– Отлично! – сказал Лоренцо, принимая опять свое обычное выражение спокойствия. – Я отвечу Торнабуони и напишу папе почтительно, но без смиренных просьб. Он не будет иметь возможности упрекнуть нас в несоблюдении приличий или в неуважении к главе церкви, что я уже доказал, дав согласие на назначение Франческо Сальвиати архиепископом Пизы, хотя это назначение было доказательством враждебности, несмотря на все заверения графа Джироламо. Сальвиати были всегда врагами нам и республике, и мы могли видеть в этом оскорбление. Мой ответ будет готов завтра, и ты можешь ехать обратно, Козимо, если не хочешь подольше отдохнуть после трудного пути.
– О нет, я готов сейчас сесть на лошадь и ехать в Рим, так как Джованни Торнабуони велел мне торопиться, – ответил Козимо, избегая проницательного взгляда Лоренцо.
– Ну, такого спеха нет, – сказал Лоренцо, улыбаясь, – так как я не могу последовать совету Торнабуони и что-либо изменить в деле. Можешь отдохнуть до завтра и сдержать свое нетерпение, а то тебя, кажется, очень тянет обратно в Рим.
Козимо покраснел, ничего не отвечая.
– Переоденься и навести своих родителей, они рады будут тебя видеть, а вечером мы соберемся все вместе, и ты можешь нам рассказать про Рим. Маркиз Габриэль Маляспини здесь на несколько дней и, наверное, захочет узнать от тебя о жене и дочери, с которыми ты, конечно, видался у Торнабуони.
– Маркиз Маляспини! – воскликнул Козимо, еще гуще краснея. – О, дядя, так ты все знаешь…
– Я знаю, что маркиза и ее красавица дочь находятся в Риме, – сказал Лоренцо с напускным равнодушием, – а ты, верно, привез от них поклоны маркизу.
– Господи… Нет, не то! Конечно, ты не можешь знать… но ты должен знать, так как я ненадолго здесь, и маркиз так удачно тоже приехал… Ты должен знать, что я только тогда буду счастлив, когда получу надежду, что ты и маркиз сочувствуете нашей любви с Джованной.
– Вот как! – с улыбкой сказал Лоренцо. – Тогда, вероятно, мне придется позаботиться, чтобы ты с радостью уехал в Рим, как подобает серьезному посланцу. Я, милый Козимо, не буду против твоей любви, а с маркизом ты успеешь сам поговорить, и я охотно поддержу тебя.
– О, дядя, как мне благодарить тебя за твою доброту? – вскричал Козимо, порывисто целуя руку Лоренцо. – И как счастлива будет Джованна, когда я привезу ей такое радостное известие!
Он сердечно пожал руку Джулиано, с грустной улыбкой смотревшему на него, и пошел переодеваться, чтобы навестить родителей.
– Он счастлив, – проговорил Лоренцо, провожая Козимо взглядом. – У него сердце и политика сочетались в полном согласии. Дом Маляспини могуч и влиятелен, и союз с ним еще укрепит нашу силу.
Лакей отворил дверь, и вошла жена Лоренцо, Кларисса.
Не будучи особенно красивой, она имела очень аристократический вид и доброе лицо. Дорогое серое шелковое платье, вышитое золотом, хорошо облегало ее стройную фигуру, и длинный шлейф увеличивал небольшой рост.
Она вела за руку трехлетнего Джованни, славного мальчугана с большими выразительными глазами. Рядом шел шестилетний Пьетро, уже в рыцарском костюме, только без шпаги и кинжала; резкие черты лица мальчика выражали живой ум и почти упрямую волю.
За ними шел молодой человек лет двадцати семи, очень изящно носивший широкую одежду ученых того времени.
Лоренцо встал навстречу жене, галантно поцеловал ей руку, и его холодное лицо приняло ласковое, сердечное выражение, когда он погладил кудри Пьетро и поднял на руки маленького Джованни.
Потом он крепко пожал руку молодого человека и сказал жене:
– Благодарю тебя, дорогая Кларисса, за то, что ты приводишь ко мне детей. Это радостный отдых среди сухих, деловых занятий.
– Я знаю, что ты всегда рад видеть детей и всегда позволяешь приводить их, даже когда работаешь. Но сегодня мы пришли по особенному случаю. Пьетро был прилежен, и наш ученый Полициано говорит, что он может рассказать без ошибки греческое стихотворение, смысл которого должен служить ему жизненным правилом.
– Очень желаю послушать, – весело сказал Лоренцо, ласково кивая Полициано, которому поручил воспитание сына с самого нежного возраста.
Маленький Пьетро встал перед отцом и без ошибки, с правильным выговором прочитал своим тоненьким голоском гекзаметр, в котором Гомер говорит молодому Ахиллу, что он стремится быть лучше всех и превосходить всех.
– Браво! – сказал Лоренцо. – Я вижу, что ты делаешь успехи в благородном греческом языке. Не забывай также смысла этих слов, и тогда будешь уметь исполнять обязанности, наложенные на тебя рождением. А вас, дорогой Полициано, благодарю за труды и за выбор этого первого стихотворения.
– Приложу все старания, чтобы ваши дети походили на вас по знаниям и плодотворной деятельности.
Джулиано ласково поздоровался с невесткой, с племянниками и с Полициано, с которым давно дружил, но был, видимо, озабочен и рассеянно принимал участие в разговоре, который касался учения и игр детей.
Когда Кларисса удалилась с детьми, Джулиано сказал брату:
– Прости, дорогой Лоренцо, если я сегодня поздно приду к вам. Я уговорился встретиться с несколькими приятелями и не могу отказаться, но все-таки еще успею поболтать с Козимо.
– Ты волен располагать своим временем и не имеешь надобности извиняться. Разве мы не вполне равноправны по воле отца? Пользуйся жизнью и молодостью, но не забывай наш разговор, я к нему еще вернусь. Известия, полученные из Рима, еще больше заставляют нас сообразовываться с политикой при заключении семейных союзов.
Джулиано со вздохом пожал руку брата и молча вышел из комнаты, а Лоренцо покачал головой, глядя ему вслед:
– Мне не нравится его настроение. Я вовсе не хочу мешать ему наслаждаться жизнью и даже почти готов завидовать его беспечности и здоровью, но в чаду удовольствий нельзя забывать серьезные обязанности. Он даже испугался, когда я заговорил о моих планах… Это был не только страх оков, которыми он, конечно, особенно стесняться не будет. Неужели у него есть привязанность, которая может отвлечь от пути, предначертанного рождением? До сих пор я не обращал внимания на это, хотя мне много рассказывали о его увлечениях и мимолетных связях, но я не придавал этому значения. Буду следить за ним, и удержу от опасности, это мое право и обязанность, так как я много старше и должен заменять ему отца.
Он запер книги в шкаф и опять взялся за начатый рисунок плана Поджо Каяно.
Глава 6
Джулиано прошел в свое помещение в боковом флигеле дворца, чтобы накинуть меховой плащ и велеть седлать лошадь. Потом он поехал в сопровождении немногих слуг, веселый и довольный, как всегда, радостно приветствуемый народом, к роскошной вилле, окруженной садами, которая стояла одиноко в предместье города и принадлежала уже тогда знаменитому архитектору Антонио де-Сан Галло. Он происходил от одной из лучших фамилий Флоренции и в ранней молодости потерял отца, унаследовав громадное состояние. Антонио был из числа самых преданных сторонников Медичи и ближайшим другом Джулиано. Несколькими годами старше его, он всегда готов был участвовать в веселой компании, но любил также уединение, и потому больше жил не в фамильном дворце в центре города, а в чудной вилле, построенной еще его отцом.
Джулиано соскочил с лошади и велел слугам ехать домой. Во дворце, окруженном галереей со статуями, встретил его Антонио. Он был богато одет, высок, мужествен, с красивым, приветливым лицом.
Друзья сердечно поздоровались и под руку прошли в роскошный и уютный кабинет Антонио.
– Я ждал тебя, дорогой Джулиано. Все готово, посмотри сам помещение, а потом мы можем поехать, подкрепившись, и при ранних сумерках незаметно привезем донну Фиоретту. Ее увидит только один из моих слуг и вполне надежная женщина, служившая еще моей покойной матери. Впрочем, все мои слуги преданны и привыкли не болтать, что происходит в доме.
– Добрый, дорогой друг, как мне отблагодарить тебя за все? Теперь больше, чем когда-либо, мне нужен твой совет и поддержка.
– Твое доверие для меня лучшая благодарность, – отвечал Антонио. – Пойдем, посмотри на гнездышко, приготовленное для твоей Фиоретты.
Он провел его в отдельный флигель при дворце.
Антонио отворил дверь, и Джулиано радостно вскрикнул, увидав прелестный уголок.
Красивые картины украшали стены, и тут же было изображение Спасителя, благословляющего детей, а перед ним чаша со святой водой. В углу стояли группы пальм и душистых цветов. Через дверь с разноцветными стеклами был виден небольшой тенистый сад, отделенный от парка железной решеткой с калиткой.
Антонио раздвинул тяжелую портьеру и ввел Джулиано в большую спальню, где у стены стояла великолепная кровать с балдахином, а рядом прелестная люлька. Окна с разноцветными стеклами пропускали мягкий, приятный свет, и пожилая женщина с седыми волосами, опрятно одетая, заканчивала уборку уютного помещения.
– Как хорошо здесь! – вскричал Джулиано. – Как ты восхитительно обставил убежище моего счастья!
– Все будет готово сегодня вечером? – спросил Антонио старушку.
– Так точно, синьор!
– Я знал, что могу положиться на мою старую Женевру.
– Без сомнения, синьор Антонио! Все будет готово, можете не беспокоиться, и синьор Джулиано де Медичи будет доволен.
– Вы знаете меня? – с испугом спросил Джулиано.
– Кто же вас не знает во Флоренции? Но не беспокойтесь, синьор, старая Женевра не болтунья и хранила много тайн.
– Это правда, – с улыбкой подтвердил Антонио, ласково похлопав ее по плечу, – я доверил бы ей любую тайну, она отлично будет ходить за твоей Фиореттой.
– И за малюткой также, – сказала старуха, взбивая мягкие подушки в люльке. – Я и синьора Антонио носила на руках, когда он был маленький и беспомощный.
– Это правда, Женевра, – отозвался Антонио, – поэтому я выбрал тебя: ты должна заботиться о моем друге, как обо мне, и охранять того, кто ему дороже всего на свете.
Джулиано подал руку старушке и вышел вместе с Антонио из комнаты.
В маленькой столовой был накрыт стол, и Антонио сделал лакеям знак, удалиться.
– Мы будем сами себе прислуживать, чтобы не говорить при посторонних.
Он положил на тарелку Джулиано жареного перепела с оливками и налил в бокалы марсалы.
– Выпьем первый бокал за приезд донны Фиоретты и маленького Джулио, – сказал он, чокаясь с другом. – Желаю, чтобы она была счастлива здесь, под моей дружеской охраной, и чтобы ей скорее удалось переехать во дворец Медичи для большего счастья и блеска.
Джулиано осушил свой бокал и со вздохом молча поставил его на стол.
– Дай Бог, чтобы исполнилось твое желание! Мои тревоги не прекращаются и становятся еще тяжелее.
– Ты слишком мрачно смотришь, – с улыбкой сказал Антонио. – Чего тебе бояться? Народ, который обожает тебя, будет еще преданнее, когда ты изберешь себе жену из его среды. А гордые, надменные семьи, которые кичатся своими предками, не могут ненавидеть тебя больше, чем теперь.
– О, этого я не боюсь! Но мой брат Лоренцо. С ним будет трудно, труднее, чем ты думаешь.
– Почему? – спросил Антонио. – Он так любит тебя и предоставляет тебе полную свободу наслаждаться жизнью, пока сам несет все тяготы правления, нисколько не затеняя твоего положения. Все могущество его основано на любви народа, и через тебя он еще теснее сблизится с людьми. Что же он может сказать против честной семьи Говини, которые жили независимо, уважаемыми хлебопашцами и воспитали свою дочь Фибретту в самых строгих правилах?
– Все заботы правления он несет на себе, и я ему искренне благодарен за это, но все помыслы его сводятся к этим заботам, и он не признает никаких прав за сердцем, когда речь идет о положении нашего дома и о могуществе республики. Сегодня он говорил очень серьезно о моем будущем и наметил для меня союз с княжескими домами Савойи, Неаполя и Милана или даже с королевским домом Франции.
– Ты не сказал ему, что сердце твое уже не свободно? Лоренцо лучше всякого другого умеет примириться с неизбежностью, и, может быть, твой брак с девушкой из народа даст и его дому более твердую опору, чем иностранные принцессы, которые всегда останутся чужими народу.
Джулиано покачал головой.
– Лоренцо строг и неумолим, когда это касается блеска и положения нашего дома. Сегодня я не мог отвечать ему, он и так получил неприятное известие, и мне не хотелось в эту минуту нарушать наши сердечные отношения.
– Ты слишком робок, – заметил Антонио. – Какое право имеет Лоренцо распоряжаться твоим сердцем? Разве ты не равен ему по положению, разве он уполномочен опекать тебя?
– Нет, вовсе нет, я это знаю, но этого вопроса лучше не касаться, если только это возможно. О, неужели мне придется завоевывать счастье ценой любви моего брата? Дай мне время, Антонио. Фиоретта будет в безопасности под твоей охраной, а я хочу выбрать удобную минуту, чтобы поговорить с братом. Когда у него не будет хлопот и забот, он скорее будет склонен признавать права сердца наравне с политикой и честолюбием. А если мне и тогда придется указать на мое право, я, по крайней мере, не упрекну себя, что смутил его покой, когда ему нужна вся сила и ясность ума для блага и чести нашей родины.
Антонио согласился, не вполне, однако, убежденный, а Джулиано повеселел, но ненадолго.
– Вот еще что, Антонио, – заговорил он снова. – Несмотря на окружающее нас счастье и радостные надежды на будущее, у меня бывает иногда очень тяжелое предчувствие, будто грозовая туча разорвется, и молния неожиданно поразит меня.
– Какое безумие! – сказал Антонио. – Конечно, наша жизнь в руках Божьих, но во цвете сил и молодости нет оснований думать об особом несчастье.
– Ты, может быть, прав, и, вероятно, страх за мою любовь внушает мне такие мрачные мысли, но, тем не менее, ты должен дать мне обещание. Ты помнишь, что священник в Сан-Донино, венчавший нас с Фиореттой, не знал моего имени и не внес наш брак в книги, и сына моего он крестил под именем Джулио, не подозревая, что присоединяет к лону христианской церкви сына Медичи. Священник был стар и может умереть, да и показание его может быть подвергнуто сомнению… Если со мной случится несчастье, Антонио, то ты скажешь Лоренцо и подтвердишь всему свету, что Фиоретта была перед Богом моей законной женой, а бедный Джулио крещен как мой законный сын.
– Конечно, я это удостоверю, – с улыбкой согласился Антонио, – если когда-нибудь над твоей головой появится воображаемая туча и мое свидетельство потребуется. Но пока оставим эти мысли. Не надо печалиться, когда мы собираемся ввести твою прелестную Фиоретту в мой дом, который, надеюсь, будет ей только кратковременным убежищем. Выпьем еще сиракузского вина, это перл моих погребов, а потом поедем, чтобы к вечеру вернуться обратно.
Друзья вышли и сели на поданных лошадей. Двое доверенных слуг Антонио следовали за ними, вооруженные; лошадь с дамским седлом была уже послана вперед с двумя другими слугами.
Свежий воздух разогнал мрачные мысли Джулиано, и они ехали, весело болтая, вдоль берега Арно, по дороге к Сан-Донино.
В плодородной долине Арно было расположено местечко Сан-Донино, со своими приветливыми домиками, садами оливковых и каштановых деревьев, роскошными полями и виноградниками. Церковь небольшого францисканского монастыря, окруженная величественными вязами, возвышалась над скромными домами, и вечерний колокол гудел в свежем воздухе.
В стороне от Сан-Донино, отдельно, на холме, стоял домик, окруженный садом и виноградниками. В палисаднике перед домом стояла молодая женщина и смотрела через низкую стену, обвитую плющом, на дорогу во Флоренцию, к которой вела спускающаяся к реке тропинка.
На женщине было простое синее шерстяное платье и легкая накидка на плечах. Роскошные черные косы ее были обвязаны пестрым платком, как носят тосканские девушки и женщины; кожа имела тот смуглый и притом нежный оттенок, который дает только южное солнце; черты лица были антично правильны, а большие черные глаза нежно и выжидательно смотрели на извивающуюся белую полосу дороги. Но там ничего не было видно, и она со вздохом сложила руки, при звуке колокола шепча молитву и с мольбой глядя в небо.
Вдруг от Сан-Донино послышался стук копыт, и молодая женщина, быстро оглянувшись, увидела всадника на сильной, здоровой лошади. Он был в простой одежде, в шляпе с большими полями, без перьев, и широкий плащ висел на ремне, закрывая круп лошади. Несмотря на простоту костюма, видно было, что этот человек знатного происхождения. Его еще молодое, но бледное лицо носило следы страстей, а в глазах блестел беспокойный огонь. Он остановился у дома и почтительно поклонился молодой женщине, которая покраснела и казалась неприятно удивленной его появлением.
– Прелестная Фиоретта, – сказал он, соскакивая с лошади, – позвольте мне сегодня воспользоваться гостеприимством, которое вы уже неоднократно оказывали мне с тех пор, как счастливый случай привел меня к вам в первый раз.
Он повесил поводья на крюк и, войдя в палисадник, поцеловал руку молодой женщине, а она ответила ему, смеясь:
– Мое гостеприимство слишком скромно для вас, синьор, но стакан вина из собственных виноградников найдется для всякого, кто этим удовольствуется.
Она повернулась к двери, но он удержал ее, говоря:
– Вы не хотите впустить меня, прелестная Фиоретта? В эту пору неудобно болтать в саду.
– Я не мерзлячка, – коротко возразила она, – и привыкла к воздуху во все времена года.
– И я воздуха не боюсь, прелестная Фиоретта, особенно в вашем присутствии, которое распространяет тепло и свет, как солнце. Но сегодня я приехал не только попросить стакан вина, но и серьезно поговорить и сказать, что у меня на сердце, а для этого лучше быть в комнате, чем в саду.
Она покраснела и покачала головой.
– Нет, синьор, это неудобно. После смерти моей матери я живу одна, и было бы неприлично и все стали бы говорить обо мне, если бы я ввела в дом чужого человека, тем более что вы всегда приезжаете, когда моего верного Жакопо нет дома. Он и сегодня подрезает деревья в саду. Подождите, я сейчас принесу вам вина.
Она сказала все это строго, повелительно и скрылась в доме.
"Никогда еще ни одна женщина не привлекала меня так, как эта крестьянка, могущая быть герцогиней по красоте и обаянию, – подумал гость. – Этот клочок земли имеет немалую ценность, его можно бы продать, и если бы я тогда с нею появился в свете в Неаполе или еще дальше, она была бы мне отличной помощницей, чтобы управлять людьми и снова привлечь в мои руки деньги. Она умна и могла бы помочь мне восстановить мое надломленное счастье. Я проследил, что она принимает таинственного посетителя, только не мог узнать, кто он. Жаль, что я не первый, хотя, может быть, это и лучше – она будет доступнее, когда мне придется утешать покинутую, и тем послушнее подчинится мне".
Фиоретта вернулась с большим стаканом вина и любезно поднесла его гостю.
Он отпил и ближе подошел к ней, говоря:
– Вы сказали, что я вам чужой человек, и вы не можете меня впустить в дом, но вы уже много раз видели меня и могли убедиться, что я не из тех людей, которых девушка может бояться.
Она опустила глаза, краснея, но сказала с усмешкой:
– А разве вы мне не чужой? Я даже не знаю вашего имени.