Наконец он взял себя в руки:
- Простите, господин комендант, за эту минутную слабость. Как видите, и радость трудно перенести.
- О, не извиняйтесь, прошу вас, - глухо отвечал комендант.
Габриэль, пораженный тоном, которым сказаны были эти слова, поднял взгляд на открытое, благородное лицо г-на де Сазерака. В нем было столько доброты, столько сердечности!
Но странное дело - г-н де Сазерак смотрел на восторженного Габриэля с каким-то затаенным сожалением. Заметив это, Габриэль побледнел, и зловещее предчувствие вновь закралось в его душу. И все-таки он поборол в себе это неожиданное сомнение и, выпрямившись, сказал:
- Теперь идемте. Я готов.
И они двинулись в подземелье.
Впереди шел слуга с факелом.
Габриэль, помимо своей воли, припоминал и эти мрачные стены, и коридоры, и лестницы, которые ему довелось уже видеть, и те полузабытые ощущения, которые владели им тогда.
Они подошли к железной двери подземелья, где он некогда увидел того изнуренного, бессловесного узника. Габриэль, не колеблясь, круто остановился.
- Здесь, - выдохнул он.
Но г-н де Сазерак грустно покачал головой:
- Нет, еще не здесь.
- Как - не здесь? Вы что, смеетесь надо мной, милостивый государь?
- О, что вы! - с упреком тихо возразил комендант.
Холодный пот выступил у Габриэля на лбу.
- Простите! Но как вас понимать?
- Я должен вам сообщить прискорбную весть. Вчера вечером узника из этой камеры велено было перевести этажом ниже.
- А! Но почему! - растерялся Габриэль.
- Было обусловлено, что узник за любую попытку заговорить, за малейший крик, даже за произнесенное имя препровождается в другое, более низкое подземелье.
- Мне это известно, - еле слышно прошептал Габриэль.
Де Сазерак продолжал:
- Однажды он уже осмелился нарушить приказ, и тогда-то его и препроводили в эту страшную темницу, в которой вам довелось его видеть. Мне говорили, что вас когда-то осведомили о той пытке молчанием, на которую он осужден.
- Верно, верно, - нетерпеливо воскликнул Габриэль, - но что же дальше?
- А дальше вот что: вчера вечером незадолго до закрытия ворот явилось в Шатле одно влиятельное лицо, имени которого я не назову.
- Это неважно. Дальше… - торопил Габриэль.
- Человек этот, - продолжал комендант, - приказал, чтобы его провели в камеру номер двадцать один. Он обратился к заключенному, тот в ответ не проронил ни слова. Я надеялся, что старец сумеет выдержать испытание; в течение получаса, несмотря на все уловки и ухищрения этой особы, узник хранил молчание!..
Габриэль тяжело вздохнул, однако не прервал мрачного повествования.
- Но после одной фразы, последней фразы, которая была сказана ему на ухо, узник приподнялся на своем ложе, слезы брызнули из его выцветших глаз, и он заговорил… Должен вам сказать, узник заговорил, клянусь вам честью! Я сам его слышал!
- И тогда? - хрипло спросил Габриэль.
- И тогда, - отвечал г-н де Сазерак, - я должен был, несмотря на мои же возражения и просьбы, выполнить жестокую обязанность, предписанную мне службой! Я должен был повиноваться власти, превышающей мою власть. И вот я перевел заключенного в подземелье, которое находится под этим!
- В подземелье под этим? - вскричал Габриэль. - Скорей туда!.. Принесем ему освобождение!
Комендант грустно покачал головой, но Габриэль не заметил этого. Он уже спускался по скользким, заплесневелым ступеням каменной лестницы, которая вела в смертоносную клоаку мрачного узилища.
Тогда г-н де Сазерак жестом отпустил слугу, взял сам факел и, приложив платок ко рту, последовал за Габриэлем.
С каждой ступенькой удушливый воздух становился все тяжелее и тяжелее. В конце лестницы уже нечем было дышать. В этой губительной атмосфере могли выживать только омерзительные гады, попадавшиеся им под ноги. Но Габриэль ни на что не обращал внимания. Дрожащей рукой он взял заржавленный ключ, который ему протянул комендант, и, открыв тяжелую, источенную червями дверь, ринулся в подземелье.
При свете факела в углу, на соломенном тюфяке, виднелось распростертое тело.
Габриэль бросился к нему и, приподняв, крикнул:
- Отец!
Г-н де Сазерак содрогнулся от этого крика.
Но голова старца безжизненно откинулась, руки повисли, как плети.
XXXI
ГРАФ ДЕ МОНТГОМЕРИ
Габриэль, стоя на коленях, поднял голову и осмотрелся вокруг со зловещим спокойствием. Но спокойствие это показалось г-ну де Сазераку страшнее воплей и рыданий.
Затем, как бы спохватившись, Габриэль приложил руку к сердцу старца. Так ждал одну или две минуты, потом сдержанно и спокойно произнес:
- Ничего, ничего!.. Сердце уже не бьется, хотя тело еще не остыло…
- Какое могучее сложение! - прошептал комендант. - Он еще мог бы долго жить…
Габриэль наклонился над усопшим, прикрыл ему глаза и почтительно поцеловал в угасшие глаза.
Г-н де Сазерак попытался отвлечь его от страшного зрелища.
- Сударь, - сказал он, - если покойный вам дорог…
- Дорог? - перебил его Габриэль. - Да это же мой отец!..
- Если вам угодно воздать ему последний долг, мне разрешено выдать вам его тело.
- Неужели? - с таким же зловещим спокойствием усмехнулся Габриэль. - Значит, налицо полная справедливость и верность данному слову, этого нельзя не признать. Посудите сами, господин комендант, мне поклялись перед Богом возвратить моего отца… и возвратили - вот он! Правда, не было и речи, чтоб вернуть его живым… - И он пронзительно захохотал.
- Мужайтесь, - сказал г-н де Сазерак. - Проститесь с тем, кого вы оплакиваете.
- А я это и делаю, вы же видите!..
- Да, но все-таки лучше поскорее уйти отсюда. Воздух здесь вреден и опасен для жизни.
- И вот доказательство, - Габриэль указал на неподвижное тело.
- Пойдемте, пойдемте отсюда, - взял молодого человека за руку комендант.
- Хорошо, я последую за вами, - согласился Габриэль и жалобно добавил: - Но сжальтесь, подарите мне несколько минут!
Г-н де Сазерак молча кивнул, а сам отошел к двери, где воздух был не такой тяжелый и зловонный.
Габриэль опустился на колени перед покойником и замер, безмолвный и неподвижный.
Что говорил он своему усопшему отцу? Искал ли он страшную разгадку на этих сомкнутых устах? Клялся ли он в священной мести? Думал ли он о прошлом или о будущем? О людях или о Боге? О правосудии или о милосердии?
Так прошло пять-шесть минут.
Дышать становилось все труднее. И тогда комендант обратился к Габриэлю:
- Теперь уж я вас буду просить. Нам пора подняться наверх.
- Я готов, - отвечал Габриэль, - я готов…
Он взял холодную руку отца и поцеловал ее. Потом приложился губами ко лбу. Он не плакал. Слез не было.
- До свидания, - сказал он ему, - до свидания!
Он поднялся с колен и медленно, тяжело зашагал вслед за г-ном де Сазераком…
Войдя в кабинет, залитый утренним солнцем, комендант снова взглянул на своего молодого гостя и поразился: белые пряди засеребрились в его темных волосах.
Помолчав, г-н де Сазерак мягко сказал:
- Не могу ли я вам быть полезен? Я буду счастлив сделать все, что дозволено мне должностью.
- Вы мне обещали, что я могу отдать последние почести усопшему. Сегодня вечером я пришлю людей, и, если вы соблаговолите уложить останки в гроб, они унесут и похоронят узника в его семейном склепе.
- Понятно, сударь, - ответил де Сазерак. - Эта милость для вас мне разрешена, но только при одном условии.
- При каком? - холодно спросил Габриэль.
- Если вы дадите обещание не делать никакой огласки.
- Хорошо, обещаю вам, господин комендант. Люди придут ночью и без лишних разговоров отнесут тело на улицу Садов святого Павла, к склепу графов де…
- Прошу прощения, - торопливо перебил его комендант, - я не знаю имени заключенного, не хочу и не должен его знать. Моя должность и присяга запрещают говорить мне с вами об этом. Так что советую вам скрыть от меня такие подробности.
Габриэль гордо усмехнулся:
- Мне скрывать нечего. Скрывают только те, кто виновны.
- А вы принадлежите к несчастным, - возразил комендант. - Разве так будет не лучше?
- Во всяком случае, то о чем вы умолчали, я угадал и все могу вам рассказать. Например, я знаю, что некая влиятельная особа явилась сюда вечером и пожелала говорить с узником для того, чтобы заставить его разговориться! Я знаю, к каким соблазнам прибегали, чтобы он нарушил свое молчание. От этого молчания зависела вся его дальнейшая жизнь.
- Как! Вы это знали? - поразился де Сазерак.
- Конечно, знал, - ответил Габриэль. - Тот влиятельный человек сказал старцу: "Ваш сын жив!" Или: "Ваш сын покрыл себя славой!" Или: "Ваш сын несет вам освобождение!" Он сказал ему о сыне, презренный!
У коменданта вырвался жест удивления.
- И, услыхав имя своего сына, несчастный отец, который молчал из ненависти к своему смертельному врагу, не совладал с порывом любви! Так ли оно было, милостивый государь?
Комендант, не говоря ни слова, склонил голову.
- Было так, вы не можете отрицать! Вам совершенно бесполезно отрицать, что именно сказало влиятельное лицо бедному узнику! Ну, а что же до имени этого лица… хотя вы и пытались его замолчать… угодно ли вам, чтоб я его назвал?
- Что вы, что вы! - вскричал г-н де Сазерак. - Мы здесь одни, это так, но все-таки будьте осторожны! Неужели вы не страшитесь?
- Я ничего не страшусь! Итак, это был коннетабль, герцог де Монморанси! Палача всегда видно…
- О, помилуйте, - перебил его комендант, с ужасом озираясь по сторонам.
- Что касается имени узника и моего, - спокойно продолжал Габриэль, - так оно вам неизвестно. Но мне ничто не препятствует открыться. Вы были весьма благожелательны ко мне в эти суровые часы; если вы в будущем услышите мое имя, знайте: тот, о ком идет речь, считает себя обязанным вам.
Г-н де Сазерак ответил:
- И я буду счастлив узнать, что судьба не всегда так жестока к вам.
- О, это для меня теперь не столь важно. Но так или иначе, я объявляю вам, что с этой ночи, когда скончался мой отец, я - граф де Монтгомери!
Комендант Шатле, застыв на месте, не проронил ни слова.
Габриэль продолжал:
- На том мы и расстанемся, милостивый государь. Примите мою благодарность. Да сохранит вас Господь!
Он поклонился и твердым шагом вышел из Шатле.
Свежий утренний воздух и солнечный свет ошеломили его. Он остановился на мгновение и даже пошатнулся. Но когда прохожие стали уже на него оглядываться, он собрался с силами и зашагал прочь от этого зловещего места.
Отыскав уединенное местечко на берегу Сены, он вынул свою записную книжку и написал кормилице следующее письмо:
"Моя добрая Алоиза!
Теперь решено: не жди меня, сегодня домой я не вернусь. Мне нужно некоторое время побыть одному, побродить, подумать, подождать. Но обо мне не беспокойся, я непременно вернусь к тебе. Нынче вечером сделай так, чтобы все в доме пораньше легли спать. Ты, однако, не спи. Вечером, когда опустеет улица, в ворота постучат четверо людей со скорбной и драгоценной ношей. Ты открой им, проводи их к нашему фамильному склепу и укажи открытую гробницу, в которую они захоронят того, кого принесли. Благоговейно проследи за выполнением обряда. Потом, когда все будет кончено, дай каждому по четыре золотых экю, выпусти их и вернись обратно, дабы преклонить колени и помолиться за своего усопшего господина.
Я тоже буду молиться, но только не здесь. Так нужно. Ибо чувствую, что созерцание этой гробницы привело бы меня к страшным и безрассудным поступкам. Мне нужно побыть одному.
До свидания, моя добрая Алоиза. Скажи Андре, чтоб он помнил о г-же де Кастро, и сама не забудь о моих друзьях из Кале. До встречи, да хранит тебя Бог!
Габриэль де М."
Написав письмо, Габриэль нанял четырех простолюдинов, дал каждому из них по четыре золотых экю в задаток и столько же обещал впоследствии. Но для этого они должны были отнести письмо по адресу, а вечером, после десяти часов, явиться в Шатле, получить от коменданта, г-на де Сазерака, гроб с телом и отнести его на улицу Садов святого Павла, в тот особняк, куда и было адресовано письмо.
Бедняки горячо поблагодарили Габриэля и поклялись в точности исполнить его поручения. Выслушав их, Габриэль печально усмехнулся: "И все это осчастливило четырех людей!"
Он решил покинуть Париж.
Дорога его проходила мимо Лувра. Закутавшись в плащ, скрестив на груди руки, он на мгновение остановился перед королевским дворцом.
- Теперь-то мы рассчитаемся! - еле слышно прошептал он и пошел дальше, вспоминая слова гороскопа, некогда составленного для графа Монтгомери магистром Нострадамусом и предсказывавшего ныне судьбу его сына:
Всерьез иль в игре он коснется копьем
чела короля,
И алая кровь заструится ручьем
с чела короля!
Ему Провидение право дает
карать короля -
Полюбит его и его же убьет
любовь короля!
Да, это странное предсказание, уготованное его отцу, осуществилось. Действительно, граф Монтгомери в юности, играя, ударил короля Франциска I тлеющей головешкой; потом, в зрелые годы, стал соперником короля Генриха II в любви, и, наконец, вчера был умерщвлен по приказу женщины, которую любил король.
Габриэля же, в свою очередь, любила Екатерина Медичи. Доведет ли его судьба до последнего предначертания? Представится ли ему случай, играя, поразить короля? И если месть свершится, Габриэлю будет совершенно безразлично, когда убьет его - раньше или позже - любовь короля!
XXXII
СТРАНСТВУЮЩИЙ РЫЦАРЬ
Алоиза, давно уж привыкшая к ожиданию и одиночеству, вновь провела немало томительных часов, поджидая у окна возвращения молодого хозяина.
Когда какой-то простолюдин постучал в ворота, Алоиза сама побежала открыть. Наконец-то известие!..
Известие было ужасное!
Первые же прочитанные строки как бы заволокли туманом ее глаза, и, чтобы скрыть свое волнение, она убежала к себе в комнату и там, заливаясь слезами, дочитала до конца страшное письмо.
Но у нее был твердый характер и мужественная душа. Она взяла себя в руки, вытерла слезы и вышла к посланцу:
- Хорошо. До вечера. Я буду ждать вас и ваших товарищей.
Едва наступил вечер, она отправила спать своих домашних.
- Сегодня хозяин не ночует дома, - сказала она, а, оставшись одна, подумала: "Да, хозяин возвращается, но не молодой, а старый! Кого же еще можно захоронить в семейном склепе, если не прах графа Монтгомери? О благородный мой повелитель, неужели вы унесете с собой в могилу свою тайну? Тайна! Тайна! Тайна! Повсюду тайны, повсюду страсти!.."
Скорбные размышления Алоизы закончились горячей молитвой. Было около одиннадцати часов. Улицы совсем опустели, когда в ворота глухо постучали.
Алоиза вздрогнула и побледнела, но, собрав все свое мужество, открыла ворота зловещим носильщикам. Глубоким и почтительным поклоном она встретила старого хозяина, возвращавшегося домой после такого долгого отсутствия. Потом сказала людям:
- Идите за мной. Я вам укажу дорогу.
И, освещая дорогу светильником, она повела их к склепу. Дойдя до места, носильщики опустили гроб в одну из открытых гробниц, накрыли ее плитою черного мрамора, сняли шапки, стали на колени и наскоро помолились за упокой души неизвестного раба Божьего.
Потом кормилица молча проводила их и вручила им деньги, обещанные Габриэлем. Словно безгласные тени, они растворились во мраке. Не было сказано ни слова.
А Алоиза снова вернулась к склепу и там, в слезах и молитвах, провела остаток ночи.
Поутру, когда к ней пришел Андре, она, бледная, но спокойная, сказала ему:
- Дитя мое, нам не придется ожидать господина виконта. Позаботьтесь об исполнении его поручений.
- Все ясно, - грустно ответил паж. - Я сегодня же отправлюсь обратно к госпоже де Кастро.
- От имени отсутствующего нашего господина благодарю вас, Андре, за усердие, - молвила Алоиза.
Он уехал и после долгих расспросов встретился с г-жой де Кастро в Амьене.
Диана де Кастро только что прибыла в этот город в сопровождении свиты, которую предоставил ей герцог де Гиз, и пожелала немного отдохнуть с дороги в доме г-на Тюре, губернатора края.
Увидев пажа, Диана изменилась в лице, но овладела собой и жестом позвала его в соседнюю комнату.
- Ну что? - спросила она, когда они остались вдвоем. - Что вы принесли мне, Андре?
- Только вот это, - подал ей паж свернутую косынку.
- О, это не перстень! - воскликнула Диана.
Наконец, придя в себя от неожиданной вести, она принялась расспрашивать Андре с пытливостью несчастных, которые жаждут испить до дна чашу своего горя:
- Господин д’Эксмес не вручил вам никакого письма для меня?
- Нет, сударыня.
- Но что вы можете мне передать на словах?
- Увы, - молвил паж, склонив голову, - господин д’Эксмес сказал только то, что возвращает вам ваши обеты, даже тот, залогом которого была эта косынка. А больше он ничего не добавил.
- Но при каких обстоятельствах он направил вас ко мне? Вы передали ему мое письмо? Что он сказал, прочитав его? Говорите, Андре! Вы честны и преданны! От ваших слов зависит счастье моей жизни. Даже малейший ваш намек может натолкнуть меня на нужную дорогу.
- Сударыня, - отвечал Андре, - я мог бы рассказать вам все, что знаю, но знаю-то я совсем немного.
- Говорите, все равно говорите!
И Андре заговорил. Он рассказал ей о тех приказаниях, которые Габриэль дал ему, Андре, и Алоизе на случай своего отсутствия, о тех сомнениях и тревогах, которые одолевали молодого человека. Рассказал он и том, как, прочитав письмо Дианы, Габриэль собрался было что-то сказать, но потом раздумал и ограничился несколькими фразами. Словом, Андре, как и обещал, передал ей все, что знал. Но поскольку он плохо разбирался в сути дела, рассказ его еще больше растревожил Диану.
С грустью смотрела она на эту черную косынку, словно ожидая от нее ответа. А в голове билась беспокойная мысль: "Одно из двух - либо Габриэль узнал, что он в действительности мой брат, либо потерял последнюю надежду разгадать эту дьявольскую тайну… Но тогда почему он не избавил меня от жестоких недоумений?"
Диана растерялась. Как ей поступить? Навеки укрыться в стенах какого-нибудь монастыря? Или вернуться ко двору, отыскать Габриэля, узнать у него всю правду и остаться при короле, дабы предохранить его от возможных опасностей?
Король? Ее отец? Но отец ли он ей? А вдруг она - недостойная дочь, спасающая короля от заслуженной мести? Какие страшные противоречия!
Но Диана была женщина, и женщина мягкая и великодушная. Она сказала себе: что бы ни случилось, тот, кто мстит, жалеет о совершенном, тот, кто прощает, никогда не жалеет об этом! И она решила вернуться в Париж, остаться при короле и любыми путями разузнать о деяниях и намерениях Габриэля. Кто знает, может быть, и самому Габриэлю понадобится ее заступничество! Если же ей удастся примирить их обоих, тогда совесть у нее будет спокойна и она сможет посвятить себя Богу.