- Новый сорт пробки, - сказал Кив и начал дрожать и обливаться потом, испуганный бутылкою.
На обратном пути к гавани он увидел лавку, где какой-то человек продавал раковины, палицы дикарей-островитян, древние языческие божества, старинные монеты, картины из Китая и Японии и всевозможные вещи, привозимые моряками в корабельных сундуках. Тут ему пришла в голову мысль войти и предложить бутылку за сто долларов.
Лавочник сначала засмеялся над ним и предложил ему пять долларов; но бутылка действительно была интересная - такого стекла не выдували ни на одном из заводов; такие красивые получались отливы под молочно-белым цветом и так странно двигалась в ней тень, что купец, поторговавшись с Кивом, как водится, заплатил ему за вещь шестьдесят долларов и поставил ее на полку посреди окна.
- Вот я продал за шестьдесят долларов вещь, которую сам купил за пятьдесят, даже немногим меньше, по правде сказать, потому что один из долларов был чилийский. Теперь узнаю правду относительно второго пункта, - сказал Кив.
Он вернулся на палубу своего корабля и, открыв свой ящик, увидел в нем бутылку, явившуюся раньше его самого. У Кива был на корабле товарищ по имени Лопака.
- Что с тобой, что ты так уставился на ящик? - спросил Лопака.
Они были одни на баке корабля, и Кив под секретом рассказал ему все.
- Дело очень странное, - сказал Лопака, - и я боюсь, что эта бутылка наделает тебе много хлопот. Ясно одно, что тебе лучше всего извлечь теперь выгоду из своей покупки. Реши, что тебе от нее нужно, прикажи, и если твое желание исполнится, я сам куплю бутылку, так как мне хочется обзавестись собственною шхуною и заняться торговлей на островах.
- У меня другое на уме, - возразил Кив. - Мне хотелось бы иметь прекрасный дом с садом на берегу Кона, где я родился. Чтобы он был на солнце, с цветами в саду, со стеклами в окнах, с картинами на стенах, с игрушками и красивыми скатертями на столах, словом, такой, в каком я был сегодня, только этажом выше и с балконами вокруг, как королевский дворец, и буду я жить там беззаботно и веселиться с друзьями и родными.
- Свезем ее с собой в Гавайю, - сказал Лопака. - Если все это правда, как ты предполагаешь, я куплю бутылку, как оказал, и спрошу у нее шхуну.
На этом они и порешили. Вскоре после того корабль вернулся на Гонолулу, привезя с собою Кива, Лопака и бутылку. Только они успели выйти на берег, как встретили одного приятеля, который сразу начал высказывать Киву свое соболезнование.
- Не знаю, в чем вы соболезнуете мне, - сказал Кив.
- Неужели вы не слышали? Ваш дядя, этот добрый старичок умер, а ваш двоюродный брат, этот красавчик, утонул в море, - сказал приятель.
Кив был ужасно огорчен, заплакал, застонал и забыл про бутылку, но Лопака думал про себя и, когда жалобы Кива поутихли, сказал:
- Не было ли у твоего дяди земли на Гавайе в округе Кеу?
- В Кеу нет, - ответил Кив. - У него имение в нагорной стороне, несколько южнее Гукена.
- И это имение перейдет к тебе? - спросил Лопака.
- Да, - ответил Кив и снова заплакал о своих родственниках.
- Не плачь, - сказал Лопака. - У меня есть мысль на уме. Что, если это дело бутылки? Ведь это как раз место для твоего дома?
- Если это так, то это прекрасный способ служить мне, убивая моих родственников! - воскликнул Кив. - Но это действительно может случиться, потому что я мысленно видел именно это место.
- Но дом-то ведь еще не построен, - сказал Лопака.
- Ничего подобного! - ответил Кив. - Хотя у дяди были плантации кофе, бананов, но не больше того, что требуется для комфорта. Остальная же земля - черная лава.
- Пойдем к нотариусу, - сказал Лопака. - У меня все еще эта мысль на уме.
Когда они пришли к нотариусу, оказалось, что дядя Кива чудовищно разбогател за последние дни и оставил большой капитал.
- Вот и деньги на дом! - воскликнул Лопака.
- Если вы думаете о новом доме, - сказал нотариус, - то у меня есть карточка нового архитектора, о котором я слышал много хорошего.
- Все лучше и лучше! - сказал Лопака. - Теперь все для нас совершенно ясно. Будем продолжать.
И они отправились к архитектору и нашли у него на столе рисунки и чертежи домов.
- Желаете что-нибудь в этом роде? - спросил архитектор. Как вам нравится вот этот? - передал он рисунок Киву.
Взглянув на рисунок, Кив вскрикнул, потому что он оказался точным воспроизведением его мысленного рисунка.
"Я выбираю этот дом, - подумал он. - Хоть мне и не особенно нравится тот способ, каким он мне достался, но наряду с дурным я могу принять и хорошее".
Он рассказал архитектору, чего он хочет, как бы ему хотелось обставить дом, и насчет картин на стенах, и насчет безделушек на столах, а затем просил архитектора сказать откровенно, сколько он возьмет с него за все дело.
Архитектор задал несколько вопросов, взял перо, сделал вычисления и назначил как раз ту сумму, какая досталась Киву по наследству. Лопака и Кив перемигнулись.
"Так или иначе, придется мне иметь такой дом, это ясно, - думал Кив. - Он получится от дьявола, и боюсь, что для меня будет тут мало хорошего. Я уверен только в том, что никаких желаний больше иметь не буду, пока эта бутылка находится у меня. Домом этим меня навьючили, и придется взять добро вместе со злом".
Итак, оба они с архитектором составили и подписали договор. Лопака и Кив сели на корабль и поплыли в Австралию, потому что они решили ни во что не вмешиваться и предоставить архитектору и бутылке строить и украшать дом в свое удовольствие.
Путешествие было приятным, только Кив все время сдерживался, так как поклялся не высказывать больше желаний и не принимать больше милостей от дьявола. Через некоторое время они вернулись. Архитектор сообщил им, что дом готов, и Лопака с Кивом отправились туда, осмотрели дом и увидели, что все устроено почти так, как задумал Кив.
Дом стоял на горе, которая была видна с моря. Наверху поднимался лес до дождевых облаков, внизу стекала черная лава в ущелья, где были похоронены прежние короли. Дом был окружен садом со множеством разнообразных цветов; по одну сторону был сад с дынными деревьями, по другую - фруктовый сад, а впереди, со стороны моря, поставлена была мачта, на которой развевался флаг. Дом был трехэтажный с балконами на каждом этаже. Окна были стеклянные, чистые как вода, и светлые как день. Комнаты были убраны всевозможной мебелью. По стенам висели картины в золотых рамах, картины кораблей, сражений, самых красивых женщин и оригинальных местностей. Нигде в мире не было таких блестящих красок, как на картинах, висевших в доме Кива. Что касается безделушек, они все были удивительно красивы: часы с боем, музыкальные ящики, человечки с кивающими головами, книжки с картинками, дорогое оружие всех стран света и самые изящные вещички, служащие для развлечения одинокого человека в часы досуга. Так как никому не может нравиться жить в таких палатах только ради того, чтобы расхаживать по ним одному, да любоваться ими, то были устроены балконы таких размеров, что на них мог поместиться весь город. Кив не знал, которому балкону отдать предпочтение - тому ли, который выходил в сад и цветник и где дул береговой ветер, или выходившему на море балкону, где упиваешься морским воздухом, смотришь на обрыв, откуда видишь пароход, делающий рейс между Гукена и Пилем или шхуны, подходящие к берегу за дровами и за бананами.
Осмотрев дом, Кив и Лопака сели у портика.
- Ну, что? Все вышло так, как ты хотел? - спросил Лопака.
- Слов не хватает! Все гораздо лучше, чем я мечтал, и я пресыщен удовлетворением.
- Нужно принять в соображение одно, - заметил Лопака, - все это могло выйти совсем естественно, и дьявольская бутылка тут ровно непричем. Если я куплю бутылку, и в конце концов не получу шхуны, то, значит, даром суну руку в огонь. Я дал тебе слово, я знаю, но думаю, что ты не откажешься дать мне еще одно доказательство.
- Я поклялся не принимать больше милостей, - возразил Кив. - И так уж залез глубоко.
- Я думаю не о милостях, а просто хочу сам видеть бутылку, - сказал Лопака. - Этим ничего не выгадаешь, стало быть и стыдиться нечего; однако я убежден, что, увидя, я узнаю наверное все дело, и потому прошу тебя, покажи мне бутылку, и я куплю ее. Вот и деньги в руке.
- Я боюсь одного, - сказал Кив. - Дьяволенок может оказаться таким безобразным, что ты, взглянув на него, можешь не пожелать бутылки.
- Я держу данное слово, - сказал Лопака. - Вот деньги.
- Отлично, - возразил Кив. - Мне и самому любопытно. Позвольте нам взглянуть на вас, господин дьяволенок!
Как только это было сказано, дьяволенок вылез из бутылки и снова влез в нее быстро как ящерица. Кив и Лопака сидели как окаменелые. Ночь наступила раньше, чем они могли найти мысль и голос для выражения ее. Затем Лопака передал деньги и взял бутылку.
- Я умею держать слово, - сказал он, - и должен сдержать его, а не то я и ногой не прикоснулся бы к этой бутылке. Добуду себе шхуну, доллара два карманных денег, а затем по возможности скорее отделаюсь от бутылки, потому что, по правде сказать, вид чертенка подействовал на меня убийственно.
- Лопака, не думай обо мне очень дурно, - сказал Кив. - Я знаю, что теперь ночь, что дороги скверные, что кладбище плохое место для такого позднего часа, но с той поры, как я увидел эту рожу, я не в состоянии ни есть, ни спать, ни молиться, пока ее не возьмут от меня. Я дам тебе фонарь, корзиночку для бутылки и какую хочешь картину или другую прекрасную вещь, какая тебе приглянется, только уходи ночевать к Нэину в Гукену.
- Многие дурно отнеслись бы к этому, - сказал Лопака, - особенно после того, что я поступил с тобой по-приятельски, сдержал слово и купил бутылку; кроме того, и ночь, и темнота, и могилы в десять раз опаснее для человека с таким грехом на совести и с такой бутылкой в руках, но я так напуган сам, что у меня не хватает духа бранить тебя. Я уйду и буду молиться Богу, чтобы ты был счастлив со своим домом, а я со шхуною, и чтобы в конце концов мы оба попали в рай, вопреки дьяволу и его бутылке.
Лопака спустился с горы, а Кив стоял на фронтовом балконе, слушал стук лошадиных копыт, наблюдал за светом фонаря на дороге, смотрел на ущелье с пещерами, где были похоронены покойники, и все время дрожал, складывал руки, молился за своего друга и благодарил Бога, что сам избавился от тревог.
Но следующий день был такой ясный, и дом его представлял такое прекрасное зрелище, что он забыл свои ужасы. День шел за днем, и Кив жил в полной радости. Он избрал себе заднюю половину дома, там он и ел, и жил, и читал рассказы в газетах Гонолулу, а когда кто-нибудь заходил к нему, он показывал комнаты и картины. Слава о нем разнеслась повсюду. Его называли во всем Коне "Ка-Халэ-Нуи", то есть самый знатный дом, а иногда называли "Блестящим Домом", потому что Кив нанял слугу-китайца, который целыми днями все мыл и чистил, почему и зеркала, и позолота, и красивые ковры, и картины блестели как утро. Кив не мог ходить по дому без песен, так весело было у него на душе, а когда мимо проходили корабли, ему ужасно хотелось, чтобы оттуда видели, как развевается на его флагштоке флаг.
Так он жил до тех пор, пока не поехал однажды в Кейлуа к одному из своих приятелей. Его там отлично угостили; но он уехал оттуда очень рано утром, потому что его разбирало нетерпение видеть свой прекрасный дом и, кроме того, наступающая ночь была именно той ночью, когда давно умершие бродят по Коне, и он, уже имевший сношения с дьяволом, тем более остерегался встречи с покойниками. Немного дальше Гонаунау он увидел женщину, купавшуюся у берега моря. Она казалась взрослой девушкой, но он об этом не думал. Он видел, как развевалась ее белая сорочка, как она надела ее, потом красное холоку . К тому времени, когда он подошел к ней, она уже успела закончить свой туалет и стояла на берегу в своем красном холоку, освеженная купаньем, со светившимися добротой глазами. Кив, увидя ее, опустил повода.
- Я думал, что всех знаю в этой местности, - сказал он. - Как же это вышло, что вас я не знаю?
- Я Кокуа, дочь Кьяно, - сказала девушка, - и только что вернулась из Оагу. - А вы кто?
- Я вам скажу, кто я, но не теперь, а немного погодя, - ответил Кив, слезая с лошади. - Я задумал кое-что, а если вы узнаете, кто я, вы, может быть, слышали обо мне и не ответите мне правды. Прежде всего скажите мне: вы замужем?
Кокуа на это громко расхохоталась.
- Вы предлагаете вопросы, а сами-то вы женаты? - спросила она.
- Не женат, Кокуа, и до настоящего часа даже не думал о женитьбе, - ответил Кив. - Я вам скажу сущую правду. Встретил я вас здесь на дороге, увидел ваши глаза, похожие на звезды, и сердце мое полетело к вам как птичка. Если я вам не нравлюсь, так и скажите, и я поеду к себе домой, если же вы находите меня не хуже других молодых людей, я вернусь с вами в дом вашего отца, переночую, а завтра поговорю с добрым человеком.
Кокуа не сказала ни слова, только взглянула на море и засмеялась.
- Вы молчите, Кокуа, я принимаю это за благоприятный ответ, - сказал Кив. - В таком случае отправимся в дом вашего отца.
Она молча пошла вперед, иногда оглядываясь назад и держа во рту завязки своей шляпы.
Когда они подошли к дому, Кьяно вышел на веранду и радостно приветствовал Кива, назвав его по имени. При этом молодая девушка взглянула на него мельком. Слава о доме достигла до ее ушей, и, разумеется, это было большим соблазном для нее. Они весело провели вечер. Девушка держала себя свободно на глазах у родителей и посмеивалась над Кивом - она была одарена остроумием. На другой день тот переговорил с Кьяно и узнал, что девушка одна.
- Вы вчера весь вечер смеялись надо мной, Кокуа, - сказал он. - Теперь пора приказать мне удалиться. Вчера я не хотел сказать свое имя потому, что, обладая таким красивым домом, боялся, что вы будете слишком много думать о доме и слишком мало о полюбившем вас человеке. Теперь вам все известно, и если вы хотите видеть меня в последний раз, так и скажите сразу.
- Нет, - сказала Кокуа.
На этот раз она не засмеялась, и Кив не стал больше спрашивать.
Так произошло сватовство Кива. Сделалось все быстро; но стрела и пуля летят еще быстрее, однако и та и другая могут попасть в цель. Дело шло быстро и зашло так далеко, что мысль о Киве не выходила из головы девушки. Ей слышался его голос даже в прибое волн, и для этого молодого человека, которого она видела всего-навсего два раза, она готова была оставить и отца, и мать, и родные острова. Что касается Кива, то лошадь его взлетела по горной тропинке под скалою могил, и звуки ее копыт, и звук песни распеваемой Кивом для собственного удовольствия, отдавались в пещерах мертвецов. С песней подъехал он к блестящему дому. Он сел кушать на большом балконе, и китаец удивился, что его хозяин поет между глотками. Солнце опустилось в море, и наступила ночь, а Кив разгуливал по балконам при свете ламп и пением своим поражал людей, находившихся на кораблях.
- Я достиг высшего предела счастья, - сказал он сам себе. - Лучше этой жизни быть не может! Это вершина горы. Около меня все склоняется к лучшему. Велю осветить комнаты и в первый раз выкупаюсь в своей прекрасной ванне с горячею и холодною водою, а потом лягу спать на кровати моей брачной комнаты.
Он отдал приказание китайцу. Тому пришлось встать, затопить печи. Работая внизу у паровых котлов, он слышал, как радостно распевал его господин в освещенных комнатах.
Когда вода нагрелась, китаец позвал Кива, и тот вошел в ванную комнату. И китаец слышал, как он пел, наполняя мраморный бассейн, пел, пока раздевался, и вдруг пенье прекратилось.
Китаец слушал, слушал, потом поднялся наверх к Киву спросить, все ли благополучно. Кив ответил "да" и приказал ему ложиться. Пенья больше в блестящем доме не было, и всю ночь китаец слышал, как хозяин его ходил без отдыха по балконам.
Дело то, по правде сказать, заключалось в том, что Кив, раздевшись, заметил на своем теле лишай, похожий на заплату на сюртуке. Тогда-то он и перестал петь, потому что ему была знакома такая заплата, и он знал, что заболел китайской болезнью - проказой.
Каждому ужасно было бы заболеть такой болезнью и грустно было бы покинуть такой прекрасный удобный дом и уехать от друзей на северный берег Молокая к утесам и прибоям.
А каково было Киву, который вчера только встретил свою возлюбленную, сегодня получил ее согласие и вдруг увидел, что все его надежды разбились, как какая-нибудь стеклянная вещица?
Он сначала присел на край ванны, затем вскрикнул, вскочил и, выбежав на балкон, стал бегать взад и вперед как сумасшедший.
- Я охотно оставил бы Гавайю, родину моих предков, - думал Кив. - Оставил бы и свой дом на горе и смело поехал бы в Молокай к обрывам Калаупапа, жил бы там с прокаженными, и умер бы вдали от отцов моих. Но что я сделал дурного, какой грех лежит на моей душе, что я встретил Кокуа, освежавшуюся вечером морскою водою? О, Кокуа, души обольстительница! Свет жизни моей! Не жениться мне на ней! Не видать мне ее больше. Не обнимать мне ее любящей рукой. Об этом только, о тебе, о, Кокуа, изливаю я свои жалобы.
Вы понимаете теперь, какого сорта человек был Кив. Он мог жить в своем доме долгие годы, и никто не узнал бы о его болезни. Но для него это значения не имело, если он должен был лишиться Кокуа. Опять-таки он мог бы даже в таком виде жениться на Кокуа, и многие сделали бы это, потому что у них душа кабанья; но Кив любил девушку благородно и не хотел вредить ей и подвергать ее опасности.
Немного позже полуночи он вспомнил про бутылку. Он обошел дом и, подойдя к заднему портику, вспомнил тот день, когда дьяволенок выглянул из бутылки, и при этой мысли холод пробежал по его жилам.
- Страшная штука эта бутылка, - думал Кив, - и дьяволенок страшен, и ужасный риск попасть в ад, но какую еще надежду я могу иметь, чтобы излечить свою болезнь и жениться на Кокуа? Если я не испугался дьявола только ради приобретения дома, так неужто мне не поглядеть на него снова, чтобы получить Кокуа?.
Тут ему припомнилось, что завтра "Голл" зайдет сюда на обратном пути в Гонолулу.
- Я поеду сначала туда повидаться с Лопака, - подумал он. - Теперь у меня одна надежда разыскать эту самую бутылку, от которой я был так рад отделаться.
Он ни на секунду не заснул. Пища застревала в горле. Он написал письмо Кьяно, а сам к тому времени, когда должен был прийти пароход, поехал верхом около утеса могил. Лошадь шла шагом. Он поднял глаза на темные входы в пещеры и позавидовал умершим, которые спали там, покончив с тревогами. Вспомнив, как он скакал галопом здесь накануне, он удивился. Когда он спустился к Гукена, там уже собралось все население для встречи парохода. Все сидели под навесом перед магазином, болтали, шутили, передавали новости. Киву было не до разговоров, и он, сидя среди толпы, смотрел на дождь, поливающий дома, на прибой волн между скалами, и вздохи поднимались из его груди.
- Кив из "блестящего дома" не в духе сегодня, - говорили люди друг другу.