Перед самым отъездом нарочный привез Фрунзе пакет. Михаил Васильевич распечатал его и прочел присланное ему письмо. В нем Оргбюро Центрального Комитета РКП(б) сообщало, что дело об оскорблении, нанесенном Фрунзе Председателем Реввоенсовета Республики, рассмотрено. От имени Центрального комитета партии Оргбюро принесло Фрунзе и его сотрудникам извинения и выразило полное доверие.
Троцкий лично извиняться не стал.
21 сентября Фрунзе отбыл в Харьков.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Глава первая
Покидали они Париж без сожаления. Провожал их только Болотов. Перед самой посадкой в вагон он наклонился к Кольцову:
– Не возражаете, при оказии я сообщу Татьяне Николаевне, что вы уже в Москве? Может, хотите еще что-то ей передать?
– Когда я буду в Москве, неизвестно. Но если у вас появится такая возможность, сообщите. Скажите, что все мои слова остаются в силе. Очень надеюсь, что жизнь еще повернется к нам лицом и, возможно, даже улыбнется нам обоим.
– Красиво сказали, – одобрил Илья Кузьмич. – Я запомню.
– Скажите, что я убежден: мы встретимся. И, возможно, даже очень скоро, – и Павел растерянно пожал плечами. Он очень хотел, чтобы было именно так, но мало в это верил. Но что при таких обстоятельствах еще можно сказать?
– Не беспокойтесь, передам слово в слово. Память у меня хорошая, – снова повторил Болотов.
Миронов все это время ни на шаг не отходил от Кольцова. Его было не узнать.
После того как Кольцов и Болотов накануне отыскали его все там же, на кинофабрике, спящим в своей конуре, именуемой "декорацией капитанской рубки", и сообщили об отъезде в Россию, он весь как-то осветился изнутри.
Он, конечно, надеялся на то, что Кольцов сдержит свое слово, иначе не принял бы его, не сулящее успеха предложение, но и не слишком в это верил. Понимал, для Кольцова это не только хлопотно, но и накладно. Кто он для Кольцова? Что ценного из себя представляет? Что полезного сделал для России? Если вдуматься, то ровным счетом ничего. Едва не ввязался в сомнительные игры с белогвардейской контрразведкой. Но как-то все обошлось. Вовремя понял, что не стяжает на этом пути ни славы, ни богатства, но может легко потерять голову. Вся дальнейшая его жизнь – сплошное выживание. По мере сил и способностей. Способности большей частью были направлены на добывание хлеба насущного неправедным путем.
Он, конечно, радовался, что скоро окажется в России. Но и мучился вопросом: а приживется ли он в ней? Возврата к прежним занятиям путь заказан. А ничему другому он не обучен.
И уже в пути, пока поезд наматывал на свои колеса версты веселой благополучной Франции, а затем мрачной серой Германии, Миронов не однажды затевал с Кольцовым разговор о своем будущем в Советской России, пытался выяснить, как оно видится Кольцову. Но Кольцов либо отмалчивался, либо обнадеживающе отвечал:
– Вы не волнуйтесь, Юрий Александрович. Хуже, чем в Париже, вам не будет. Надеюсь, будет даже намного лучше.
Для себя же Кольцов решил, что в России он сразу же отправит Миронова под Харьков к своему другу Павлу Заболотному. Детишек у него там, небось, прибавилось. Забот – тоже. И он сможет приспособить Миронова в своем хлопотном разросшемся хозяйстве: завхозом ли, снабженцем или еще кем-то. У Заболотного Миронов не забалуется, не вернется к прежним занятиям. Судя по всему, он и сам уже устал от своей безрадостной бродячей жизни, да и годы все больше располагали его к уюту, теплу и заботе. Все это, надеялся Кольцов, Миронов найдет в хозяйстве у Павла Заболотного.
Первые сутки пути они отсыпались. На вторые – стояли в коридоре вагона, смотрели в окно и изучали своих попутчиков.
В соседнем с ними купе располагалась пара юных влюбленных. Они редко выходили из купе и ходили по коридору вагона, держась за руки.
Следующее купе занимал католический священник и низенький толстый господин с румяным детским личиком и в постоянно надетом на голову котелке. Надо думать, он не снимал его и во время сна.
Священник, едва поезд приостанавливал на какой-то станции или полустанке свой бег, словно кукушка из часов, на короткое время высовывался из купе и громко, нараспев, объявлял название станции или города. И снова скрывался в купе до следующей остановки. Проживавший с ним господин в котелке с утра и до вечера безостановочно ходил по узкому коридору вагона – туда и обратно – и напоминал запертую в клетке лису. В руках он постоянно держал похожий на коробку для обуви изящный коричневый чемоданчик.
В Берлине они пересели на местный поезд, идущий в Штральзунд. И вновь их попутчиком оказался румяный господин в котелке и с неизменным чемоданчиком в руке. Как и прежде, он и здесь продолжал свое однообразное хождение по вагону.
– Павел Андреевич, может, его выбросить из вагона? – спросил Миронов.
– Ну и шуточки у вас, Юрий Александрович! Фельдфебельские!
– Ходит и ходит. Это все равно, как часами смотреть на секундную стрелку. Раздражает.
– А вы просто не обращайте на него никакого внимания.
– Легко сказать, – не согласился Миронов и ушел в купе.
В порту Штральзунда они вновь увидели его. Он тоже покупал билет на пароход.
– Кажется, мы с ним никогда не расстанемся, – прошептал Миронов, наклоняясь к Кольцову.
– Не обязательно он – в Стокгольм. Может, в Мальме? Или в Копенгаген?
Но чуть позже господин в котелке едва ли не одним из первых поднялся на палубу небольшого пароходика, регулярно курсирующего между Штральзундом и Стокгольмом. И тут же быстрой походкой он начал осваивать палубу.
Балтийское море встретило их полным штилем, легким туманом и плохой видимостью. Пароходик во избежание неприятностей сбавил ход и, печально вздыхая, неторопливо поплелся вдоль острова Эланд. Время от времени слева по борту возникали его вылизанные ветрами пологие берега. Растушеванные туманной дымкой, они походили скорее на театральный задник, написанный художником, располагающим лишь одной серой краской.
Еще на вокзале Берлина в каком-то газетном киоске Кольцов нашел, среди бесчисленных газет и журналов, несколько скромных листков "Русских ведомостей", издающихся в Париже. Не успев появиться во Франции, изгнанные со своей родины русские богачи уже пытались громко заявить о себе и твердой ногой уверенно стать на чужой земле. В уменьшенном виде эта газетка напоминала почившее в Бозе "Новое время" с традиционными объявлениями о продажах и покупках, помолвках, свадьбах, тезоименитствах и похоронах, а также с оптимистическими рассказами очевидцев о боях в районе Каховки. Газетки были старые, и где сегодня велись бои, определить было невозможно.
Пока Кольцов в своей каюте просматривал газеты, Миронов изучал пароход. Моросил туман, и было прохладно, поэтому палуба была почти пуста. Пассажиры переместились в свои каюты, которых было мало. Большинство же скучились под просторным, защищенным от ветра и дождя, навесом, который располагался сзади капитанской рубки. Здесь царило оживление. Рассевшись вокруг стола, человек шесть шведов играли в карты. Их окружили болельщики, среди которых Миронов увидел и недавнего знакомого, румяного господина в котелке. Он пристально следил за игрой, но бурное проявление эмоций ему было явно чуждо. Судя по выкрикам, время от времени раздававшимся над столом, игра шла "на интерес", хотя ставки были копеечные.
Обследовав все закоулки пароходика, Миронов заглянул в свою каюту. Кольцов, склонившись над газетой, дремал. Чтобы не нарушать его сон, Миронов вновь, в который раз, отравился бродить по пароходику. Под навесом тем временем сменились участники карточной игры и теперь среди таких же вальяжных, в жилетках, с массивными цепочками на животах, шведов сидел и знакомый господин в котелке. Чемоданчик он пристроил себе на колени.
Ставки, на взгляд Миронова, теперь стали повыше: в центре стола, в "банке" лежала не денежная мелочь, а большие по размеру бумажные шведские кроны. И уже не висел под навесом смех, не было веселых подзуживаний партнеров по игре – стояла напряженная тишина. Слышен был лишь только плеск волн за бортом и короткое шведское "сдаю", "принял", "иду на все"…
Миронова заворожила игра, он уже был не в силах отсюда уйти. Стал внимательно наблюдать, как реагируют на различные повороты карточного боя игроки. Особый интерес у него вызывал господин в котелке. Одинаково бесстрастно при проигрыше он выкладывал на стол новую порцию ассигнаций, и точно так же, при выигрыше, небрежно смахивал их в предварительно приоткрытый чемоданчик. Играл широко, и при этом обладал поразительным хладнокровием.
Миронов понял: это был опытный и знавший себе цену игрок.
Дальше произошло то, что Миронов и сам от себя не ожидал. Он сунул руку в карман и нащупал там не потраченные в Париже франки. Их было немного, но на два-три раза, если играть экономно, ему поставить на кон хватит.
Дождавшись, когда круг завершился и господин в котелке смахнул в чемодан очередной выигрыш, Миронов пододвинулся к столу и спросил по-французски:
– Франки принимаете?
– У нас не банк. Принимаются любые.
– Я вообще-то не очень. Но, чтобы скоротать время… – прибегнув к своему излюбленному трюку, косноязычно сказал Миронов.
– Поляк, что ли? – спросил один из шведов.
– Ага. А как вы угадали? – продолжил играть простака Миронов.
– Они все как из-за угла мешком прибитые.
Все рассмеялись. Больше всех смеялся сам Миронов. Он сразу понравился шведским игрокам, они восприняли его как самоуверенного богатого придурка.
Потом раздали карты, и началась игра.
Миронов задал еще пару идиотских вопросов, вроде:
– А какой у нас козырь? Почему не бубна? У меня одни бубны.
Или:
– Почему черва бьет пику? У вас какие-то новые правила. У нас по-другому играют.
– Играй по нашим правилам. Если сел за стол. И – молча, – сказали ему сердито на шведском, но он понял.
Словно извиняясь за излишнюю болтливость, он с виноватой улыбкой оглядел своих партнеров. И уже по первому кругу приблизительно понял, у кого на руках какие карты, кто как играет.
Сориентировавшись, Миронов стал осторожно прощупывать соперников на сообразительность. Неторопливо выкладывая по одной карте, он украдкой следил за их лицами. Они не были профессиональными игроками, и Миронов стал их беспощадно обыгрывать. Лишь румяный господин в котелке на протяжении нескольких игровых кругов хранил каменное выражение лица.
Вскоре один за другим все они выбыли из игры. Новые игроки не подсаживались. Миронов остался один на один с господином в котелке. Благодаря выигрышу он мог безбоязненно ставить солидные ставки. Но господин в котелке не собирался сдаваться. Он уже понял, что попал в ловушку к хорошему картежнику, но самолюбие не позволяло ему отказаться от игры.
Миронов же тешил свое самолюбие. Он играл раскованно и безбоязненно. Он сел играть почти без денег, и также без денег собирался уходить.
На вопрос "котелка":
– Продолжаем?
Миронов неизменно отвечал:
– Как скажете.
Наконец, нервы у "котелка" сдали. Он заглянул в свой чемоданчик и, решив проучить наглеца, предложил:
– А не изволите – на все?
– Как это? – наивно спросил Миронов.
– На все, какие у вас есть, – уточнил "котелок". – Я отвечаю своими. У меня примерно такая же сумма.
– Ну, что ж, – все глубже увлекая "котелка" в ловушку, нерешительно согласился Миронов. И попросил: – Оставлю себе сто франков. Чтоб хватило на обед и на ужин.
"Котелок" с легким презрением улыбнулся и вытряхнул из своего чемоданчика на кон остатки денег.
Миронов сдвинул в центр стола весь свой выигрыш и, для вида порывшись в карманах, извлек оттуда несколько смятых французских ассигнаций. Подержал их в руках и затем, с видимым сожалением, и их выложил на стол. Миронов был прирожденным талантливым актером. Этюд о трудном расставании с последними своими деньгами он сыграл блестяще…
К себе в каюту, которую Кольцов не покидал весь вечер, Миронов вернулся поздно. Приоткрыв дверь, он отметил, что его товарищ все еще не спит. Можно было снова уйти, но Кольцов уже заметил его.
– Входите, чего же вы!
Миронов вошел боком, стараясь, чтобы не был виден его второй, бугром вздувшийся, бок. Отворачиваясь, он извлек что-то из-под своего макинтоша и спрятал под одеялом. Но это не укрылось от взгляда Кольцова.
– Что у вас там?
– Ничего особенного, – уклонился от ответа Миронов.
Кольцов почувствовал что-то неладное в суетливости Миронова, в том, как он стал тут же раздеваться, стремясь поскорее нырнуть под одеяло.
– И все же? – настойчиво повторил вопрос Кольцов и жестко добавил: – Или у вас уже появились от меня секреты? Не рано ли?
Миронов понял: от ответа уйти не удастся. Он обиженно извлек из-под одеяла знакомый Павлу, принадлежавший "котелку" чемоданчик.
– Откуда он у вас? Украли?
– Я – выиграл! – обиженно сказал Миронов. – Я честно выиграл все деньги. Но они не влезали в карманы, и он отдал мне этот свой сейф. Или подарил, можно и так сказать. Ему в нем все равно уже нечего было хранить.
Павел какое-то время молча размышлял. В сущности, Миронов вновь вернулся к своему ремеслу. Надо было сразу, сейчас же что-то сделать, чтобы у него больше никогда не возникал соблазн вновь заниматься этим.
– Вот что! – строго сказал Кольцов. – Пойдете к этому, в котелке, и обратно подарите ему его сейф…
– Понял, – легко согласился Миронов.
– …вместе со всем его содержимым.
– Что? И деньги тоже? Но я их выиграл! – возмутился Миронов. – Я честно играл! И честно их выиграл! Если хотите, я просто преподал этим самоуверенным капиталистическим павлинам небольшой урок!
– Отныне и навсегда, во всяком случае, пока мы вместе… – не повышая голоса, ровным холодным тоном сказал Кольцов, – …и пока я несу за вас ответственность, будете спрашивать у меня разрешения на все свои действия, которые взбредут в вашу голову.
– Что? Рабство? Как это еще можно назвать! – зашелся в истерике Миронов. – Он проиграл. Понимаете? Проиграл! И по закону чести он не может принять обратно проигранные деньги!
– А вы попытайтесь. Придумайте что-нибудь. В конце концов, скажите, что вы пошутили.
– Он – богатый человек! Он легко с ними расстался! Может, он хотел их проиграть? – вскричал Миронов. – Я не понимаю, зачем это вам?
– Это нужно вам, – все так же, нисколько не повышая голос, продолжал увещевать Миронова Кольцов. – Потому, что вы возвращаетесь в новую Россию, где отныне честность так же высоко ценится, как и остальные общечеловеческие добродетели. Ваш дворянский закон чести, о котором вы упомянули, мы тоже возьмем себе на вооружение.
– Господи-и! Какие вы все наивные! Или сумасшедшие! – удивленно покачал головой Миронов. – Если у вас так рассуждают все, я не дам за вашу новую власть и одного франка… или какая там сейчас у вас валюта? С вашей честностью вы через несколько лет будете ходить в рваных портках.
– Доспорим потом. Дома. В России, – сказал Кольцов. – Чемодан же и деньги верните! Не хочу, чтобы вы думали, что в нынешней России сможете прожить с помощью наперстка. Другие времена. И вам к ним придется привыкать.
– Так, может, на этот раз мы как-то договоримся? А, Павел Андреевич? – жалостливым тоном спросил Миронов. – Клянусь, это больше не повторится. Никогда.
– Либо вы вернете человеку деньги, – вновь безжалостно повторил Кольцов, – либо…
– Что?
– Думаю… либо вы возвращаетесь в Париж. Я так понял, на билеты и на первое время жизни во Франции вам пока хватит.
– Павел Андреевич, а не отыщете ли вы в своем богатом арсенале более льготное наказание? – слегка прищурив один глаз, плутовато спросил Миронов.
– Мы не на Хитровом рынке, Миронов, – все таким же холодным тоном ответил Кольцов и, давая понять, что больше не намерен продолжать этот бессмысленный разговор, накрыл голову одеялом.
Проснувшись утром, Кольцов увидел сидящего подле себя Миронова. Судя по всему, он уже давно сидел так, ожидая его пробуждения.
– Доброе утро, Павел Андреевич! – поприветствовал его Миронов, едва тот открыл глаза.
– Я не уверен, что оно доброе, – нахмурился Кольцов.
– Это вы о вчерашнем? – спросил Миронов. По настроению Кольцова он понял, что за ночь Павел Андреевич ничего не забыл и не собирается менять свой взгляд на случившееся, поэтому торопливо, но легко и весело заговорил: – Я не спал всю ночь и все продумал. В самом деле, на кой черт нам нужны эти самые их капиталистические деньги. Тем более, как вы говорили, их в нашей России скоро и вовсе отменят.
– Короче, что вы решили?
– Решили вы. Я исполняю. И заметьте, без всякого сожаления. Знаете, я там, во Франции, набрался этого капиталистического духа, и он пока еще не до конца из меня выветрился. Смотрю, играют шесть придурковатых буржуев. Ну почему бы, подумал я, их слегка не наказать? Наказал. Это был, будем считать, первый акт. Второй последует сегодня. Мы, русские, бедные, но гордые. "Нам не нужны ваши капиталистические капиталы!" И я с презрением швырну их им в лицо. Как вы на это смотрите?
– Ну, зачем же столько пафоса? – улыбнулся Кольцов. – Если вам понадобятся слова, скажите, что мы добираемся в Советскую Россию, а там эти деньги уже не имеют хождения. И все.
– Да, это даже лучше. Красивее, – согласился Миронов.
Несколько позже они увидели знакомого господина в котелке. Он все так же торопливо, легкой трусцой, мерил палубу. Но теперь в его руках не было чемоданчика.
Зато этот злополучный чемоданчик с деньгами держал в руках Миронов. Под наблюдением Кольцова он готовился совершить для него самого непонятный и противный его естеству подвиг.
– Прошу прощения, господин… – на французском остановил "котелка" Миронов, когда тот поравнялся с ними. – Вчера из-за позднего времени мы так и не обменялись визитками. Граф Миронов! А это… – он указал на стоящего рядом Кольцова, – …мой спутник и компаньон, князь Кольцов.
Человек в котелке вопросительно смотрел на Миронова: что еще от него нужно этому человеку?
– Хочу извиниться за вчерашнее. Обыкновенное недоразумение. Длинная и скучная дорога. Мне захотелось всех вас немного развлечь. Но как я позже понял, шутка у меня не получилась, – Миронов протянул господину в котелке его чемоданчик, попытался объяснить: – Хочу вернуть.
"Котелок" отшатнулся от чемоданчика.
– Берите, ну! – улыбкой подбодрил Миронов "котелка".
– Ничего не понимаю, – впервые на постоянно бесстрастном лице "котелка" возникло нечто, похожее на неподдельное удивление, даже страх. – Что это значит? Зачем?
– Видите ли, там, куда мы едем, люди уже давно отказались от денег. Точнее, собрались от них отказаться. Мы давно там не были. Вероятно, это уже произошло. Я даже почти уверен.
– Что, разве на земле есть такие места? – все еще пытаясь что-то понять, спросил "котелок".
– Советская Россия.