То был самый несчастный из всех когда-либо воспроизведенных мною звуков. Умэ, как умная женщина, знала, что она только помешала бы, и потому плотно прижалась к дереву, но, услышав мой крик, выбежала вперед. Винчестер щелкнул снова, и она упала. Я сел было, чтобы остановить ее, но видя, что она упала, снова опустился на то место, где лежал, и ощупал рукоятку ножа. Раньше я был расстроен и трусил. Ничего подобного теперь не было. Он свалил мою девочку, и я решил покончить с ним за это. Я лежал, скрежеща зубами и сравнивая шансы. У меня нога сломана, ружья нет, а у Кэза еще десять зарядов в винчестере. Дело казалось безнадежным. Но я не отчаивался и не собирался отчаиваться. Человек этот заслуживает смерти. Довольно долго ни один из нас не трогался с места. Затем я услышал, что Кэз подходит ближе, но чрезвычайно осторожно. Истукан догорел, осталось только кое-где несколько углей, и лес потемнел, сохранив слабый свет, подобный огню догоравших головней. Благодаря ему я и увидел голову Кэза, смотревшую на меня через большую группу папоротников. Эта скотина тоже увидел меня и прицелился из своего винчестера. Я лежал не шевелясь, и как будто всматривался в ствол. То был мой последний шанс, но я думал, что сердце мое готово выскочить из своего местопребывания. Он выстрелил. На мое счастье, прицел оказался неточным, и пуля упала на расстоянии дюйма от меня, засыпав мне глаза мусором.
Попробуйте себе представить, могли бы вы улежать спокойно, когда человек стреляет в вас и делает промах на волосок! А я, к счастью, улежал. Кэз минутку постоял, держа винчестер наготове, потом слегка усмехнулся и стал обходить папоротник.
"Смейся! - подумал я. - Кабы ты обладал благоразумием блохи, ты помолился бы!"
Я скрючился как корабельный канат или как часовая пружина, и как только он подошел ко мне на такое расстояние, что я мог его достать, я схватил его за лодыжку, повалил, и не успел он перевести дух, как я сел на него, несмотря на свою раздробленную ногу. Его винчестер полетел таким же путем, как и мое ружье. Для меня это ничего не значило - теперь я его не боялся. Я мужчина довольно сильный, но я не знал, что такое сила, пока мне не довелось схватить Кэза. Он был ошеломлен своим шумным падением и всплеснул руками как испуганная женщина, а я левою рукою схватил его обе руки. Это заставило его очнуться, и он, как ласочка, вцепился зубами в мою руку. Велика важность! Нога причиняла мне сильную боль при каждом движении. Я вытащил нож и пустил его в дело.
- Наконец-то я добрался до вас! - сказал я. - Вы отправитесь на тот свет с наградой, да еще с какой! Чувствуете острие? Это за Ундерхиля! А это за Адамса! А теперь за Умэ! А вот это сразу вышибет из вас вашу мохнатую душу!
С этими словами я что есть силы всадил в него холодную сталь. Тело его задрыгало подо мною, как пружинный диван. Он испустил что-то вроде продолжительного стона и затих.
"Умер ли ты, хотелось бы мне знать? Надеюсь, умер!", - подумал я, чувствуя головокружение. Но я не хотел упустить случай воспользоваться удачей - его пример был слишком близок для этого - и я старался вытащить нож, чтобы снова всадить его. Кровь брызнула мне на руки, горячая, помню, как чай… Тут мне сделалось дурно, и я упал головой на его рот.
Когда я пришел в себя, темно было, хоть глаз выколи; головни догорели, светились только гнилушки, и я не мог вспомнить ни где я, ни почему мне так больно, ни почему я совсем мокрый.
Затем припомнил и прежде всего позаботился всадить ему нож по самую рукоятку еще раз шесть. Я уверен, что он уже был мертв, но ему это не вредило, а мне доставило удовольствие.
- Теперь я побьюсь об заклад, что ты умер! - сказал я и окликнул Умэ.
Ответа не было. Я сделал было движение, думая пойти поискать ее, шевельнул своей разбитой ногой и снова потерял сознание.
Когда я вторично пришел в себя, тучи рассеялись, за исключением нескольких облачков, белых как хлопчатая бумага. Взошла луна - тропическая луна; на родине луна превращает лес в черный, а здесь, при этой золотой частице ее, лес являлся зеленым как днем. Ночные или, вернее, утренние птицы звенели долгими, точно соловьиными песнями.
Я увидел покойника, на котором я все еще полулежал, смотревшего прямо наверх своими открытыми глазами, не бледнее, чем он был при жизни, а немножко дальше лежавшую на боку Умэ. Я кое-как добрался до нее и, добравшись, увидел, что она совсем очнулась и плачет, всхлипывая не громче какого-нибудь насекомого. Она, должно быть, боялась плакать громко из-за Эту. Ранена она была не особенно тяжело, но напугана невероятно. Она давно пришла в себя, но, не слыша ответа, вообразила, что мы оба умерли, и лежала с тех пор, боясь шевельнуть пальцем. Пуля задела ей плечо, и она потеряла большое количество крови, но я ей перевязал как следует рану куском своей рубашки и надетым на мне шарфом, положил ее голову на свое здоровое колено, прислонился спиною к дереву и приготовился ждать до утра.
Умэ не принесла мне ни пользы, ни удовольствия, а только прижалась ко мне, дрожала и плакала. Вряд ли мог быть кто-нибудь более напуган, но надо отдать ей справедливость, что и ночь выдалась веселая. Что касается меня, я чувствовал порядочную боль и лихорадку, но пока сидел смирно, было не так худо, и, взглянув на Кэза, я готов был петь и свистеть. Что толковать о еде и питье! Я был вполне сыт, видя этого человека, лежащего мертвым как селедка.
Ночные птицы немного погодя умолкли; затем освещение начало изменяться, восток стал оранжевым, весь лес зазвенел пением как музыкальный ящик, и стало совсем светло.
Миа я не рассчитывал дождаться - могло случиться, что он раздумает и вовсе не придет. Тем больше я был доволен, когда, час спустя после рассвета, я услышал треск сучьев и голоса канаков, подбодрявших себя смехом и пением.
Умэ быстро села при первом слове песни, и мы увидели повернувшую с тропинки толпу с Миа во главе, за которым шел белый человек в сутане. То был мистер Терльтон, вернувшийся вчера поздним вечером в Фалеза. Лодку свою он оставил и последнюю дистанцию прошел пешком с фонарем.
Они похоронили Кэза на поле славы, в той самой норе, где он хранил свою дымящуюся голову. Я ждал, пока дело не было окончено. Мистер Терльтон помолился, что я нашел глупым; но я обязан сказать, что он очень печально смотрел на будущность возлюбленного усопшего и как будто имел собственные идеи об аде. Я потом говорил с ним об этом и сказал, что он не выполнил своего долга, что ему следовало подняться на высоту его и сказать канакам откровенно, что Кэз проклят, осужден на вечную муку, и о счастливом избавлении от него. Но я никак не мог добиться, чтобы он думал по-моему. Канаки устроили носилки из жердей и донесли меня на них до самого дома. Мистер Терльтон привел в порядок мою ногу и сделал из нее настоящую миссионерскую веревку, так что я и до сего дня хромаю. Сделав это, он взял свидетельские показания у меня, Умэ и Миа, все их аккуратно записал, дал нам подписать, а затем пошел со старшинами к папа Рендолю захватить бумаги Кэза.
Они нашли только дневник, который он вел долгие годы, все больше насчет цен на копру, украденных цыплят и прочее, затем торговые книги и завещание, о котором я говорил в начале рассказа. По книгам и по завещанию все имущество, весь магазин и товар оказались принадлежащими самоанке, и я все это купил у нее за очень сходную цену, потому что она спешила уехать на родину. Что касается Рендоля и негра, им пришлось убраться. Они поселились около Папа-малулу и приобрели себе нечто вроде торговой станции, но дела у них шли скверно, так как ни один из этой пары не годился для дела, и пробавлялись они большей частью рыбной ловлей, которая была главной причиной смерти Рендоля.
Раз как-то шла большая стая рыбы, и папа отправился за ней с динамитом. Фитиль ли сгорел очень скоро, или папа был пьян, или то и другое, но коробку взорвало раньше, чем он успел ее бросить, и руки папа как не бывало. В этом большой беды нет - острова к северу полны одноруких, вроде действующих лиц "Арабских Ночей", но или Рендоль был чересчур стар, или пил уж очень много, одним словом, он от этого умер. Вскоре после того негра выгнали с острова за воровство у белых, и он уехал на запад, где встретил одноцветных с ним людей, а люди одного с ним цвета взяли да и съели его, как укрепляющее средство, и я уверен, я надеюсь, что он пришелся им по вкусу.
Итак, я остался один во всем своем величии на Фалеза, и когда приехала шхуна, я нагрузил ее вышиною чуть не в полдома. Надо сказать, что мистер Терльтон очень честно поступил с нами, но зато потребовал порядочного воздаяния.
- Ну, мистер Уильтшайр, - сказал он, - я все вам тут устроил, помирил вас со всеми. Это не трудно было сделать, раз Кэз умер; но я все-таки устроил и, кроме того, поручился, что вы будете честно относиться к туземцам, и попрошу вас сдержать данное за вас слово.
И я сдержал его. Смущали меня, бывало, мои весы. Я рассуждал так: "У всех торговцев весы несколько оригинальные, но туземцы, зная это, подмачивают свою копру настолько, что в общем выходит правильно". По правде сказать, мне это все же было неприятно, и, несмотря на то, что дела в Фалеза шли хорошо, я обрадовался, когда фирма перевела меня на другую, станцию, где я не был связан никакого рода обязательством и мог смело стоять перед своими весами.
Что касается моей супруги, вы ее знаете, так же как и я. У нее есть только один недостаток: если входя в дом не помолитесь, она убежит прочь. Положим, это в характере канаков. Она превратилась в могучую крупную женщину и могла бы швырнуть через плечо какого-нибудь лондонского шута. Впрочем, и это естественно в канаках, и нет никакого сомнения, что она - жена первый сорт.
Мистер Терльтон уехал на родину, его срок кончился. Он был самым лучшим из миссионеров, с которыми мне приходилось когда-либо сталкиваться. Теперь он, кажется, священничествует в Соммерсете. Это для него самое лучшее, там у него нет канаков, с которыми надо возиться.
Моя гостиница? И в помине нет ничего подобного. Мне, видите ли, не хотелось бросать ребятишек, а тут и говорить нечего, им было гораздо лучше, чем в стране белолицых, хотя Бен увез старшего в Ауклэнд, где он учится как нельзя лучше. Кто меня смущает, так это девочки. Они конечно только полукровные. Я знаю это так же хорошо, как и вы, и никто не может быть более низкого мнения о полукровных, чем я; но они мои, и мне приходится о них заботиться. Не могу никак примириться с мыслью выдать их за канаков, а хотелось бы знать, где я им найду белых?
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ДЬЯВОЛЬСКАЯ БУТЫЛКА
На острове Гавайя жил некий человек. Он, по правде сказать, жив до сих пор, но имя его должно остаться тайной. Я назову его Кивом, потому что он родился неподалеку от Гонау-нау, где покоятся в пещере кости Кива Великого. Кив был человек бедный, честный, деятельный, читал как школьный учитель, и, кроме того, был первоклассным моряком. Некоторое время он ездил на островных пароходах и управлял китоловным судном на берегу Хамакуа.
Пришла Киву на ум мысль повидать свет, чужеземные города, и он сел на пароход, отправляющийся в Сан-Франциско.
Город это чудесный, с отличной гаванью и с бесчисленным множеством богачей. Есть там в особенности один холм, сплошь застроенный дворцами. На этот самый холм пошел однажды Кив с полным карманом денег. С восторгом осматривал он стоящие по обе стороны большие дома. "Дома-то какие чудесные! - думал он. - Как должны быть счастливы люди, живущие в них без забот о завтрашнем дне".
С этой мыслью проходил он мимо одного дома меньше остальных, но прелестного как игрушка. Лестница блестела как серебро, решетка сада напоминала цветочную гирлянду, окна сияли, словно бриллианты. Кив остановился и залюбовался совершенством того, что увидел. Остановившись, он заметил человека, смотревшего на него из окна настолько светлого, что Кив видел его так ясно, как вы увидели бы рыбу в луже у камня.
На вид это был пожилой человек, лысый и чернобровый. Выражение лица его было печально, и он тяжело вздыхал. Глядя друг на друга, они, по правде сказать, завидовали один другому.
Вдруг пожилой господин улыбнулся, знаками пригласил Кива войти и встретил его у порога двери.
- Дом мой очень хорош. Не желаете ли осмотреть комнаты? - спросил он с тяжелым вздохом.
Он провел Кива по всему дому, начиная с погреба и кончая чердаком. Все было в своем роде совершенством, и Кив все время удивлялся.
- Дом действительно прекрасный, - сказал Кив. - Кабы я жил в таком доме, так я бы целый день смеялся. Отчего же вы все вздыхаете?
- Нет причин, чтобы и вы не могли приобрести себе такой же дом, если не лучше. Стоит захотеть. У вас, вероятно, есть сколько-нибудь денег? - спросил хозяин.
- Пятьдесят долларов имею, - ответил Кив. - Но такой дом стоит дороже пятидесяти долларов.
Человек сделал какое-то вычисление.
- Жаль, что у вас нет большей суммы, - сказал он, - потому что это может доставить вам много хлопот в будущем; но он может быть вашим и за пятьдесят долларов.
- Дом? - спросил Кив.
- Нет, не дом, а бутылка, - возразил человек. - Надо вам сказать, что хотя я кажусь вам богатым и счастливым, все мое состояние, и этот дом, и этот сад вышли из бутылочки немногим больше пинты. Вот она.
Он вынул из запертого на замок помещения пузатую бутылку с длинным горлышком, молочно-белого стекла с радужными переливами на гранях. Внутри двигалась какая-то темная тень и огонь.
- Вот эта бутылка, - сказал человек. Когда Кив засмеялся, он спросил: - Вы мне не верите? - и добавил: - Ну, испытайте ее сами. Попробуйте разбить ее.
Кив поднял бутылку и бросил ее со всех сил об пол. Она подпрыгнула как мяч, и осталась невредимою.
- Странная штука, - заметил Кив. - На ощупь и на вид бутылка должна быть стеклянною.
- Она стеклянная и есть, - возразил человек, вздыхая тяжелее обычного, - но стекло-то закалено в пламени ада. В ней живет дьяволенок; это и есть та тень, которая в ней движется, как я предполагаю. Человек, покупая бутылку, получает в свое распоряжение дьяволенка и все, что он ни пожелает - любовь, слава, деньги, такие дома, как этот, или такой город, все получает он при произнесенном слове. Эта бутылка была у Наполеона, и с ее помощью он стал властителем мира, но он продал ее под конец и пал. У капитана Кука была эта бутылка, и с ее помощью нашел он дорогу к стольким островам, но он тоже продал ее, и был убит на острове Гавайя, потому что с продажею ее лишаешься и власти, и покровительства, и если человек не довольствуется тем, что имеет, с ним случается несчастье.
- Однако и вы желаете продать ее, - заметил Кив.
- Я получил все, что хотел, притом я уже стар, - ответил хозяин. - Одного не в состоянии сделать дьяволенок, а именно - продлить жизнь, а бутылка эта (утаить от вас было бы нечестно) имеет неприятную сторону: человек, не успевший продать ее до своей смерти, осужден гореть в аду.
- Сторона действительно неприятная! - воскликнул Кив. - Я с подобною бутылкою связываться не желаю. Без дома, слава Богу, обойтись могу, но с такой шуткой, как осуждение на вечные муки, я дела иметь не желаю!
- Бежать вам от нее незачем, - сказал хозяин. - Вы можете благоразумно воспользоваться могуществом дьявола, а затем перепродать ее кому-нибудь, как я продаю вам, и закончить свои дни среди богатства и комфорта.
- Я заметил две вещи, - сказал Кив. - Вы, во-первых, все время вздыхаете, как влюбленная девушка, а во-вторых, продаете бутылку очень дешево.
- Я уже объяснял вам причину, почему я вздыхаю, - возразил хозяин. - Я вздыхаю потому, что боюсь, что здоровье мое начинает слабеть, а умереть и отправиться к черту никому не хочется, как вы сказали. А почему я продаю ее дешево, так это надо вам объяснить. В этой бутылке есть одна особенность. Давным-давно, когда дьявол впервые принес ее на землю, она была страшно дорога и в первый раз была продана некоему Престеру-Джону за несколько миллионов долларов, но ее вовсе не продашь, если не продать с убытком; если вы продадите ее за ту же цену, какую сами заплатили за нее, она вернется к вам обратно как домашний голубь. Из этого следует, что цена ее с веками все падала, и теперь она стала удивительно дешевой. Я сам купил ее на этом холме у своего соседа за девяносто долларов. Продать же мог бы за восемьдесят девять долларов, девяносто девять центов и ни одним пенни дороже, иначе она снова вернулась бы ко мне. Тут были два затруднения: во-первых, когда вы предлагаете такую удивительную бутылку за какие-нибудь восемьдесят долларов, люди предполагают, что вы шутите; а во-вторых… Впрочем, относительно этого спешить нечего и входить в это мне не стоит. Помните только, что продается она за звонкую монету.
- Как мне убедиться, что это правда? - спросил Кив.
- Можете сейчас же проверить на опыте, - ответил хозяин. - Дайте сюда ваши пятьдесят долларов, возьмите бутылку и пожелайте, чтоб эти пятьдесят долларов очутились снова в вашем кармане. Даю вам честное слово вернуть вам деньги, если этого не случится.
- Вы меня не обманываете? - спросил Кив.
Хозяин поклялся.
- В таком случае рискну, - сказал Кив. - Беды от этого не будет.
Он отдал деньги человеку, а тот вручил ему дьявольскую бутылку.
- Дьяволенок, - сказал Кив, - я желаю получить обратно свои пятьдесят долларов.
Только он успел сказать это, как карман его стал тяжел по-прежнему.
- Чудесная однако бутылка! - сказал Кив.
- А теперь прощайте, мой красавчик! Дьявол пойдет теперь с вами вместо меня, - сказал человек.
- Подождите, - сказал Кив. - Я не желаю больше шуток. Берите назад вашу бутылку.
- Вы купили ее за меньшую цену, чем я дал за нее, - возразил человек, потирая руки. - Теперь она ваша, а я, со своей стороны, озабочен только тем, чтобы увидеть поскорее вашу спину!
С этими словами он позвал своего лакея-китайца и выгнал Кива из дома.
Очутившись на улице с бутылкою в руках, Кив задумался.
"Если все относительно этой бутылки правда, я сделал выгодную покупку, - думал он. - А может быть, этот человек просто одурачил меня".
Прежде всего он сосчитал свои деньги. Сумма оказалась точною: сорок девять долларов американской монетой и один доллар чилийский. "Похоже на правду, - подумал Кив. - Попробую еще!".
Улицы в этой части города были чисты как корабельная палуба, и прохожих, несмотря на полдень, не было ни души. Кив поставил бутылку в желоб и отошел. Два раза он оглядывался и видел, что молочно-белая, пузатая бутылка стоит там, где он ее поставил. В третий раз он оглянулся и повернул за угол. Не успел он это сделать, как что-то стукнуло его по локтю и… - смотрите! - это оказалось длинное горлышко бутылки, а круглое пузо ее прижалось в кармане его мокрого сюртука.
- И это похоже на правду! - сказал Кив.
Вслед за этим он купил в лавке штопор и ушел с ним в поле. Там он пробовал вытащить пробку, но как только ввинтит штопор, он выскочит, а пробка по-прежнему цела.