"Берег придвинулся устрашающе близко. Из-за огромных волн рулевые с трудом держат курс. Из моего угла в рубке через дверной проем в бамбуковой оправе видно теперь не пылающее зарево, не суда и гоняющиеся друг за другом волны, а сплошную высокую скальную стену. Предзакатное боковое освещение отчетливо выявляет вертикальные складки и борозды, образующие в угрюмом чередовании теней узор, похожий на поверхность вечернего моря, с его отсвечивающими гребнями и кружевами пены. Как будто мы скользим через бесплодные отвалы высокогорного плато, над которым вздымаются голые склоны непокоренных вершин. Но рулевые изо всех сил работают веслами, чтобы лечь на курс 52° и избежать крушения на Шаихе - первом из мысов, преграждающих нам путь к Ормузскому проливу. Если повезет, западный ветер и течение, которое должно идти вдоль берега на север, позволят нам проскочить рядом с ним. Ин ша'алла!"
Вскоре, без пятнадцати пять судового времени, я записал, что солнце только что скрылось. Двигаясь в общем и целом на восток, мы вошли в другой часовой пояс, хоть переставляй стрелки на час вперед. Мористее появились огни пароходов. Угрюмые скалы окутались еще более густыми тенями; в небе над ними мерцала одинокая звездочка. Ночь накрыла нас плотным черным покрывалом в то время, когда мы шли в северном направлении очень уж близко от гигантских каменных штор перед мысом Шаих. По нашим понятиям, только здесь где-то могли искать убежища Саид с Рашадом. Мы пристально всматривались в мрак - не покажутся ли очертания дома или судна, какой-нибудь огонек. Стоя на крыше рубки, размахивали керосиновыми фонарями, сигналили электрическими фонариками. Тщетно.
Никакого маяка на мысу. Никаких огней. Стало быть, и нет там никого. Смутные тени на черных отвесах лишь подтверждали недоброе впечатление, производимое мысом издали при дневном свете. Искать тесное убежище в обозначенной на карте извилистой расселине за мрачными каменными шторами было бы самоубийством. Если дау и отважилась сюда зайти, уж, наверно, капитан Саид распорядился бы выставить на скале фонарь, чтобы обозначить свое укрытие. Со скоростью два узла мы миновали темную щель и проскочили мыс Шаих.
Забравшись обратно в рубку, я сделал новую запись в дневнике. На часах всего половина шестого, а уже воцарился кромешный мрак. Мы совершенно не представляли себе, куда могли подеваться наши товарищи. Видно, Саид избрал совсем не тот курс, какой мы думали. Теперь вплоть до Ормузского пролива и искать-то больше негде. Мы по-прежнему шли острым курсом, и на прибрежной волне ладью качало так, что подвешенный к потолку маленький керосиновый фонарь не столько светил, сколько гонял тени по дневнику, норовя стукнуть меня по голове. Я записал, что сижу широко расставив ноги для упора и все равно приходится держаться за стену одной рукой, чтобы не опрокинуться. Все предметы на борту грозили сорваться с места и исчезнуть. Висящий на стене бинокль с маху врезал мне по челюсти. Подвешенные на бамбуковых жердях куртки, рубахи и брюки дергались в лад, словно группа роботов с точностью часового механизма согласованно делала утреннюю зарядку. Все участвовало в этом синхронном спектакле. Полотенца и трусы, сумки и ведра, фонари и часы вместе отрывались от стены, вместе качались вправо-влево, вперед-назад, чтобы дружно хлопнуться опять о стену.
Видя, что в рубке невозможно ни сидеть, ни стоять на коленях, я выбрался наружу, пристегнулся страховочным леером и с восхищением стал наблюдать акробатические трюки, которые выделывал взобравшийся на мачту Норман. Тут он крикнул, что видит впереди световые вспышки. С одинаковыми промежутками в небе пробегало отражение вращающихся лучей маяка, скрытого за горизонтом слева по носу. Детлеф прокомментировал с мостика, что это, скорее всего, маяк на другой стороне Ормузского пролива. Чтобы обогнуть незримый в ночи крайний мыс Аравийского полуострова, нам следовало держать маяк справа по носу, а затем повернуть под острым углом в пролив, оставляя маяк слева.
К этому времени, во исполнение наших самых смелых надежд, ветер заметно отклонился к западу. Несомненно, и водный поток под нами, встретив неодолимый барьер, повернул и направился вдоль берега в нужную нам сторону. Нагрузка на рулевые весла была так велика, что левая уключина опять разошлась и грозила совсем порвать узлы Карло. Во избежание беды мы вызвали на корму всю команду и подняли тяжеленное весло так, что лопасть высунулась над водой на четверть длины. Правда, теперь с мостика уже нельзя было дотянуться до румпеля, и пришлось в самую качку, в темноте осваивать новый вид морской акробатики. Ведущую роль играл правый рулевой; когда же требовалось маневрировать и неудобным левым веслом, он подавал команду своему напарнику. Старшим рулевым стал Карло, а я, чтобы дотянуться до своего румпеля, влез на перила мостика. Разболтанные суставы деревянной конструкции рвались с кошачьим визгом из креплений, норовя защемить тебе палец руки или ноги. Стоя одной ногой на крыше рубки, другой - на привязанной к перилам снаружи узкой доске, служащей опорой для весла, я видел только пляшущую сферу света от фонаря, подвешенного Асбьёрном на качающемся топе. Да будь там хоть какой светильник, все равно подо мной смотреть особенно не на что: черная вода и больше ничего. И не за что ухватиться, кроме высокого веретена, которое устойчивым никак нельзя было назвать, поскольку я сам же крутил его румпелем. Поднятое вверх весло все время заедало, и всякий раз, когда Карло кричал, чтобы я живее поворачивал руль, приходилось толкать или тянуть мою единственную опору двумя руками, всецело уповая на привязанный к скользкому веретену страховочный леер.
Наверно, это потешно - этакая лихая ночная пляска на канате, но нам в те минуты было не до смеха. Шумер изобразил бы себя стоящим с завязанными глазами на спине скачущей газели.
Но вот впереди за краем паруса замелькала яркая искорка долгожданного маяка, о чем известил меня торжествующим криком Карло. Вскоре она сместилась вправо настолько, что даже я, стоя у левого борта, увидел ее. Нам удалось отвернуть ладью от берега настолько, что теперь вся суша оказалась справа. При свете высыпавших звезд мы различали подпирающие небо зубцы и пирамиды и смогли убедиться, что они уже не приближаются к "Тигрису". Это была победа. Нас перестало сносить.
С этой минуты я прекратил думать о собственном равновесии, сосредоточил все внимание на том, чтобы удерживать пляшущую искру маяка возможно правее паруса. Остаток двухчасовой вахты я чувствовал себя так, словно мчался по звездному небу на послушном узде крылатом Пегасе. На смену нам на мостик вскарабкались Герман и Эйч Пи; им тоже пришлось осваивать не совсем обычный способ управления ладьей. Со всех сторон возникали судовые огни, а вот нас-то вряд ли кто-нибудь мог обнаружить. При таком ветре дешевое местное горючее в наших керосиновых фонарях давало больше копоти, чем света. Хорошего мало, и Норман попытался исправить положение, достав из своего рундука и подвесив на мачте проблесковый фонарь, работающий от батарей. Нам эти проблески казались вполне профессиональными, во всяком случае более впечатляющими, чем тусклый керосиновый фонарь, для тех, кто подойдет достаточно близко, чтобы их заметить. Правда, Детлеф объявил, что эти проблески ничего не скажут настоящему моряку, но именно поэтому, добавил он, фонарь Нормана может сыграть роль пугала, заставляя других сторониться нас.
Справа совсем близко возникли неподвижные огни, словно от освещенных окон на берегу. Яркие лучи маяка писали круги в небе прямо перед ладьей. Детлеф был занят прокладкой курса. Норман только что укрепил блестящие ленты фольги на штагах и наружных стенах рубок. Фольга не камыш, не бамбук и не дерево, говорили мы себе, она покажет себя на экране локатора. Полным ходом, при ограниченной управляемости мы шли по самому оживленному фарватеру в мире. И не было с нами дау, чтобы провести ладью через не столь известный проход среди сбившихся в кучу островков возле мыса.
Никогда еще не доводилось нам одновременно наблюдать в движении столько ярко освещенных пароходов, сколько появилось вокруг нас, как только Детлеф отдал команду повернуть на 90° вправо и рулевые вывели ладью на главную судовую магистраль в Ормузском проливе. Сразу нас подхватила с кормы сильная воздушная струя: мы очутились в ветровой воронке между двумя противостоящими мысами своего рода азиатского Гибралтара. И в ту же сторону стремилось выходящее из залива течение, напрашиваясь на сравнение с рекой. Мы неслись мимо кончика аравийского кинжала с небывалой для наших экспедиций скоростью, и черные силуэты гор менялись каждую минуту. При таком ходе "Тигрис" отзывался на малейшее прикосновение к румпелю, и мы ворвались в строй супертанкеров, которые с грохотом проносились мимо, словно признав нас своей ровней.
Все шло на диво благополучно. Двое вахтенных на руле, оба штурмана начеку на крыше рубки. Мы с Карло могли позволить себе немного вздремнуть перед тем, как заступать на вахту с двух часов ночи. Достаточно было нырнуть в рубку через квадратную дверь, и возникало ощущение, будто мы находимся в лесной хижине далеко от всех морей. Бамбук и тростник - что в них морского? А вот для отдыха лучшей обстановки не придумаешь. Ветер и волны - забота тех, кто остался на палубе, а в рубке - нейтральная зона покоя и мира, хотя бы гребни валов скользили перед дверью чуть ли не на расстоянии вытянутой руки. Эта ночь была какая-то особенная. Вытягиваясь на матрасе у дверного проема, я пребывал в счастливом состоянии, какое испытывает мальчишка, впервые в жизни забравшийся на верхнюю полку в ночном поезде. Лежа на боку, я смотрел на проплывающие мимо освещенные корабли и темные горы. Крушения, столкновения - эти угрозы остались позади, мы шли словно по двухколейной железной дороге в Альпах.
Проснулся я оттого, что Детлеф карабкался через мои ноги на свое место.
- Порядок, - сказал он. - Мы вышли из залива. Половина первого ночи, тьма тьмущая, ночь в разгаре. Вышли из залива? Я подполз к правой двери и поднял брезент, опущенный кем-то, чтобы не мешали спать пароходные огни. Совершенно другая картина! Прекрасная. Изумительная. Качка прекратилась, небо над слабо высвеченными луной скалами и утесами усеяно мириадами звезд. Выше скал поднимались могучие гряды и острые пики. Волшебный ландшафт! Я повернулся в другую сторону, к меня едва не ослепили вращающиеся лучи маяка, которые озаряли и остров под башней, и небо, и море. И никаких барашков на волнах. Море примолкло, и мы слышали идущие слева и справа корабли. Ни рева ветра, ни скрипа деревянных частей. Идиллическая тишина. Судовые огни романтично отражались в гладкой воде, совсем как в защищенном горами норвежском фьорде. Сам "Тигрис" словно весь, от паруса до рулевого мостика, отдыхал после рекордного пробега.
Наша скорость упала до двух узлов, потом до одного. В Ормузском проливе, по подсчетам Нормана, мы развивали почти пять узлов, да еще надо добавить скорость течения. Да, мы в самом деле вышли из залива. Скалы Омана защитили нас от ветра, но вскоре выяснилось, что мощное течение не отпустило своей хватки и увлекает нас прочь от Аравийского полуострова. Мы еще повернули влево и, снизив скорость до пол-узла, пошли на юг под прикрытием того самого арабского кинжала, который несколькими часами раньше готов был изрезать нас на куски, когда мы пробивались на север вдоль наветренной стороны.
- Ребята, мы научились управлять! - радостно воскликнул Норман, когда мы при свете карманного фонаря расстелили путевую карту на крыше рубки, чтобы решить, как действовать дальше.
Выбор неограниченный. И только одна закавыка, зато весьма существенная. Путь вперед, в Индийский океан, открыт, по позади, где-то в заливе, мы потеряли Рашада. Никакого понятия, куда могла подеваться злополучная дау. Скорее всего, Саид взял курс на какой-нибудь из крохотных арабских эмиратов.
Ветер слабый, однако вполне подходящий, чтобы, окончательно простившись с сушей, выходить из разверстой пасти Оманского залива в Аравийское море и Индийский океан. Но мы не можем бросать Рашада, самого молодого и наименее опытного члена нашей команды. Его родители будут в отчаянии, если мы сообщим, что "потеряли" его и даже не представляем себе, где искать.
Дау - оманская, и, чтобы попасть в родной порт, Маскат, ей надо пройти Ормузский пролив. Сторонясь пароходной трассы, она будет прижиматься к скалам оманского побережья. Стало быть, выход один: ждать здесь, в защищенных водах, не слишком близко к суше, чтобы нас не выбросило на камни, если ветер переменится, но и не слишком далеко, чтобы видеть идущие вдоль берега суда.
Мы опустили на место левое рулевое весло и затянули ослабевшие узлы. Держать нужный курс не составляло никакого труда. До утра был еще не один час, и остальные легли спать, а мы с Карло поднялись на мостик. Наша вахта была с двух до четырех, и мы сошлись с ним в том, что это лучшие часы, какие нам когда-либо доводилось испытать в море. Задник, образованный зубчатыми силуэтами прикрывших нас от ветра могучих гор, поражал своим величием. С южной стороны эти горы выглядели еще живописнее. Казалось, их грани намеренно изваяны так, чтобы радовать душу человека. И они перехватывали ветер, усмиряя волны, которые так бесновались на северной стороне. Дежурить на мостике в чудесно преобразившейся обстановке было все равно что увидеть приятный сон после дикого кошмара. Нам удалось вырваться на волю через дыру в ограде, стены залива остались позади. Мы очутились в другом мире, с другими волнами, другими ветрами. Где-то еще дальше к югу простиралась полоса муссонов. Муссоны дуют над Индийским океаном с регулярностью часового механизма, каждые полгода ветровой маятник поворачивает в обратную сторону. Зимний муссон дует от северо-востока, из Азии в Африку; летний муссон - от юго-запада, из Африки в Азию. Идеальные условия для примитивных судов.
Даже большие современные корабли, наводившие на нас такой страх в заливе, здесь казались куда дружелюбнее. Ярко освещенный пассажирский лайнер с гирляндами цветных лампочек на всех палубах, пройдя мимо "Тигриса", заставил и нас почувствовать себя участниками увеселительного плавания. Надо думать, судовые бары и в этот поздний час не пустовали. Но мы никому не завидовали, мы отлично чувствовали себя на борту шумерского ма-гур.
После завтрака Асбьёрн накачал резиновую шлюпчонку, и Тору с Норрисом отошли на ней от ладьи, чтобы поснимать. Проверка показала, что черешки пальмовых листьев, которыми мы залатали нос "Тигриса", такие же тугие и крепкие, как перед нашим выходом с Бахрейна. Большинство ребят попрыгали в воду у борта, чтобы поплавать, держась рукой за веревки на бунтах.
Около полудня кто-то крикнул с мостика, что из-за скал, а точнее, из-за островков, принятых нами за скалы, показалось какое-то суденышко. Изменив курс, оно направилось в нашу сторону, и стало очевидно, что это дау! Потянулись напряженные минуты, наконец Норрис, вооруженный биноклем, крикнул, что вроде бы узнает Рашада. Бинокль переходил из рук в руки. В самом деле, Рашад! И капитан Саид рядом с ним, и вся команда. Наша шлюпчонка еще качалась на волнах, и Эйч Пи не замедлил подойти к дау, чтобы забрать потерявшегося товарища домой, на камышовую ладью. Взбираясь на борт "Тигриса", Рашад был готов буквально целовать бунты. Объятия, рукопожатия... Мы не могли нарадоваться на Рашада, и нам не терпелось услышать подробности его приключений. Он как раз подоспел к столу. Карло подал дымящийся рисовый пудинг и салями. Герман открыл бутылку текилы, Юрий - водку, я - норвежский аквавит. У нас был тройной повод для празднества, и первый тост мы провозгласили за возвращение Рашада, который был рад-радешенек столь праздничной встрече, увенчавшей благополучное окончание его невольного плена.
Шестерка на дау потеряла контакт с нами после острова Сирри, когда Саид, очутившись в запретных для него иранских водах, бросился наутек. Боясь за свою хлипкую дау, он уже не стал возвращаться к нам против ветра и разгулявшихся волн. Мало того, что корпус дал течь, - один за другим летели болты на единственной помпе, и она только разбрызгивала воду. От жестокой качки под ударами изнутри разошлись швы квадратной цистерны с питьевой водой, и четыре пятых запаса вылилось в трюм. Вода плескалась взад-вперед, и амплитуда качки возросла настолько, что винт половину времени вращался вхолостую над волнами, отчего поршни принимались сердито стучать и вся машина барахлила. В довершение всего лопнула металлическая обшивка баллера и начала вихляться деревянная сердцевина. Все эти беды постигли капитана Саида, когда мы еще шли вместе. В тот вечер у Сирри Саид не собирался вовсе уходить от нас, но на другой день волны разбушевались пуще прежнего, и у него не оставалось выбора. Сколько ни убеждал Рашад Саида и его товарищей ориентироваться на нас, им приходилось думать прежде всего о том, чтобы спасать свои шкуры. К тому времени, когда дау поравнялись с нефтяными вышками, команда совершенно выбилась из сил, и они без всяких карт направились полным ходом к мысу Шаих. Капитан Саид говорил при этом, что правит "по памяти". Сперва они вроде нас подошли к гористому берегу. Следуя вдоль него, отыскали расщелину в стене, свернули туда и оказались в зажатом скалами рукаве, где дул такой ветрище, что "Тигрис" был бы там совершенно неуправляем. Еще один поворот - и они очутились в бухточке, которая показалась Рашаду настоящей сказкой. В небольшой выемке на подгорном берегу примостилась на террасах овеянная ароматом древности обитаемая деревушка. Здесь тоже дул неистовый ветер, однако они отдали якорь рядом с рыбацкими суденышками. Естественно, в таком убежище дау была совершенно скрыта от наших глаз, когда мы высматривали огни, идя к Шаиху. С помощью проволоки и деревянных брусков команда починила руль и произвела еще кое-какой ремонт, но сварить разошедшиеся швы можно было только в Маскате. Сегодня в шесть утра дау отправилась на поиски "Тигриса". Не увидев нас, капитан Саид взял курс на север и вышел из залива по более короткой дуге, чем та, которую образует пароходная трасса. Увидев наконец нашу ладью, они подивились тому, какой ход мы сумели развить. Ели на дау рыбу и рис с острым соусом, и ребята все были славные, только очень уж вымотались, откачивая воду и мучаясь с ремонтом.
Вернуться на борт камышового крепыша было для Рашада все равно что из плавучей ванны перебраться на не подвластный качке роскошный лайнер. А когда солнце скрылось за горами Омана, начался небывалый по своему великолепию пир: Юрий извлек из своего рундука советское шампанское и икру, космический хлеб, орбитальную индейку, лунный сыр и тюбики "Спутник", из которых мы прямо в рот выдавливали паштеты, кремы, джемы, соки и прочие лакомства. Все эти концентраты входят в меню соотечественников Юрия, когда они отправляются в плавание вокруг планеты Земля. Юрий Александрович Сенкевич - научный работник, занимается вопросами жизнедеятельности космических экипажей, когда не плавает вместе с нами по морю на древних лодках-плотах. А впрочем, что ма-гур, что космический корабль - в эту ночь никто из нас не стал бы отрицать, что есть еще чему радоваться на родной планете. Любуясь узким серпом шумерской луны, мы прикладывались к космическим тюбикам и произносили тосты за три выдающихся события, которые обязывали нас как следует отметить этот вечер:
Рашад снова с нами.
Мы благополучно выбрались из залива.
И мы провожали последний день уходящего года!