- Так вот… я не то что прощаю Арно дю Тиля, а просто благословляю его. Какую услугу он мне оказал: из тигрицы сделал овечку, из ведьмы - ангела! Я пользуюсь последствиями его грубости… Конечно, Арно дю Тиль доставил мне много бед и огорчений, но разве все эти горести не окупились, коли он невольно доставил мне такое счастье на старости лет?
Тут Габриэль не удержался от улыбки:
- Пожалуй, ты прав.
Мартин весело продолжал:
- Вот я и благословляю его втайне… и все потому, что пожинаю посеянные им плоды. Значит, зло Арно дю Тиля принесло мне только пользу. Мне есть за что благодарить чудесного Арно, и я его благодарю!
- Признательное у тебя сердце, - усмехнулся Габриэль. - Но повтори мне еще раз, что ты счастлив.
- Повторяю, ваше сиятельство: счастлив так, как еще в жизни никогда не бывал!
- Это я и хотел знать. Теперь я могу уехать со спокойной душой.
- Как?! - вскричал Мартин. - Уехать? Неужели вы собираетесь нас покинуть?
- Да, Мартин. Больше ничто меня здесь не удерживает.
- Хорошо, допустим, так. А когда же вы собираетесь?
- Сегодня же вечером.
Мартин заволновался:
- Что же вы меня не предупредили? Ну ничего, мне недолго собраться!
Он вскочил и быстро заковылял к дому.
- Бертранда! Бертранда! - крикнул он.
- Зачем ты зовешь жену, Мартин? - спросил Габриэль.
- Пусть она соберет меня в дорогу.
- Совершенно напрасно, Мартин, ты со мной не поедешь.
- Как так? Вы не возьмете меня с собой?
- Нет, я еду один.
- И больше не вернетесь?
- Во всяком случае, вернусь не скоро.
- Ну и дела… Ведь слуга всегда следует за хозяином, оруженосец - за рыцарем, а вы не берете меня с собой!
- У меня на это три веские причины, Мартин.
- Какие же, если не секрет?
- Во-первых, было бы слишком жестоко оторвать тебя от счастья, которое ты так поздно вкусил.
- Это не в счет, ваше сиятельство, ибо мой первый долг - служить вам до последнего дыхания.
- Так-то оно так, но совесть не позволяет мне воспользоваться твоим усердием. А во-вторых, в результате печального случая в Кале ты уже не в силах служить так же ловко, как прежде.
- Верно, ваше сиятельство, теперь сражаться рядом с вами мне уже не придется… И все-таки найдется немало таких поручений, которые калека сможет выполнить почище здорового.
- Я это знаю, Мартин! И, возможно, я пошел бы на это, если бы не третья причина… Я открою ее тебе лишь при условии, что ты не будешь вникать в подробности и сам не захочешь следовать за мной.
- Значит, речь идет о чем-то важном, - заметил Мартин.
- Да, ты прав, - печально и торжественно проговорил Габриэль. - До сего времени я жил во имя чести и добился того, что покрыл свое имя славой. Я имею все основания сказать, что оказал Франции и королю великие услуги; достаточно вспомнить Сен-Кантен и Кале… До сих пор я бился в открытом и честном бою в радостной надежде получить награду. Но награды этой я так и не получил… И отныне с тоскою в сердце я должен отомстить за преступление. Я сражался - теперь я караю. Я был солдатом Франции - а буду палачом Господним.
- Господи Иисусе! - всплеснул руками Мартин.
- Вот почему мне надлежит быть одному, и я никак не могу привлечь тебя к этому страшному, зловещему делу! В нем не должно быть никаких посредников!
- Что верно, то верно… Теперь я и сам отказываюсь от своего предложения.
- Спасибо тебе за преданность и покорность, - сказал Габриэль.
- Но неужели я не могу вам ничем быть полезен?
- Ты можешь только молиться за меня… А теперь прощай, Мартин. Я расстаюсь с тобой и возвращаюсь в Париж. Там я буду ждать решающего дня… Всю свою жизнь я защищал правду и боролся за равенство - да вспомнит Всевышний об этом в тот день, о котором я говорю. Пусть он поможет найти справедливость своему верному слуге… - И, взглянув на небо, Габриэль хмуро повторил: - Да, справедливость!..
Через десять минут он наконец вырвался из крепких прощальных объятий Мартина Герра и Бертранды де Ролль, явившейся на зов мужа.
- Прощай, Мартин, мой верный слуга. Мне пора уезжать. Прощайте, мы еще свидимся!
- Прощайте, ваше сиятельство, и да хранит вас Бог! - вот все, что мог вымолвить Мартин Герр.
И он еще долго смотрел на маячившую вдали темную фигуру одинокого всадника, которая медленно растворялась в сгущающихся сумерках и наконец совсем исчезла.
IV
ДВА ПИСЬМА
По завершении столь трудного и столь удачно закончившегося процесса двух Мартинов Габриэль де Монтгомери снова исчез и в течение многих месяцев вел бродячий, таинственный и непонятный для непосвященных образ жизни. Его встречали в самых различных местах, но он все-таки не отдалялся от Парижа и от двора и, пребывая в тени, старался все знать, все видеть.
Он зорко следил за событиями, но пока не видел ни малейшей возможности свершить свою справедливую кару. Да и в самом деле: за это время произошло лишь одно-единственное значительное событие - заключили мирный договор в Като-Камбрези.
Коннетабль де Монморанси жестоко завидовал подвигам герцога де Гиза, росту его популярности среди народа и вместе с тем страшился того влияния, которое приобретал его соперник на короля. Наконец благодаря заступничеству всесильной Дианы де Пуатье Монморанси чуть ли не силой удалось вырвать у короля этот пресловутый мирный договор.
Договор подписали 3 апреля 1559 года. И хотя заключили его в самый разгар побед французского оружия, он оказался не слишком-то выгоден для Франции. Франция получила в полное владение крепости Мец, Туль и Верден. Она удерживала Кале восемь лет с обязательством уплатить Англии восемьсот тысяч экю золотом, если крепость не будет возвращена обратно по истечении указанного срока (правда, этот ключ от Франции никогда возвращен не был и никаких восьмисот тысяч за него не уплатили). Наконец, Франция вновь приобретала Сен-Кантен и Гам и временно сохраняла за собой Турин и Паньероль в Пьемонте.
Зато Филипп II получал в полное владение Тионвиль, Маринбург и Гестин. Он стер с лица земли Терауан и Ивуа, заставил передать город Буйон Льежскому епископству, Корсику - генуэзцам, большую часть Савойи и Пьемонта - Филиберу Савойскому - словом, то, что было завоевано при Франциске I. Наконец, он обусловил свой брак с дочерью Генриха II, принцессой Елизаветой, а также брак герцога Савойского с принцессой Маргаритой. Все это предоставляло ему огромные выгоды, такие, на которые он даже не рассчитывал после победы при Сен-Лоране.
Герцог де Гиз в бешенстве возвратился из армии и во всеуслышание и не без оснований принялся возмущаться предательством Монморанси и слабодушием короля, который одним росчерком пера подарил испанцам то, чего они с оружием в руках не могли добиться в течение тридцати лет. Но так или иначе, игра была сыграна, и жгучая досада герцога де Гиза ничего изменить не могла.
Договор этот не порадовал и Габриэля, однако он тут же подметил негодование герцога де Гиза, убедившегося, что все его труды идут насмарку из-за темных дворцовых интриг. Гнев этого знатного Кориолана вполне мог совпасть с намерениями Габриэля. Франциск Лотарингский, надо сказать, был далеко не единственным недовольным в королевстве. Однажды в окрестностях Пре-о-Клер Габриэль повстречал барона Ла Реноди, которого ни разу не видел после памятного знакомства на улице Сен-Жана. Габриэль обычно избегал встреч со знакомыми лицами, но на сей раз сам подошел к нему. Эти два человека созданы были для того, чтобы найти общий язык. Их роднили многие черты, и самое главное - честность и решительность. Оба они были рождены для дела, оба одержимы жаждой справедливости.
Обменявшись любезностями, Ла Реноди спросил:
- Недавно я видел мэтра Амбруаза Парэ. Значит, вы наш?
- Сердцем - да, но не делом, - ответил Габриэль.
- Когда же вы думаете открыто и бесповоротно примкнуть к нам?
- Я стану вашим тогда, когда буду вам нужен, а вы не будете нужны мне.
- Не слишком ли великодушно? - усмехнулся Ла Реноди. - Дворянина это бы восхитило, но человек нашей партии не будет вам подражать. И если вы ждете именно того момента, когда понадобитесь нам, то знайте - этот момент настал.
- Что-нибудь случилось? - заволновался Габриэль.
- Готовится некий заговор против истинно верующих. Одним ударом хотят уничтожить всех протестантов.
- Из чего это явствует?
- А этого никто не скрывает. Антуан Минар, председатель парламента, на совещании в Сен-Жермене заявил во всеуслышание: "Надо сейчас же разделаться с еретиками, если мы не хотим докатиться до республики на манер швейцарских штатов".
- Как! Он так и сказал - "республики"? - удивился Габриэль. - Может, он нарочно раздувает опасность, чтобы вызвать такие меры?
- Ничуть, - вполголоса возразил Ла Реноди. - По правде говоря, он совсем не преувеличил. Ведь и мы теперь не те, что были. Теории Амбруаза Парэ уже не кажутся нам отчаянно смелыми. К тому же вы сами видите, что нас принуждают к решительным действиям.
- Тогда, - рванулся к нему Габриэль, - тогда мне придется стать в ваши ряды раньше, чем я собирался.
- И в добрый час! - обрадовался Ла Реноди.
- На что же мне теперь обратить внимание?
- На парламент. Там протестанты хотя и в меньшинстве, но чрезвычайно влиятельны. Анн Дюбур, Анри Дюфор, Никола Дюваль, Эстош де ла Порт и еще двадцать человек! На всех заседаниях, когда требуют крутых мер против еретиков, эти приверженцы кальвинизма требуют созыва нового собора, который на основании постановлений соборов в Базеле и Констанце разрешил бы религиозные споры. Право на их стороне, значит, против них применяют насилие. Мы готовы ко всему, будьте готовы и вы.
- Решено.
- Оставайтесь у себя дома, в Париже. Когда будет нужно, вам сообщат.
- Для меня это нелегко, но я останусь. Думаю, что вы не заставите меня долго ждать. Вы слишком много говорили, теперь пришло время действовать.
- Я того же мнения, - согласился Ла Реноди. - Будьте начеку и храните спокойствие.
Они расстались. Габриэль задумался. Не слишком ли далеко завел его мстительный порыв? Ведь он уже готов ввязаться в междоусобную войну! Но поскольку нужный ему случай все еще не представился, он должен сам найти его!
В тот же день Габриэль вернулся к себе домой. Там он застал только верную Алоизу. Мартина Герра, конечно, уже не было, Андре оставался при герцогине де Кастро, Жан и Бабетта Пекуа вернулись в Кале и скоро переберутся в Сен-Кантен.
Возвращение хозяина в опустелый дом в этот раз было еще печальнее, чем обычно. И тем не менее невозможно описать радость Алоизы, когда Габриэль сказал ей, что намерен некоторое время пожить у себя. Жить он будет в полном одиночестве, но иногда будет отлучаться…
С грустной улыбкой Габриэль смотрел на обрадованную кормилицу. Увы, он не мог разделить ее радость. Ведь жизнь теперь напоминала ему какую-то страшную загадку, которую он боялся и в то же время жаждал разгадать.
Медленно, тревожно тянулись дни. Так прошло больше месяца.
Он действительно почти не покидал особняка; только иной раз вечером выходил побродить вокруг Шатле, а возвратившись, надолго запирался в мрачном склепе, куда однажды ночью безвестные бродяги принесли тело его отца.
Вспоминая день своего унижения, Габриэль невольно испытывал какое-то горестное, едкое наслаждение и вновь загорался гневом. Черт возьми! Он терпеливо здесь выжидает, а убийцы тем временем ликуют и наслаждаются! Король по-прежнему восседает на троне в Лувре! Коннетабль снова наживается на народных страданиях! Диана де Пуатье, как всегда, плетет свои преступные сети! Так продолжаться не может! Если гром Господень не грянет, если угнетенные способны лишь трепетать, Габриэль обойдет и Бога, и людей!
В такие минуты кулаки его сжимались, грудь вздымалась, и он, хватаясь за рукоять шпаги, бросался к двери… Но тут же какой-то голос напоминал ему о письме Дианы де Кастро, где возлюбленная умоляла его не карать своевольно даже тех, кто повинен… Габриэль перечитывал это трогательное послание - шпага его падала обратно в ножны, и, негодуя на себя, он снова начинал ждать… ждать…
Габриэль принадлежал к числу тех, кто умеет действовать, но не руководить. Его деяния были достойны удивления, когда он выступал с армией, с отрядом или просто под началом выдающегося руководителя. Однако он не предназначен был к единоличному свершению великих дел.
Под началом Колиньи и герцога де Гиза он совершил замечательные подвиги. Но теперь у него совсем иная задача: не сражаться с испанцами или с англичанами, а покарать своего короля! И рядом - никого, кто мог бы помочь ему в этом страшном предприятии. И как бы то ни было, он все же надеялся на тех, кто уже однажды оказал ему немалую услугу, - он надеялся на благочестивого адмирала и на честолюбивого герцога. Гражданская война во имя защиты религиозной истины или государственный переворот во имя смены власти - вот на что рассчитывал Габриэль. Обе эти возможности вели либо к смерти Генриха II, либо к его низложению, и поэтому в любом случае Габриэль оказывался в выигрыше. Он, находясь на втором плане, сумеет выдвинуться на первое место и тогда выполнит свою клятву… Если же надежда эта его обманет, то пусть свершится воля Божья!
И казалось, надежда не обманывает.
13 июня Габриэль получил сразу два письма. Первое принес в пятом часу вечера какой-то незнакомец. Он пожелал вручить письмо Габриэлю с глазу на глаз, предварительно убедившись по приметам, что перед ним действительно граф де Монтгомери.
Вот что было в письме:
"Друг и брат!
Время настало, гонители истины сбросили свою личину. Возблагодарим Господа! Мученический венец - залог победы! Нынче вечером, в девять часов, подойдите к дому № 11 на площади Мобер и отыщите там коричневую дверь. Постучите в дверь три раза с равными промежутками. Вам откроют и скажут: "Не входите, у нас слишком темно", на что Вы ответите: "У меня с собой светильник". Тогда Вас проведут к лестнице, Вы в темноте подниметесь наверх, отсчитав при этом семнадцать ступенек. Там Вас спросят: "Чего Вы хотите?", и Вы ответите: "Справедливости". Потом Вас введут в пустую комнату, шепнут на ухо: "Женева", и Вы дадите отзыв: "Жизнь". Вот тогда-то Вы и увидите тех, кто ныне в Вас нуждается.
До вечера, друг и брат. Письмо сожгите. Тайна и мужество.
Л. Р.".
Габриэль приказал принести зажженную лампу, сжег в присутствии посланца письмо и вместо ответа сказал ему:
- Я приду.
Человек откланялся и ушел.
"Вот оно! И протестанты уже приступают к делу!" - подумал Габриэль.
Около восьми часов, когда он все еще размышлял о приглашении Ла Реноди, Алоиза ввела к нему пажа герцога де Гиза.
Паж принес письмо следующего содержания:
"Уважаемый и любезный соратник!
Прошло уже шесть недель, как я вернулся в Париж из армии, где мне нечего было делать. Мне сказали, что последнее время Вы живете у себя. Как же мы до сих пор не свиделись? Неужели и Вы забыли меня во дни всеобщей забывчивости и неблагодарности? Думается, что на это Вы не способны. Приходите! Я буду ждать Вас завтра, в десять утра, в моем турнелльском особняке.
Приходите хотя бы для того, чтобы мы утешили друг друга! Во что они превратили наши победы!
Преданный Вам
Франциск Лотарингский".
- Я приду, - повторил Габриэль те же слова.
Когда мальчик вышел, он снова подумал: "Вот оно! Честолюбец тоже пробуждается!"
И, лелея эти зыбкие надежды, он через четверть часа двинулся на площадь Мобер.
V
ЗАГОВОР ПРОТЕСТАНТОВ
Дом № 11 на площади Мобер, куда пригласил его Ла Реноди, принадлежал адвокату по имени Трульяр. Дом этот в народе считали прибежищем еретиков. Недаром до соседей частенько доносилось по вечерам глухое пение псалмов.
Габриэль без труда отыскал коричневую дверь и, как сказано было в письме, постучал три раза. Дверь отворилась, кто-то схватил его за руку и произнес:
- Не входите, у нас слишком темно.
Габриэль ответил:
- У меня с собой светильник.
- Тогда входите и следуйте за мной.
Габриэль повиновался, сделал несколько шагов, почувствовал под ногой порожек лестницы и поднялся на семнадцать ступеней.
- Чего вы хотите? - спросил его кто-то.
- Справедливости! - ответил он.
Дверь распахнулась, и он очутился в тускло освещенной комнате. Какой-то человек подошел к нему и сказал вполголоса:
- Женева!
- Жизнь!
Человек тряхнул колокольчиком, и в комнату через потайную дверь вошел Ла Реноди. Он дружески пожал Габриэлю руку и спросил:
- Вам известно, что произошло сегодня в парламенте?
- Я целый день никуда не выходил.
- Тогда вы сейчас все узнаете. Вы еще в нас не совсем поверили, но зато мы вполне доверяем вам. Вы узнаете о наших намерениях и учтете наши возможности. У нас нет от вас секретов. Я даже не беру с вас обещания не разглашать то, что вы сейчас услышите. С вами такая предосторожность излишня.
- Благодарю за доверие, - поклонился растроганный Габриэль. - Надеюсь, вам не придется раскаиваться.
- Теперь пойдемте со мной. Я назову вам по именам тех братьев, которые вам не знакомы. Об остальном же судите сами. Идемте!
Он взял Габриэля под руку, привел в действие пружину потайной двери, и они оказались в большом продолговатом зале, где толпилось человек двести. Несколько тусклых светильников в разных углах еле-еле освещали лица собравшихся. Здесь не было ни кресел, ни ковров, ни стульев - ничего, кроме грубо сколоченной кафедры, одиноко возвышавшейся посреди зала.
Никто не обратил внимания на Габриэля и его спутника. Глаза всех присутствующих были устремлены на хмурого оратора, стоявшего на трибуне.
- Это советник парламента Никола Дюваль, - шепнул Ла Реноди Габриэлю. - Он только что начал рассказывать о том, что произошло сегодня в Августинском монастыре. Послушайте.
А Никола Дюваль говорил:
- Наш обычный зал заседаний был занят в связи с предстоящей церемонией бракосочетания принцессы Елизаветы, и потому нам пришлось собраться в Августинском монастыре. Не знаю почему, но самый вид этого мрачного помещения сразу вызвал у нас какую-то смутную тревогу. Тем не менее председатель Жиль Леметр открыл, как всегда, заседание. Обсуждали вопрос о религиозных убеждениях. Антуан Фюме, Поль де Фуа и Эсташ де ла Порт один за другим говорили о веротерпимости, и, казалось, выступления их, четкие и красноречивые, произвели на большинство присутствующих сильное впечатление. Эсташ де ла Порт возвратился на свое место под аплодисменты, а слово взял Анри Дюфор. Но вдруг дверь распахнулась, и парламентский привратник доложил во всеуслышание: "Король!"