от себя - печатью гениальности.
Тем временем Колиньи, перебросившись со своим другом несколькими словами, подошел к Габриэлю:
- Прошу прощения, но я здесь не один, и мне необходимо было посоветоваться с моими братьями, прежде чем открыть вам, где и в чьем обществе вы находитесь.
- А теперь я могу это узнать? - спросил Габриэль.
- Можете, друг мой.
- Где же я нахожусь?
- В комнате, в которой сын нуайонского бочара Жан Кальвин проводил впервые тайные собрания протестантов и откуда его собирались отправить на костер. Но, избежав ловушки, он ныне в Женеве, в чести и могуществе. Теперь сильные мира сего поневоле с ним считаются.
Габриэль, услыхав прославленное имя Кальвина, обнажил голову. Хотя наш пылкий юноша до сего времени не слишком-то увлекался вопросами теологии, он тем не менее не был бы сыном своего века, если бы не отдавал должное суровой, подвижнической жизни основоположника Реформации.
Затем он спросил тем же спокойным тоном:
- А что это за люди?
- Его ученики, - отвечал адмирал. - Теодор де Без - его перо, и Ла Реноди - его шпага.
Габриэль поклонился щеголю писателю, которому предстояло стать историком Реформации, и лихому капитану, которому предстояло стать виновником Амбуазской смуты.
Теодор де Без ответил на поклон Габриэля с присущим ему изяществом и сказал с улыбкой:
- Господин д’Эксмес, хотя вас доставили сюда и с некоторыми предосторожностями, не принимайте нас за неких опасных и таинственных заговорщиков. Могу вас уверить, что если мы и собираемся изредка в этом доме, то лишь для того, чтобы обменяться последними новостями или принять в свои ряды новообращенных, разделяющих наши убеждения. Мы благодарны адмиралу за то, что он привел вас сюда, виконт, ибо вы, безусловно, относитесь к тем, кого мы из уважения к личным заслугам хотим приобщить к нашему делу.
- А я, господа, из иного разряда, - скромно и просто проговорил незнакомец, стоявший у окна. - Я из тех смиренных мечтателей, перед которыми засиял светильник вашей мысли, и мне захотелось подойти к нему поближе.
- Вы, Амбруаз, непременно займете место среди достойных наших братьев, - ответил ему Ла Реноди. - Да, господа, - продолжал он, обращаясь к Колиньи и к де Безу, - представляю вам пока еще безвестного врача. Он молод, но обладает редким умом и удивительным трудолюбием. И скоро мы будем гордиться тем, что в наших рядах - хирург Амбруаз Парэ!
- О, господин капитан! - с укором воскликнул Амбруаз.
- Вы уже принесли торжественную присягу? - спросил Теодор де Без.
- Нет еще, - ответил хирург. - Я хочу быть искренним и решусь лишь тогда, когда во всем разберусь. Да, у меня, признаться, еще есть кое-какие сомнения. И чтобы внести ясность, я решил познакомиться с вождями Реформации, а если будет нужно, я пойду к самому Кальвину! Свобода и вера - вот мой девиз!
- Хорошо сказано! - воскликнул адмирал.
Тогда Габриэль, взволнованный всем увиденным и услышанным, тоже решил высказаться:
- Позвольте и мне сказать свое слово: я уже понял, где нахожусь, и догадался, почему мой благородный друг господин де Колиньи привел меня в этот дом, где собираются те, кого король Генрих Второй величает еретиками и считает своими смертельными врагами. Но я нуждаюсь в наставлениях, господа. И мэтр Амбруаз Парэ, человек образованный, окажет мне услугу, разъяснив, какую пользу он извлечет для себя, если примкнет к протестантам.
- О пользе здесь не может быть и речи, - возразил Амбруаз Парэ. - Если бы я захотел преуспеть в качестве хирурга, я бы исповедовал религию двора и высшей знати. Нет, господин виконт, дело не в расчете, я руководствуюсь при этом иными соображениями. И если господа мне разрешат, я берусь изложить вам эти соображения в двух словах.
- Говорите, говорите! - в один голос отозвались все трое.
- Я буду краток, - начал Амбруаз, - ибо не располагаю временем… Власть духовная и светская, церковь и государство, до сего времени любыми способами подавляли волю и сознание личности. Священник каждому говорит: "Веруй так", а повелитель: "Делай так". Такой порядок вещей мог существовать лишь до той поры, пока умы были наивны и искали в этом учении опору на своем жизненном пути. Сейчас же мы сознаем свою силу, ибо мы стали сильны. Но в то же время повелитель и священник, король и церковь, не желают отказаться от своей власти, они слишком к ней привыкли. Вот против этого пережитка несправедливости, на мой взгляд, и протестует Реформация. Не ошибаюсь ли я, господа?
- Нет, но вы слишком прямолинейны и заходите слишком далеко, - заметил Теодор де Без.
- В ваших словах заложено семя мятежа, - задумчиво произнес Колиньи.
- Мятежа? - спокойно возразил Амбруаз. - Ничуть. Я просто говорил о революции.
Три протестанта удивленно переглянулись. "Какой, однако, могучий человек", - казалось, говорили их взгляды.
- Необходимо, чтоб вы стали нашим, - живо откликнулся Теодор де Без. - Чего вы хотите?
- Ничего, кроме чести изредка беседовать с вами, дабы ваш светильник озарил кое-какие преграды на моем пути.
- Но вы получите больше, - сказал Теодор де Без, - если обратитесь непосредственно к Кальвину.
- Мне - такая честь? - воскликнул, покраснев от радости, Амбруаз Парэ. - Благодарю вас, тысячу раз благодарю!.. Но, как это ни досадно, я должен с вами расстаться, меня ждут человеческие страдания.
- Идите, идите, - сказал Теодор де Без, - такая причина слишком священна, чтобы мы посмели вас удерживать. Идите и творите благо людям.
- Но, расставаясь с нами, - добавил Колиньи, - помните, что вы расстаетесь с друзьями.
И они дружески распрощались.
- Вот истинно избранная душа! - воскликнул Теодор де Без, когда Амбруаз Парэ ушел.
- И какая ненависть ко всему недостойному! - подтвердил Ла Реноди.
- И какая беззаветная, бескорыстная преданность делу человечности! - заключил Колиньи.
- Увы, - молвил Габриэль, - при таком самоотвержении как мелочны могут показаться всем мои побуждения, адмирал! Реформация, да будет вам известно, для меня не цель, а лишь средство. В вашей бескорыстной великой битве я приму участие только из личных побуждений… вместе с тем я сам сознаю, что, стоя на подобных позициях, нельзя бороться за столь священное дело, и вам лучше отвергнуть меня как человека, недостойного быть в ваших рядах.
- Вы, несомненно, на себя клевещете, господин д’Эксмес, - отозвался Теодор де Без. - Возможно, вы преследуете не столь возвышенные цели, как Амбруаз Парэ, но ведь к истине можно идти разными путями.
- Это верно, - подтвердил Ла Реноди, - всех, кто хочет примкнуть к нам, мы прежде всего спрашиваем: чего вы хотите? И не каждый нам открывает душу так, как только что сделали вы.
- Ну что ж, - грустно улыбнулся Габриэль, - тогда ответьте мне на такой вопрос: уверены ли вы, что обладаете достаточной силой и влиянием, необходимыми если не для победы, то, по крайней мере, для борьбы?
И снова три протестанта удивленно и на сей раз оторопело переглянулись.
Габриэль в задумчивости смотрел на них.
Наконец Теодор де Без прервал затянувшееся молчание:
- С какой бы целью вы ни спрашивали, я обещаю ответить вам по совести и слово свое сдержу. Извольте: на нашей стороне не только здравый смысл, но и сила; успехи веры стремительны и неоспоримы. Ныне за нас не меньше пятой части населения. Мы без оговорок можем считать себя партией силы и, как я полагаю, можем внушать доверие нашим друзьям и страх нашим врагам.
- Если так, - сдержанно произнес Габриэль, - я мог бы примкнуть к первым, с тем чтобы помочь вам бороться со вторыми.
- А если бы мы были слабее? - спросил Ла Реноди.
- Тогда, признаюсь, я бы искал других союзников, - откровенно заявил Габриэль.
Ла Реноди и Теодор де Без не смогли скрыть своего удивления.
- Друзья, - вмешался Колиньи, - не судите о нем слишком поспешно и строго. Я видел его в деле во время осады Сен-Кантена, видел, как он рисковал своею жизнью, и поверьте: тот, кто так рискует, не может быть бесчестным. Я знаю, что на нем лежит долг, страшный и священный, но во имя этого долга он не может ничем поступиться.
- И по этой-то причине я не могу быть с вами откровенным до конца, - сказал Габриэль. - Если сложившаяся обстановка приведет меня в ваш стан, то я отдам вам свое сердце и руку. Но отдаться беззаветно я не могу, ибо посвятил себя делу опасному и неотвратимому, и пока я его не завершил, я не господин своей судьбы. Всегда и везде моя участь зависит от участи другого.
- В таком случае, - подтвердил Колиньи, - мы рады будем вам помочь.
- Наши пожелания будут сопутствовать вам, а если потребуется, мы готовы вам помочь, - продолжил Ла Реноди.
- Спасибо, господа, вы истинные друзья! Однако я должен заранее оговориться: если я приду к вам, то буду лишь солдатом, а не командиром. Я буду вашей рукой, вот и все. Рука, смею уверить, смелая и честная… Отвергнете ли вы ее?