- И все-таки я откажусь от поединка, - печально вымолвил лорд Уэнтуорс, - ибо наши шансы слишком неравны: если я вас убью, она меня возненавидит, если вы меня убьете, она полюбит вас еще сильнее. Но все равно - если нужно будет согласиться, я соглашусь! Но не думаете ли вы, - добавил он мрачно, - что я дойду до крайности? Что пущу в ход последнее, что у меня осталось?
- Бог и все благородные люди осудят вас, милорд, если вы будете нагло мстить тем, кто не в силах защищаться, тем, кого вы не смогли победить, - угрюмо ответил Габриэль.
- Что бы ни случилось, - возразил Уэнтуорс, - вам судить меня не придется.
И, помолчав, добавил:
- Сейчас три часа. В семь закроют городские ворота. У вас еще есть время на сборы. Я распоряжусь, чтоб вас беспрепятственно пропустили.
- В семь, милорд, меня не будет в Кале.
- И учтите, - заметил Уэнтуорс, - что вы никогда в жизни сюда не вернетесь, и если даже мне суждено скрестить с вами шпагу, то поединок наш состоится за городским валом! Я уж постараюсь, поверьте мне, чтобы вы больше никогда не увидели госпожу де Кастро.
Габриэль, уже направившийся было к выходу, остановился у дверей и сказал:
- То, что вы говорите, милорд, несбыточно! Так уж суждено: днем раньше, днем позже, но я встречусь с Дианой.
- И все-таки так не будет, клянусь в этом!
- Ошибаетесь, так будет! Я сам не знаю как, но это будет. Я в это верю.
- Для этого, сударь, - пренебрежительно усмехнулся Уэнтуорс, - вам придется приступом взять Кале.
Габриэль задумался и тут же ответил:
- Я возьму Кале приступом. До свидания, милорд.
Он поклонился и вышел, оставив лорда Уэнтуорса в полном смятении. Тот так и не понял, что ему делать: страшиться или смеяться.
Габриэль направился прямо к дому Пекуа. Он снова увидал Пьера, точившего клинок шпаги, Жана, вязавшего узлы на веревке, и Бабетту, тяжко вздыхавшую.
Он рассказал им о своем разговоре с губернатором и объявил о предстоящем отъезде. Он не скрыл от них и того дерзкого слова, которое он бросил на прощанье лорду Уэнтуорсу.
Потом сказал:
- Теперь пойду наверх собираться в дорогу.
Он поднялся к себе и стал готовиться к отъезду.
Через полчаса, спускаясь вниз, он увидел на лестничной площадке Бабетту.
- Значит, вы уезжаете, господин виконт? - спросила она. - И даже не спросили меня, почему я все время плачу?
- Не спросил потому, что к моему возвращению вы, надеюсь, не будете больше плакать.
- Я тоже на это надеюсь, господин виконт, - ответила Бабетта. - Значит, несмотря на все угрозы губернатора, вы собираетесь вернуться?
- Ручаюсь вам, Бабетта.
- А ваш слуга Мартин Герр тоже вернется вместе с вами?
- Безусловно.
- Значит, вы уверены, что найдете его в Париже? Он же не бесчестный человек, верно? Ведь вы ему доверили такую сумму… Он не способен на… измену, да?
- Я за него ручаюсь, - сказал Габриэль, удивившись такому странному вопросу. - Правда, у Мартина переменчивый характер, в нем будто завелось два человека. Один простоват и добродушен, другой - плутоват и проказлив. Но, кроме этих недостатков, он слуга преданный и честный.
- Значит, он не может обмануть женщину?
- Ну, это трудно сказать, - улыбнулся Габриэль. - Откровенно говоря, тут я за него ручаться не могу.
- Тогда, - побледнела Бабетта, - сделайте милость: передайте ему вот это колечко! Он уж сам догадается, от кого оно и что к чему.
- Непременно передам, Бабетта, - согласился Габриэль, припоминая веселый ужин в день отъезда оруженосца. - Я передам, но пусть владелица этого колечка знает… что Мартин Герр женат… насколько мне известно.
- Женат! - вскричала Бабетта. - Тогда оставьте себе это кольцо, господин виконт… Нет, выбросьте его, но не передавайте ему!
- Но, Бабетта…
- Спасибо, господин виконт, и… прощайте, - прошептала потрясенная девушка.
Она бросилась к себе в комнату и там рухнула на стул… Габриэль, обеспокоенный мелькнувшим у него подозрением, задумчиво спустился по лестнице. Внизу к нему подошел с таинственным видом Жан Пекуа.
- Господин виконт, - тихо проговорил ткач, - вот вы у меня все спрашивали, почему я сучу такие длинные веревки. Вот я и хотел на прощанье раскрыть вам эту тайну. Если эти длинные веревки перевязать между собою короткими поперечными, то получится длиннющая лестница. Такую лестницу можно вдвоем привесить к любому выступу на кровле Восьмигранной башни, а другой конец ее швырнуть вниз прямо в море, где случайно - по недосмотру - очутится какая-нибудь шалая лодка…
- Но, Жан… - прервал Габриэль.
- И довольно об этом, господин виконт, - не дал ему договорить ткач. - И я еще хотел бы перед расставанием подарить вам на память о преданном вашем слуге Пекуа одну любопытную штучку. Вот вам схема стен и укреплений Кале. Этот рисунок я сделал во время своих бесцельных блужданий по городу, которые так вас удивляли. Спрячьте его под плащом, а когда будете в Париже, кое-когда поглядывайте на него…
И Жан, не дав Габриэлю опомниться, тут же пожал ему руку и ушел, сказав напоследок:
- До свиданья, господин д’Эксмес, у ворот вас ждет Пьер. Он дополнит мои сведения.
Действительно, Пьер стоял перед домом, держа за повод коня Габриэля.
- Спасибо, хозяин, за доброе гостеприимство, - сказал ему виконт д’Эксмес. - Скоро я вам пришлю или вручу собственноручно те деньги, которые вы мне любезно предложили. А пока будьте добры передать от меня вот этот небольшой алмаз вашей милой сестричке.
- Для нее я возьму, - ответил оружейник, - но при одном условии: что и вы от меня примете вещицу моей выделки. Вот вам рог - я сделал его своими руками и звук его различу в любую минуту даже сквозь рев морского прибоя, а особенно по пятым числам каждого месяца, когда я обычно стою на посту от четырех до шести часов ночи на верхушке Восьмигранной башни, которая возвышается над самым морем.
- Спасибо! - сказал Габриэль и так пожал ему руку, что оружейник сразу смекнул: его намек понят.
- Что же касается запасов оружия, которым вы так удивлялись, - продолжал Пьер, - то должен сказать: если Кале будет когда-нибудь осажден, мы раздадим это оружие патриотам горожанам, и эти люди поднимут мятеж в самом городе.
- Вот как! - воскликнул Габриэль, еще сильнее пожимая руку оружейнику.
- А теперь, господин д’Эксмес, я пожелаю вам доброго пути и доброй удачи! - сказал Пьер. - Прощайте - и до встречи!
- До встречи! - ответил Габриэль.
Он обернулся в последний раз, помахал рукой Пьеру, стоявшему у порога, Жану, высунувшемуся из окошка, и, наконец, Бабетте, выглядывавшей из-за занавески.
Потом он пришпорил коня и помчался галопом.
У городских ворот пленника пропустили беспрепятственно, и вскоре он очутился на дороге в Париж один на один со своими тревогами и надеждами.
Удастся ли ему освободить отца, приехав в Париж?
Удастся ли, вернувшись в Кале, освободить Диану?
V
ДАЛЬНЕЙШИЕ ЗЛОКЛЮЧЕНИЯ МАРТИНА ГЕРРА
Мчась по дорогам Франции, Габриэлю де Монтгомери не раз приходилось проявлять всю свою изобретательность, чтобы обойти всевозможные помехи и препятствия, стоявшие на пути к столице. Но как он ни спешил, в Париж он прибыл только на четвертый день после отъезда из Кале.
Париж еще спал. Бледные отблески рассвета едва озаряли город. Габриэль миновал городские ворота и углубился в лабиринт улиц, примыкавших к Лувру.
Вот они, чертоги короля, неприступные, погруженные в глубокий сон. Габриэль остановился перед ними и задумался: подождать или проехать мимо? Наконец решил немедленно направиться домой, на улицу Садов святого Павла, и там разузнать все последние новости.
Путь его лежал мимо зловещих башен Шатле. Перед роковыми воротами он приостановил бег коня. Холодный пот выступил на лбу Габриэля. Его прошлое и его будущее было там, за этими сырыми и угрюмыми стенами.
Но Габриэль был человеком действия. Поэтому он отбросил прочь мрачные мысли и двинулся в путь, сказав себе: "Вперед!"
Подъехав к своему особняку, он увидел, что окна нижней столовой освещены. Значит, недремлющая Алоиза на ногах. Габриэль постучал, назвал себя, и через минуту бывшая кормилица уже обнимала его.
- Вот и вы, господин виконт! Вот и ты, дитя мое!.. - только и могла вымолвить Алоиза.
Габриэль, расцеловавшись, отступил на шаг и поглядел на нее. В его взгляде стоял немой вопрос. Алоиза сразу поняла и, поникнув головой, ничего не сказала.
- Значит, никаких вестей? - спросил Габриэль, словно само молчание ее было недостаточно красноречивым.
- Никаких вестей, господин виконт, - отвечала кормилица.
- О, я и не сомневался! Что бы ни случилось - доброе или худое, - ты бы сразу мне сказала. Итак, ничего…
- Увы, ничего!
- Понимаю, - вздохнул молодой человек. - Я был в плену, возможно, погиб. Пленникам долги не платят, а покойникам и подавно. Но все-таки я жив и на свободе, черт возьми, и теперь уж им придется со мной считаться! Волей или неволей - а придется!
- Будьте осторожны, господин виконт, - заметила Алоиза.
- Не бойся, кормилица. Адмирал в Париже?
- Да, господин виконт. Он приехал и раз десять присылал справляться о вашем приезде.
- Хорошо. А герцог де Гиз?
- Тоже прибыл… Что касается Дианы де Кастро, которую считали без вести пропавшей, - продолжала Алоиза в замешательстве, - то господин коннетабль узнал, что она в плену в Кале, и теперь все думают, что ее вскорости вызволят оттуда.
- Это мне известно… Но, - добавил он, - почему ты ничего не говоришь о Мартине Герре? Что же с ним случилось?
- Он здесь, господин виконт! Этот бездельник и сумасброд здесь!
- Как здесь? И давно? Что он делает?
- Спит наверху. Он, видите ли, заявил, что его будто бы повесили, и поэтому он сказался больным.
- Повесили? - воскликнул Габриэль. - Должно быть, для того, чтобы похитить у него деньги за мой выкуп.
- Деньги за ваш выкуп? Скажите-ка болвану про эти деньги, и вы поразитесь тому, что он вам ответит. Он даже не будет знать, о чем идет речь. Представьте себе, господин виконт: когда он явился сюда и предъявил мне ваше письмо, я сама заторопилась и тут же собрала ему десять тысяч экю звонкой монетой. Не тратя ни минуты, он уезжает, а через несколько дней вдруг возвращается в самом непотребном виде. Он утверждает, будто от меня не получал и ломаного гроша, твердит, будто сам попал в плен еще до взятия Сен-Кантена, и теперь, по его словам, по прошествии трех месяцев, он совершенно не знает, что сталось с вами… Вы, видите ли, никакого поручения ему и не давали! Он был бит, повешен! Потом ухитрился вырваться и явился в Париж! Вот россказни, которые долбит Мартин Герр с утра до вечера, когда ему задают вопрос о вашем выкупе.
- Объясни мне толком, кормилица, - сказал Габриэль. - Мартин Герр не мог присвоить эти деньги. Он ведь честен и всемерно предан мне, разве не так?
- Господин виконт, он хоть и честный, однако же сумасброд… Сумасброд без мысли, без памяти, его связать нужно, уж вы мне поверьте. Я боюсь его. Может, он не так зол, да зато опасен… Он же действительно получил от меня десять тысяч экю. Мэтр Элио не без труда собрал их для меня в такой короткий срок.
- Возможно, - заметил Габриэль, - что ему придется собрать еще скорее такую же сумму, если не большую. Но сейчас не об этом речь… Однако день наступил. Я иду в Лувр. Я должен поговорить с королем.
- Как, даже не отдохнув? - спросила Алоиза. - И потом, вы не учли, что придете к закрытым дверям, ведь их открывают только в девять часов.
- Верно… Еще два часа ждать! - простонал Габриэль. - О Боже правый, дай мне терпения еще на два часа, если уж я терпел два месяца! Но тем временем я могу повидать адмирала Колиньи и герцога де Гиза.
- Да ведь они тоже, по всей вероятности, в Лувре, - ответила Алоиза. - Вообще король раньше полудня не принимает…
В это самое время, словно для того чтобы развеять тревожное ожидание, в комнату ворвался бледный, обрадованный Мартин Герр, проведавший о приезде хозяина.
- Вы? Это вы!.. Вот и вы, господин виконт! - кричал он. - О, какое счастье!
Но Габриэль сдержанно принял излияния своего бедного оруженосца.
- Если я и вернулся, Мартин, - сказал он, - считай, что это не по твоей милости и что ты сделал все, чтобы навеки оставить меня пленником!
- Что такое? И вы тоже? - растерянно переспросил Мартин. - И вы тоже, вместо того чтоб меня обелить с первого слова, обвиняете меня, будто я присвоил эти десять тысяч экю! Может, вы еще скажете, что сами мне приказали получить их и привезти к вам?..
- Несомненно так, - сказал с недоумением Габриэль.
- Значит, вы считаете, что я, Мартин Герр, способен прикарманить чужие деньги, предназначенные для выкупа моего господина из неволи?
- Нет, Мартин, нет, - живо ответил Габриэль, тронутый скорбным тоном верного слуги, - я никогда не сомневался в твоей честности. Но у тебя могли украсть эти деньги, ты мог их потерять в дороге, когда ехал ко мне.
- Когда ехал к вам? - повторил Мартин. - Но куда, господин виконт? После того как мы вышли из Сен-Кантена, разрази меня Бог, если я знаю, где вы были! Куда же я мог ехать?
- В Кале, Мартин! Как ни пуста, как ни легка твоя голова, но про Кале ты ведь позабыть не мог!
- Как же мне позабыть то, чего я никогда не знал? - спокойно возразил Мартин.
- Несчастный, неужели ты и в этом запираешься? - вскричал Габриэль.
- Посудите, господин виконт, тут все твердят, будто я помешался, и раз я вынужден все выслушивать, то и в самом деле скоро свихнусь, клянусь святым Мартином! Однако и рассудок, и память пока еще при мне, черт подери!.. И если уж так нужно, берусь рассказать вам досконально все, что со мной случилось за эти три месяца… Так вот, господин виконт, когда мы выехали из Сен-Кантена за подмогой к барону Вольпергу, то мы отправились, если вы изволите помнить, разными дорогами, и тут я попал в руки противника. Я пытался, по вашему совету, проявить изворотливость, но странное дело, меня сразу опознали…
- Ну вот, - прервал его Габриэль, - вот ты и путаешь.
- О господин виконт, - отвечал Мартин, - заклинаю вас, дайте мне досказать все, что знаю! Я и сам в самом себе с трудом разбираюсь… В тот самый момент, как меня опознали, я тут же и примирился. Я знаю сам, что иногда я раздваиваюсь и что тот, другой Мартин, не предупреждая меня, обделывает в моем лице свои темные делишки… Ну ладно, я ускользнул от них, но по глупости попался. Пустяки! Я и еще раз улизнул и опять попался. А попавшись, я с отчаяния стал от них отбиваться, да что толку-то?.. Все равно они схватили меня и всю ночь колотили и варварски мучили, а под утро повесили.
- Повесили? - вскричал Габриэль, окончательно удостоверившись в безумии оруженосца. - Они тебя повесили, Мартин? Что ты под этим подразумеваешь?
- Я подразумеваю, сударь, то, что меня оставили висеть между небом и землей, привязав за горло пеньковой веревкой к перекладине, которая иначе именуется виселицей. Ясно?
- Не совсем, Мартин. Как-никак для повешенного…
- Для повешенного я неплохо выгляжу? Совершенно верно! Но послушайте, чем кончилось дело. Когда меня повесили, от горя и досады я потерял сознание. А когда пришел в себя, вижу - лежу я на траве с перерезанной веревкой на шее. Может, какой-нибудь путник пожалел меня, беднягу, и решил освободить это дерево от человеческого плода? Но нет, я слишком знаю людей, чтобы в это поверить. Я скорее допускаю, что какой-нибудь жулик задумал меня ограбить и обрубил веревку, а потом порылся в моих карманах. Вот в этом я уверен, ибо у меня действительно исчезли и обручальное кольцо, и все мои документы. Однако все это неважно… Главное - что я сумел убежать в четвертый раз и, то и дело меняя направление, через пятнадцать дней приплелся в Париж, в этот дом, где меня встретили не ахти как приветливо. Вот и вся моя история, господин виконт.
- Ладно, - сказал Габриэль, - но в ответ на эту историю я мог бы рассказать другую, ничем не похожую на твою.
- Историю моего второго "я"? - спокойно спросил Мартин. - Если в ней нет ничего непристойного и у вас, господин виконт, есть желание коротенько мне пересказать ее, я бы с интересом послушал.
- Ты смеешься, негодяй? - возмутился Габриэль.
- О, господин виконт, я ли вас не уважаю! Но странное дело, этот другой "я" причинил мне столько неприятностей, вверг меня в такие страшнейшие переделки, что теперь я невольно интересуюсь им! Иногда мне кажется, что я даже люблю этого мошенника!
- Он и впрямь мошенник, - сказал Габриэль.
Он уже был готов поверить рассказу Мартина Герра, когда в комнату вошла кормилица, а за ней какой-то крестьянин.
- Что же это, в конце концов, означает? - спросила Алоиза. - Вот этот человек приехал к нам с известием, что ты, Мартин Герр, умер!
VI
ДОБРОЕ ИМЯ МАРТИНА ГЕРРА ПОНЕМНОГУ ВОССТАНАВЛИВАЕТСЯ
- Что я умер? - ужаснулся Мартин Герр, услыхав слова Алоизы.
- Господи Иисусе! - завопил, в свою очередь, крестьянин, взглянув на лицо оруженосца.
- Значит, "я", который не "я", помер! Силы Небесные! - продолжал Мартин. - Значит, хватит с меня двойной жизни! Это не так уж плохо, я доволен. Говори же, дружище, говори, - прибавил он, обращаясь к пораженному крестьянину.
- Ах, сударь, - едва выговорил посланец, оглядев и ощупав Мартина, - как это вас угораздило приехать раньше меня? Я ведь торопился изо всех сил, чтобы выполнить ваше поручение и заполучить от вас десять экю!
- Вот оно что! Но, голубчик ты мой, я тебя никогда не видел, - сказал Мартин Герр, - а ты со мной говоришь, будто век меня знаешь…
- Мне ли вас не знать? - изумился крестьянин. - Разве не вы поручили мне прийти сюда и объявить о том, что вас повесили?
- Как-как? Да ведь Мартин Герр - это я!
- Вы? Не может быть! Значит, вы сами объявили о том, что вас повесили? - спросил крестьянин.
- Да где же и когда я говорил про такое зверство? - допытывался Мартин.
- Значит, все вам сейчас и выложить?
- Да, все!
- Несмотря на то, что вы же предупредили - "молчок"?
- Несмотря на "молчок".
- Ну, ежели у вас такая плохая память, так и быть, расскажу. Тем хуже для вас, если сами велите! Шесть дней назад поутру я полол сорняки на своем поле…
- А где оно, твое поле? - перебил Мартин.
- И мне в самом деле нужно вам отвечать? - спросил крестьянин.
- Конечно, дубина!