Нас тоже втягивают в эту плодовую сделку. Неслучайно спелые фрукты в основном кажутся нам потрясающе вкусными. Это впечатление - отголосок нашей истории. В первобытные времена мы серьезно зависели от фруктов - так же, как до сих пор зависят от них шимпанзе.
Перевозчик по имени шимпанзе
В четыре тридцать утра мы отправляемся в путь, покинув исследовательскую станцию национального парка Кибале, который находится в Уганде. Мы освещаем дорогу карманными фонариками и, неся на плечах оборудование для съемки, пытаемся идти в ногу с Ричардом Рангемом и его местными сотрудниками. По едва различимым тропам девственного леса, перешагивая корни и стволы деревьев, через ручьи и канавы с грязью.
Изможденные и мокрые от пота, мы в конце концов останавливаемся поддеревом, где спят шимпанзе Ричарда. Уже много лет антрополог и приматолог из Гарвардского университета изучает и документирует жизнь этой группы приматов - как она организована, как развиваются дружественные и враждебные отношения, как животные обходятся с заболеваниями и ранениями и прежде всего - как они питаются. Команда Ричарда дала всем животным имена и знает личную историю каждого шимпанзе. В настоящий момент в центре внимания маленький самец Макс - он угодил в браконьерскую петлю и потерял ногу. Примат с трудом ковыляет вслед за своей группой. Выживет ли он? Сможет ли не отстать от группы? И станут ли мать и другие собратья заботиться о нем?
Первый сумеречный свет проникает сквозь кроны деревьев. Для шимпанзе начинается новый день, для Ричарда - научные исследования. Неторопливо и немного сонно обезьяны спускаются с деревьев. Конечно, они уже давно нас заметили, но мы для них будто бы не существуем. Шимпанзе проходят всего лишь в нескольких шагах от нас, быстро окидывают людей взглядами и продолжают путь. Прямая дорога, по которой они идут, проложена искусственно и первоначально предназначалась только для ученых. Исследователи проделали тропы вдоль и поперек непроходимого леса, чтобы подобраться поближе к животным, и схема их дорог напоминает сетку улиц и авеню Манхэттена. Но теперь шимпанзе чаще всего используют те же самые тропинки, что гораздо удобней для обеих сторон.
С тактичного расстояния в пятнадцать-двадцать метров мы наблюдаем, как группа приматов, шедшая перед нами, устраивает небольшой перерыв, решив посвятить его уходу за шерстью. Ричард поясняет, что с самого начала исследований запрещено устанавливать контакт с шимпанзе посредством звуков, жестов или угощения. Так обезьяны сумели привыкнуть к присутствию ученых и живут своей жизнью, как раньше. Но иногда трудно соблюдать принцип невмешательства. Однажды пришлось все-таки ввязаться, признается Питер, местный житель и сторож заповедника, ведущий наблюдения в отсутствие Ричарда.
Он рассказывает о нападении целой стаи обезьян-чужаков, которая подкралась к подопытным приматам. Питер знал, что подобные встречи в дикой природе не редкость - они весьма рискованны для шимпанзе. А еще Питер знал, что стычки бывают достаточно жестокими. Ему пришлось наблюдать, как два мощных самца набросились на Шиву - самку шимпанзе из группы Ричарда - и ее малыша. Шиву били, пинали и кусали до крови. Потом наступил черед малыша. Самцы схватили его за лапы и начали тянуть в разные стороны. Тут Питер не выдержал и, выбравшись из своего укрытия, подошел к группе. Большего и не требовалось. Чужаки, не привыкшие к виду людей, в панике бросились наутек.
- Я знаю, - в заключение замечает Питер, - с научной точки зрения это было не совсем правильно, но…
Ричард, дружелюбно посмеиваясь, перебивает его и добавляет:
- Но, к счастью, Питер все-таки остался человеком.
Тем временем наши шимпанзе распределились по деревьям и, громко чавкая, начали запихивать в рот листья. Ричард поясняет, что лишь четверть их питания составляет листва, остальной рацион - фрукты. А еще Ричард сообщает причину любви обезьян к сладким плодам. Они богаты глюкозой, виноградным сахаром, который в обязательном порядке необходим для мозга шимпанзе. В конце концов, после человека у шимпанзе самый большой мозг среди приматов.
- Без фруктов обезьяны просто вымрут, - так Ричард подытоживает свою краткую лекцию, прочитанную в девственном лесу Кибале.
Группа шимпанзе, словно повинуясь чьей-то немой команде, покидает дерево и исчезает в глухом лесу - лишь время от времени до нас доносится треск.
- Они подслушали нас и поняли, что нужно искать фрукты, - шутит Ричард.
Он прекрасно знает, где приматы ищут плоды. Действительно, полчаса спустя мы оказываемся под мощным ветвистым великаном девственного леса - как мне удалось узнать, это дерево "псевдоспондия микрокарпа" (pseudospondia microcarpa). Наши шимпанзе уютно расположились на самой верхотуре - в двадцати пяти метрах от земли. Каждый сидит на своем суку и срывает похожие на сливы плоды с висящих над головой веток. Это не тихое удовольствие - напротив: крону дерева оглашают гортанные звуки и резкие крики, словно приматы ведут оживленную застольную беседу.
Фрукты на этом дереве начали поспевать лишь несколько дней назад, поясняет Ричард, поэтому он и предположил, что группа направится именно сюда. Ричард протягивает мне бинокль, и я даже обнаруживаю юного Макса - сидя рядом с матерью, он запихивает в рот "сливу". Потом листва вновь скрывает его от меня.
Обстановка здесь расслабленная. Взаимодействие плодового дерева и любителей фруктов проходит наилучшим образом. Дерево хочет освободиться от "слив", шимпанзе стремятся полакомиться ими. Разве может произойти какая-нибудь ошибка? Но все не так уж и просто. Здесь главное - правильный момент. С точки зрения дерева плод может быть съеден только тогда, когда семена в нем достигнут полного развития. Иначе плодовая сделка окажется невыгодной.
Как все прочие деревья, наша псевдоспондия препятствует преждевременному сбору урожая с помощью искусной синхронизации: плоды остаются жесткими и кислыми до тех пор, пока не созреют семена. Лишь после этого фрукты становятся мягкими и сладкими на вкус. Глюкозу можно получить только в комплекте со спелыми семенами.
Однако растения полагаются не только на вкусы своей "клиентуры". Они сами указывают, какой плод должен быть съеден, а какому еще нужно время - поспевшие плоды изменяют цвет. В большинстве случаев они из зеленых становятся красноватыми или желтоватыми и таким образом даже на расстоянии демонстрируют степень своей спелости. Пробовать нет необходимости - разумеется, в том случае, если любители фруктов умеют распознавать цветовые изменения. А это бывает далеко не всегда.
Почему мы реагируем на красный
Обычно млекопитающие не различают красный цвет; сетчатка их глаз, если она вообще оснащена цветовыми рецепторами, обнаруживает таковые только для зеленого и синего. Даже быки никогда не видят, что тряпка красная. Но человекообразные обезьяны - и мы, как их ближайшие родственники, - составляют исключение. Приматы обладают третьим рецептором для восприятия красного, и соответственно выбор спелых фруктов дается им легко.
В бинокль это отчетливо видно: цепкими пальцами шимпанзе целенаправленно хватают красно-фиолетовые "сливы" и набивают ими и без того полные рты. Зеленоватые плоды остаются нетронутыми. Восприятие красного приносит обезьянам больше глюкозы - топлива для мозга, который требует больших энергетических затрат.
Цветное зрение позволяет шимпанзе видеть спелые фрукты - плоды подходят приматам, потому что они умеют отличать спелые фрукты от незрелых. Трудно сказать, кто к кому приспособился. Вероятно, и обезьяны, и плодовые деревья извлекли пользу из этого положения вещей и в ходе эволюции постепенно перешли на игру цветов. Ученые в таких случаях говорят о коэволюции - совместном развитии с пользой для обеих сторон.
Тот факт, что мы считаем цветущий мак-самосейку или включенный стоп-сигнал машины особенно яркими, наверняка имеет нечто общее со стратегией рассеивания семян в девственном лесу. Действительно, Ричард и его сотрудники каждый день осознают правильность этой уловки: помет шимпанзе по краям дороги полон плодовых семян. Некоторые даже начинают прорастать - прохождение через желудок и кишечник явно пошло им на пользу. Кто знает, быть может, через несколько десятков лет здесь вырастет новая псевдоспондия - основа питания будущих поколений шимпанзе. Если, конечно, эти обезьяны еще будут существовать в дикой природе.
Хитрый трюк растений, привлекающих голодных животных к транспортировке семян, удается в самых, казалось бы, безнадежных случаях. Даже если семена разжевываются и перевариваются. Дубы полагаются на белок и соек, хотя на первый взгляд это может показаться абсурдным. Белки разгрызают скорлупу и проглатывают то, что заключено внутри; сойки сначала размягчают скорлупу у себя в зобе, а затем съедают богатое маслом и крахмалом содержимое. В обоих случаях не остается ничего, что могло бы прорасти.
Однако дубы, похоже, знают о предусмотрительности своих "клиентов". Сойки, как и белки, делают запасы; они зарывают оставшиеся желуди и в голодные времена вновь находят свои тайники. По крайней мере, таковы их намерения. В действительности же они раз за разом забывают о некоторых желудевых припасах, и плоды дуба - уже, по сути, высаженные - имеют возможность прорасти.
Эти деревья пользуются забывчивостью животных и даже усиленно способствуют ей: в некоторые особенно урожайные годы они производят много плодов - такое количество, что и самая лучшая память не способна удержать месторасположение всех тайников.
Переносчики фиалок
Когда ботаники говорят о плодах, они имеют в виду не только фрукты и ягоды, но и все прочие растительные семена, включая дополнительные образования, служащие для защиты и распространения генетического материала. С этой точки зрения плоды - оригинальные конструкции для распространения семян. К ним относятся и те, которые, несмотря на свою гениальность, лично у меня вызывают неприязнь.
Во время съемок в Большом Бассейне нам почти ежедневно приходилось ходить по траве, после чего вся группа оказывалась "меченой". Семена этой травы, снабженные острыми крючками, непочтительно цеплялись за штанины и кроссовки. А потом впивались в носки и кожу. Каждый вечер мы пытались "обессемянить" носки, но из этого мало что получалось. Цепкие крючки прочно застревали в одежде. Так прочно, что даже дома, в Гамбурге, без труда выдержали две стирки в стиральной машине. Вот такая пересылка семян через континенты. И все это совершенно бесплатно. Честной плодовой сделкой, как в девственном лесу Уганды, здесь и не пахнет! Эти семена просто крепко вцепляются в своего перевозчика - по принципу репейника.
Справедливости ради я расскажу и о тех плодах, которые вызывают у меня особую симпатию. Я не могу равнодушно относиться к трехцветной фиалке, или viola tricolor. Полевые анютины глазки, как их величают в народе, завоевывая пространство для своих семян, придерживаются двухступенчатой стратегии. Первый этап цветы выполняют самостоятельно, а для второго привлекают постороннюю рабочую силу.
Когда семенная коробочка фиалки поспевает, все три ее шва "распарываются", и она раскрывается. Три части семенной коробочки расходятся в стороны, образуя звезду, и в каждой из них, точно на ладони, покоится горстка семян. Но долго лежать им не придется: "ладони" начинают медленно сходиться. Давление на гладкие округлые семена увеличивается, и они, одно за другим, улетают - так можно "выстрелить" влажной вишневой косточкой, если сжать ее двумя пальцами.
Впрочем, слишком далеко фиалка не стреляет - семена улетают в лучшем случае на полметра. Время суток ей важнее, чем дальность. "Выстрел" фиалки бывает успешным только днем, когда мимо еще не снуют мыши и хомяки, - эти животные выползают из своих нор лишь в сумерках. Зверьки, тут же принявшись за питательные семена, разжевывают их. Поэтому, как показали эксперименты, свыше девяноста процентов потомства фиалки, выброшенного вечером, погибает.
Среди дня дело обстоит иначе. В это время активны муравьи, и именно на них, кажется, рассчитывает фиалка. Она снабжает выброшенные семена приманками для муравьев, совершенно особыми придатками, состоящими из питательной смеси сахара, жиров и белков. Вдобавок "муравьиный хлеб" очень соблазнительно пахнет: пробегающие мимо насекомые, не долго думая, взваливают семечко на спину и доставляют в муравейник. Это фиалка тоже "продумала" заранее, создав специальные шершавости на гладких семенах, чтобы их было проще нести. Удобная упаковка специально для муравьев.
Фиалка не зря старалась. Ее потомство отнесут в муравейник, и прикрепленный к нему "муравьиный хлеб" быстро найдет применение - например, в качестве корма для личинок. У самих семян слишком твердая оболочка, и для муравьиного рациона они не подходят. А потому отправляются - порядок должен быть во всем! - на мусорную кучу, расположенную неподалеку от муравейника. Для семян фиалки это идеальная и к тому же безопасная питательная почва: какая мышь сунется к муравейнику?
Правда, некоторые муравьи относятся к семенам без должного уважения. Они уже в пути лакомятся сладким "хлебом", а само семя оставляют на прежнем месте или, дав слабину, сбрасывают груз прямо у дороги. Во всяком случае, трехцветные фиалки часто растут по обочинам муравьиных троп. Ведь именно по этим дорожкам анютины глазки выходят в жизнь.
Дети орхидей: количество вместо качества
Если растение собирается переслать свои семена по воздуху на дальние расстояния, ему приходится оборудовать их устройствами для полета - маленькими парашютиками, как у одуванчика, или пучками волосков, как у пушицы. Тогда благодаря повышенному сопротивлению воздуха они будут так медленно опускаться на землю, что любое дуновение вновь закружит их и перенаправит дальше. Этот принцип, конечно же, действует тем лучше, чем меньше ненужного груза несут с собой семена.
Орхидеи, похоже, хорошенько "обдумали" все это, потому что приняли радикальное решение: они отказались от провианта. Комфортабельный "летный аппарат" для семян ссыхается до узкой капсулы, и даже путешествующий в ней эмбрион сокращается на несколько клеток. Примерно 50 тысяч отощавших семян орхидеи весят 0,1 грамма. Их уносит ветром на сотни километров, точно пылинки.
Но какой прок от дальнего путешествия, если по прибытии оказываешься без провианта? Как можно пробиться в новом мире без сил и питания? Матери-орхидеи, как уже установлено, не очень-то заботливы по отношению к детям. Но тот факт, что дикие орхидеи все еще существуют, подтверждает успешность этой "невозможной" стратегии, пусть даже она опровергает удачные рецепты эволюции.
Орхидеи уже поразили нас виртуозностью соблазнения, тем, как они заставляют других существ работать на себя. И теперь, когда речь идет о взращивании семян, они снова делают ставку на другие организмы, правда, не из царства животных. Эти цветы целиком и полностью полагаются на грибы.
Когда семенная капсула опускается на уже населенную территорию, ее непременно замечают. Можно рассчитывать на визит местных обитателей. Во внешней оболочке семени даже открываются "входные люки", чтобы облегчить вход гостям. Тем не менее может пройти около двух лет, прежде чем к будущей орхидее заглянут желанные посетители - так называемые грибы-няньки, к которым относятся, например, опята. Как только нити мицелия достигают капсулы, они тут же проникают внутрь, и первый контакт проходит совсем не дружелюбно. Ведь гриб всегда рыщет в поисках жертвы; он пытается растворить растительные клетки и в жидком виде отправить их по системе своих нитей. Так питаются грибы.
Но для эмбриона орхидеи этот момент - решающий. Он, со своей стороны, используя ферменты, начинает переваривать проникающие в капсулу нити мицелия. Его первая пища на чужбине - грибное блюдо! При этом истреблять гриб не принято, нужно лишь не давать ему передышки - так чтобы он вновь и вновь обновлял "съеденные" кончики нитей. Таким образом подрастающий зародыш орхидеи получает детскую смесь - ее поставляют грибы-няньки.
Орхидеи пользуются услугами грибов, а потому могут отказаться от тяжелых продовольственных пакетов.
Конечно, случается, что грибы поблизости не растут, но это не проблема - мама-орхидея разослала по свету не один миллион легковесных семян. Хоть одному да удастся прорасти.
Некоторые виды орхидных, например гнездовка настоящая, предпринимают еще один шаг. Что удается ростку, то удастся и взрослому растению - кажется, таков их девиз, поскольку они вручают свою жизнь грибам навсегда. И на все сто процентов. Они даже прекращают собственный фотосинтез и отказываются от хлорофилла. Эти орхидные на вид коричневато-желтые, а вовсе не сочно-зеленые. Они отреклись от самой растительной из всех растительных привычек - использования солнечной энергии (рис. 9).
