- "После взятия форта Ризбанк английские корабли не рискнули пойти на безнадежную высадку. Три дня спустя мы вступили в Кале. В этой последней схватке, государь, я и получил страшную рану, которая чуть не стоила мне жизни. Здесь мне придется снова упомянуть виконта д’Эксмеса. Он чуть ли не силой заставил пропустить к моему смертному ложу мэтра Парэ…" За это примите уж от меня особую благодарность, - растроганно произнес Карл Лотарингский и с подъемом закончил: - "Государь, обычно славу больших успехов приписывают тому, под чьим руководством они были достигнуты. В данном же случае я считаю своим долгом уведомить Ваше величество, что податель сего письма был истинным вдохновителем и исполнителем нашего предприятия, и, если бы не он, Кале был бы еще в руках англичан. Господин д’Эксмес просил меня не говорить об этом никому, кроме короля, что я с радостью и делаю. Мой долг заключается в том, чтобы удостоверить документами доблесть господина д’Эксмеса. Остальное, государь, Ваше право. Господин д’Эксмес говорил мне, что у Вас есть для него некая награда. И действительно, только король может по достоинству оценить и вознаградить подобный невиданный подвиг. В заключение молю Бога, государь, ниспослать Вам долгую жизнь и счастливое царствование.
Ваш смиренный и верноподданный слуга Франциск Лотарингский. Кале, 8 января 1558 года".
Когда Карл Лотарингский дочитал письмо и вручил его королю, по залу снова пробежала легкая волна восторженного шепота. Если бы не дворцовый этикет, доблестному воину долго рукоплескали бы.
Король почувствовал этот общий порыв и вначале попытался противиться ему, но все-таки вынужден был обратиться к Габриэлю, как бы выражая желание всех присутствующих.
- То, что вы совершили, сударь, просто невероятно! Я и сам полагаю, что мне надлежит наградить вас за этот героический подвиг.
- Государь, - отозвался Габриэль, - я претендую только на одну награду, и ваше величество знает… - Но, заметив нетерпеливый жест Генриха, тут же осекся и заключил: - Прошу прощения, государь, моя миссия пока не завершена.
- Что у вас есть еще?
- Государь, вот письмо от госпожи де Кастро к вашему величеству.
- От госпожи де Кастро? - обрадованно переспросил Генрих.
И, порывисто вскочив с кресла, он спустился с возвышения, взял в руки письмо Дианы и вполголоса сказал Габриэлю:
- Оказывается, вы не только вернули город королю, но и дочь отцу! Я ваш должник вдвойне! Однако посмотрим, что она пишет…
И поскольку Генриха стесняло это почтительное молчание двора, ожидавшего его повелений, он во всеуслышание распорядился:
- Я не препятствую, господа, изъявлениям вашей радости. Больше я ничего не могу вам сообщить, все остальное я выясню в разговоре с посланцем герцога де Гиза. Вам остается только по достоинству оценить эту великолепную новость, чем можете и заняться, господа!..
Гости не замедлили воспользоваться разрешением, и вскоре в зале повис какой-то нескончаемый, неясный гул.
Одна лишь г-жа де Пуатье и коннетабль следили за королем и Габриэлем. Они обменялись красноречивыми взглядами. Потом Диана подошла почти вплотную к королю. Но Генрих не замечал ни Дианы, ни коннетабля. Он весь был поглощен письмом дочери.
- Милая Диана! Бедная, милая Диана!.. - растроганно бормотал он.
Затем, прочитав письмо, он в великодушном порыве обратился к Габриэлю:
- Госпожа де Кастро мне также представляет вас как своего спасителя! Причем она говорит, что вы не только вернули ей свободу, но и, насколько я понял, спасли ее честь?
- Государь, я лишь исполнил свой долг.
- Тогда и мне остается исполнить свой, - гордо выпрямился король, - слово за вами! Чего же вы хотите, господин виконт де Монтгомери?
XXVIII
РАДОСТЬ И ТРЕВОГА
"Господин виконт де Монтгомери"!
Это имя в устах короля значило больше, чем обещание, Габриэль торжествовал. Генрих готов был простить!
Диана шепнула подошедшему к ней коннетаблю:
- Он слабеет!
- Подождем, наше слово впереди! - не растерялся коннетабль.
- Государь, - говорил между тем королю Габриэль, - государь, я не считаю нужным повторять, какой милости я от вас жду. Свое обещание я выполнил. Исполните ли вы свое?
- Да, я его исполню, - не колеблясь, ответил король, но только с одним условием - никакой огласки.
- Это условие будет в точности соблюдено. Клянусь честью!
- Тогда подойдите ко мне, сударь! - приказал король.
Габриэль подошел, кардинал из скромности удалился, но г-жа де Пуатье, сидевшая почти рядом с королем, не тронулась с места и слышала весь дальнейший разговор.
Впрочем, ее присутствие не смущало короля. На сей раз голос его звучал твердо:
- Виконт де Монтгомери, вы рыцарь, которого я ценю и уважаю. Если вы даже получите то, чего желаете и что безусловно заслужили, мы все-таки будем еще в долгу перед вами. Итак, возьмите это кольцо. Завтра в восемь часов утра предъявите его коменданту Шатле. Он будет нами предупрежден, и вы немедленно получите то, ради чего так свято и доблестно боролись.
Габриэль почувствовал, как от радости у него подгибаются колени, и, не удержавшись, упал к ногам короля. Сердце бешено колотилось, на глазах выступили слезы.
- Государь, - выпалил он, - до последних моих дней я ваш телом и душой!.. Это так же верно, как и то, что в случае отказа я бы возненавидел вас.
- Ну полноте, виконт, встаньте, - улыбаясь, молвил король. - Успокойтесь. И чтобы немного отвлечься, расскажите нам всю эту неслыханную историю взятия Кале. По-моему, об этом можно говорить и слушать без конца.
Генрих II больше часа не отпускал от себя Габриэля, заставляя по сто раз повторять одни и те же подробности.
Потом он нехотя уступил его дамам, которые, в свою очередь, забросали вопросами юного героя.
Наконец, кардинал Лотарингский, не знавший прошлого Габриэля и видевший в нем только друга и приближенного своего брата, пожелал представить его королеве.
Екатерина Медичи в присутствии всего двора была вынуждена поздравить того, кто принес королю столь радостную весть. Но сделала она это с холодком и высокомерием, и ее презрительный взгляд никак не гармонировал со сказанными ею словами. Габриэль чувствовал этот холод лживой любезности, под маской которой таились тайная насмешка и скрытая угроза.
Откланявшись Екатерине Медичи, он повернулся и тут неожиданно понял причину своих дурных предчувствий. И в самом деле, едва он бросил взгляд в сторону короля, как с ужасом увидел: к Генриху подходит Диана де Пуатье и что-то говорит ему со злой и пренебрежительной усмешкой. Затем она подозвала коннетабля, и тот тоже что-то начал втолковывать королю.
Ни одно движение его врагов не ускользнуло от Габриэля. Но в тот момент, когда сердце его зашлось в тревоге, к нему с веселой улыбкой стремительно подлетела Мария Стюарт и засыпала его уймой похвал и расспросов. Обеспокоенный Габриэль отвечал невпопад.
- Это же замечательно, великолепно! Вы со мной согласны, дорогой дофин? - обратилась она к Франциску, своему юному супругу, который не преминул добавить к восторгам жены и свои собственные.
- На что только не пойдешь, дабы заслужить такие добрые слова! - вздохнул Габриэль, не спуская глаз с возбужденной троицы.
- Чувствовало мое сердце, что вы непременно совершите какой-нибудь чудесный подвиг! - продолжала Мария Стюарт с присущей ей грацией. - Ах, если бы я могла вас отблагодарить, как и король! Но женщина, увы, не имеет в своем распоряжении ни титулов, ни чинов.
- О, поверьте, у меня есть все, о чем можно только мечтать, - сказал Габриэль, а сам подумал: "Король все слушает ее и не возражает!.."
- Все равно… - не унималась Мария Стюарт. - Видите этот букетик фиалок, который прислал мне турнелльский садовник? Так вот, господин д’Эксмес, с разрешения дофина я подношу вам эти цветы в память о сегодняшнем дне! Вы принимаете?
- О сударыня! - И Габриэль почтительно поцеловал протянутую руку.
- Цветы всегда радуют и утешают в печали, - задумчиво произнесла Мария Стюарт. - Возможно, мне предстоят горести, но я никогда не почувствую себя несчастной, пока у меня будут цветы. Вот почему, господин д’Эксмес, я преподношу их вам, счастливому победителю.
- Кто знает, - грустно покачал головой Габриэль, - не нуждается ли счастливый победитель в утешении больше, чем кто-либо другой?
Произнося эти слова, он не сводил глаз с короля, который, видимо, о чем-то мучительно размышлял и все ниже склонял голову перед доводами г-жи де Пуатье и коннетабля.
Габриэль ужаснулся, догадавшись, что фаворитка подслушала их разговор с королем и говорит сейчас именно о нем, Габриэле, и о его отце.
Между тем, мило пошутив над озабоченностью Габриэля, Мария Стюарт оставила его.
На смену подошел адмирал Колиньи и тоже горячо поздравил его с блестящим успехом.
- Вы созданы, - говорил адмирал, - не только для блистательных побед, но и для почетных поражений. Я горжусь, что вовремя сумел разгадать ваши достоинства, и сожалею только о том, что мне не пришлось разделить вместе с вами честь высокого подвига, который принес вам счастье, а Франции - славу.
- Такая возможность вам еще представится, господин адмирал.
- Вряд ли, - печально заметил адмирал. - Дай только Бог, чтоб нам не пришлось на поле битвы быть в разных лагерях!
- Что вы разумеете под такими словами, адмирал? - заинтересовался Габриэль.
- За последние месяцы четверо верующих были сожжены заживо. Протестанты с каждым днем множатся и в конце концов возмутятся против этих жестоких и бесчестных гонений. Боюсь, что в один прекрасный день две партии превратятся в две армии.
- И что тогда?
- А то, что вы, господин д’Эксмес, несмотря на ту памятную прогулку на улицу Сен-Жана, сохранили за собой полную свободу действий. Но, сдается мне, вы сейчас настолько в чести, что не сможете не вступить в армию короля, ведущую борьбу с так называемой ересью!
Следя за королем, Габриэль ответил:
- А я полагаю, господин адмирал, что вы ошибаетесь! Думаю, что скоро я с чистой совестью восстану вместе с угнетенными против угнетателей.
- Что? Что это значит? - взволновался адмирал. - Вы даже побледнели, Габриэль! Что с вами?
- Ничего, ничего, адмирал, но я вынужден вас покинуть. До скорой встречи!
Габриэль издалека увидел, как король утвердительно кивнул головой, после чего Монморанси тут же удалился, торжествующе взглянув на Диану.
Через несколько минут прием был окончен, и Габриэль, поклонившись королю, осмелился сказать ему:
- До завтра, государь.
- До завтра, - буркнул король, отвернувшись в сторону.
Теперь он не улыбался. Улыбалась, напротив, г-жа де Пуатье.
Габриэль вышел из дворца. Гнетущая тоска охватила его.
Весь вечер он бродил вокруг Шатле. Убедившись, что Монморанси туда не входил, он немного воспрянул духом. Потом, потрогав пальцем королевское кольцо, он вспомнил слова Генриха II, слова, которые исключали всякие сомнения, всякую двусмысленность: "Вы немедленно получите то, ради чего вы так свято и доблестно боролись". И все-таки эта ночь, отделявшая его от решающего мгновения, показалась ему длиннее года!
XXIX
ПРЕДОСТОРОЖНОСТЬ
Одному лишь Богу известно, что передумал Габриэль, чего стоили ему эти мучительные часы. Вернувшись домой, он не перекинулся ни единым словом ни со слугами, ни с кормилицей. С этой минуты для него началась новая жизнь - молчаливая, напряженная, насыщенная действием. Все, что он пережил в эту ночь - обманутые надежды, смелые решения, замыслы отмщения, мечты о любви, - все это он похоронил в своей душе.
Только в восемь часов он мог явиться в Шатле с кольцом, полученным от короля. Оно должно было открыть все двери не только ему, но и его отцу.
До шести часов утра Габриэль пребывал в своих покоях. В шесть часов одетый и вооруженный, как для долгого путешествия, он спустился вниз. Слуги засуетились. Четыре добровольца из его отряда окружили Габриэля. Но он всех дружески поблагодарил и отпустил, оставив при себе только пажа Андре и Алоизу.
- Алоиза, - обратился он к ней, - я жду со дня на день гостей, двух моих друзей из Кале - Жана Пекуа и его жену Бабетту. Возможно, мне не придется самому их встретить, но и в мое отсутствие прими их как подобает и обращайся с ними так, как будто они мне брат и сестра.
- Господин виконт, уж кому-кому, а вам-то должно быть ясно, что для меня достаточно одного вашего слова. Не беспокойтесь, у ваших гостей будет все, что нужно.
- Благодарю, Алоиза, - сказал Габриэль, пожимая ей руку. - Теперь поговорим с вами, Андре… У меня есть несколько важных поручений, и вам придется ими заняться, поскольку вы замещаете Мартина Герра.
- Я к вашим услугам, господин виконт.
- Тогда слушайте. Через час я один покину этот дом. Если я вернусь, вам ничего не придется делать, но если я не вернусь ни сегодня, ни завтра, ни послезавтра…
Кормилица горестно всплеснула руками, а Андре перебил своего господина:
- Простите, господин виконт, вы сказали, что, возможно, не скоро вернетесь сюда?
- Да, Андре.
- Так почему же я не могу вас сопровождать? Вы и впрямь будете долго отсутствовать? - смущенно спросил Андре.
- Вполне возможно…
- Но тогда… Перед отъездом госпожа де Кастро вручила мне для вас письмо…
- Письмо? И вы мне его до сих пор не передали? - быстро спросил Габриэль.
- Простите, господин виконт, я должен был вам его вручить только в том случае, если вы придете из Лувра опечаленным и разгневанным. "Вот тогда, - сказала мне госпожа Диана, - передайте виконту д’Эксмесу это письмо, и пусть оно послужит ему либо предупреждением, либо утешением".
- Дайте мне его! - воскликнул Габриэль. - Совет и утешение! Как раз вовремя!
Андре вынул из кармана бережно свернутое письмо и отдал виконту. Габриэль поспешно сломал печать, отошел к окну и принялся читать.
"Друг мой, среди треволнений и упований этой последней ночи, которая, быть может, навсегда разлучит нас, меня тревожит мысль. Вот она: возможно, что, исполняя свой страшный долг, Вы будете вынуждены вступить в столкновение с королем; возможно, что в результате этой борьбы Вы возненавидите его и захотите покарать…
Габриэль, я не знаю точно, мой ли он отец, но знаю, что он все время лелеял меня, как своего ребенка. Когда я думаю о Вашей мести, я содрогаюсь. И если месть эта осуществится, я погибну.
И пока все эти ужасные сомнения еще не разрешены, умоляю Вас, Габриэль: сохраните уважение к особе короля. Ведь людей должны карать не такие же люди, а Бог!
Итак, друг мой, что бы ни случилось, не спешите карать даже заведомого преступника. Не будьте его судьей и тем более его палачом. Знайте: Всевышний отомстит за Вас так сурово, как Вам не суметь. Доверьте Вашу тяжбу Его правосудию.
Сделайте так во имя любви ко мне. Милосердия! Вот последняя мольба, последний призыв, который к Вам обращает
Диана де Кастро".
Габриэль, грустно улыбаясь, дважды перечитал письмо, потом сложил его, спрятал на своей груди и, опустив голову, на минутку задумался. Потом, как бы очнувшись от сна, сказал:
- Хорошо! Свои приказания я не отменяю. Если я, как было сказано, не вернусь, если вы обо мне что-нибудь услышите или, наоборот, ничего не услышите, запомните крепко-накрепко, что вам надлежит сделать…
- Я вас слушаю, господин виконт, - отозвался Андре.
- Через несколько дней госпожа де Кастро прибудет в Париж. Вы должны узнать точный срок ее прибытия.
- Это несложно, господин виконт.
- Постарайтесь выйти ей навстречу и передайте от моего имени вот этот запечатанный пакет. В нем нет ничего ценного… так, просто косынка и больше ничего, но смотрите не потеряйте ее. Вы вручите ей этот пакет и скажете…
- Что ей сказать, господин виконт? - спросил Андре, видя, что тот колеблется.
- Нет, не говорите ей ничего! Скажите только, что она свободна, что я возвращаю ей все ее обещания, залогом чего служит эта косынка.
- И это все?
- Все… А если обо мне не будет вестей и госпожа де Кастро проявит хоть чуточку беспокойства, тогда… вы скажете… Впрочем, не говорите ей ничего, но попросите, чтоб она взяла вас обратно к себе на службу. А если она не захочет, возвращайтесь сюда и ждите, когда я вернусь.
- Вы вернетесь… господин виконт, вернетесь… - со слезами на глазах прошептала кормилица. - Разве может случиться, чтобы вы пропали без вести?
- Может, так оно и лучше было бы… - заметил Габриэль. - Во всяком случае, надейся и жди меня.
- Надеяться! А вдруг вы исчезнете! - воскликнула Алоиза.
- Исчезну? Почему ты так думаешь? Ведь всего не предвидишь. И все-таки я надеюсь вскоре обнять тебя, Алоиза!
- Да благословит вас Бог за эти слова!
- А кроме этих приказаний, у господина виконта других не будет? - спросил Андре.
- Нет… Впрочем, постойте!
И Габриэль, присев к столу, написал следующее письмо адмиралу Колиньи:
"Г-н адмирал, извольте считать меня с нынешнего дня в ваших рядах. Так или иначе, но я безраздельно отдаю себя вашему делу и посвящаю угнетенной религии свое сердце и свою жизнь.
Ваш смиренный соратник и верный друг
Габриэль де Монтгомери".
- Передайте, если я не вернусь, - Габриэль протянул Андре запечатанное письмо. - А теперь, друзья мои, я с вами прощаюсь и ухожу. Час настал!..
И действительно, через полчаса Габриэль уже стучал в ворота Шатле.
XXX
НЕВЕДОМЫЙ УЗНИК
Г-н де Сальвуазон, комендант Шатле, который принимал Габриэля при первом посещении, недавно скончался. Нового коменданта звали г-н де Сазерак.
К нему-то и провели молодого человека. Беспокойство железной хваткой сжало горло Габриэля, и он не смог выдавить из себя ни слова. Молча он показал коменданту кольцо короля.
Г-н де Сазерак с достоинством поклонился:
- Я ожидал вас, сударь! Час назад мною был получен приказ, имеющий к вам прямое отношение. Предъявителю этого кольца я должен беспрекословно выдать на руки безымянного заключенного, который в течение многих лет содержится в Шатле под номером двадцать один. Верно, сударь?
- Да, да, - торопливо подтвердил Габриэль, которому надежда вернула голос. - И этот приказ, господин комендант…
- Я готов его выполнить.
- О-о! И это правда? - вздрогнул Габриэль.
- Несомненно, - ответил г-н де Сазерак, в голосе которого чуткое ухо уловило бы грусть и горечь.
Но Габриэль был слишком взволнован и обрадован, чтобы заметить это.
- Значит, я не сплю! Значит, мои нелепые страхи - только сон! Вы мне возвращаете узника, господин комендант! Благодарю тебя, Боже! Благодарю тебя, государь! Тогда пойдемте скорее, умоляю вас!
И он шагнул было вперед, но вдруг как-то неожиданно обессилел и невольно остановился. Ему показалось, будто сердце его разрывается на куски, будто он задыхается. Увы, человеческая природа слишком слаба, чтобы вынести столько треволнений!..
Почти неожиданное осуществление столь долгих упований, достижение цели всей его жизни, благодарность королю, удовлетворение, любовь к отцу - все это переплелось в тугой клубок, завертелось перед мысленным взором ослабевшего Габриэля. Ну как он мог хоть на мгновение усомниться в великодушии монарха!