Высоко в небе появляются три пеликана и, планируя, облетают нас. Потом лодку обгоняет большая стрекоза-анакс. Она, превосходная летунья, тоже путешественница, и держит путь к тому же берегу. Еще нас настигает большой слепень-табанус, облетает вокруг, но не садится, не пытается напасть, а летит, как стрекоза, тоже к острову. Быть может, наша оранжевого цвета лодка попахивает выхлопными газами или резиной. По пути встречаем несколько плывущих в воде кобылок-атбасарок, неудачливых путешественниц. Где-то на берегах началось их массовое размножение, и оно побуждает расселяться.
Из воды торчит небольшой каменистый островок. На его мыске, выдающемся в озеро, сидит баклан и возле него две сороки. Что им здесь понадобилось, на голой косе? Уж не ожидают ли они от искусного рыболова подачки! Многие птицы досаждают бакланам, отбивая у них рыбу. С другой стороны каменистого острова в напряженной позе застыла серая цапля. Она обеспокоена нашим появлением, не выдерживает, взлетает. Поднимается и баклан и летит к другому острову. За ним следуют сороки. Забавное содружество!
Вот и остров, и глубокая бухточка, удобная для нашей лодки. Мы еще не успели пристать к острову, как с него поднимается большая стая чаек, и сразу же исчезает тишина от истеричных птичьих криков. Надо запастись терпением, обследовать островок. Он очень своеобразен, низкий, с пологими берегами из нежно-розовых скал. На самой середине острова расположен кусочек каменистой пустыни и небольшой солончак, зеленая полоска кустарничка у галечникового прибойного вала.
Удивительно разнообразие растений: высокий и колючий чингил, светло-сизый терескен, курчавка с красноватыми семенами, покрытый розовыми цветами гребенщик, очень много самых разных солянок и сухих коротеньких злаков. Каждое растение обладает своим цветом, а все вместе они превратили кусочек пустыни в пестрый лоскут. Еще всюду лежат выгоревшие от солнца совершенно сухие коричневые листья ранне-весеннего растения ревеня Максимовича. Его стебли с семенами давно обломились и, подобно перекати-полю, поскакали, гонимые ветром, упали в озеро и уплыли.
Остров в розовых каменных берегах с разнообразной растительностью среди голубого сияния просторов воды, под синим небом и ярким солнцем - как он красив!
Но чайки не дают покоя, встревожены, крикливы. Среди них больше всего крачек, меньше - малых крачек, еще меньше - озерных чаек. Беспокоятся те, чьи гнезда поблизости от нас. Остальные успокоились, часто взмахивая крыльями, повисают в воздухе над своим гнездом, прежде чем на него усесться.
Нашли здесь приют луговые тиркуши. Это место для них, любителей заболоченных лугов, необычное. Зато общество чаек - их косвенная защита. Вон какая солидная и дружная их армия атакует нарушителей покоя. В единении - сила! Ради безопасности можно поступиться привычками предков и поселиться на сухом и каменистом острове, благо вокруг - вода.
Я осторожно ступаю по камням, боюсь отвлечься в сторону, чтобы не наступить на гнезда обитателей острова. Яйца лежат просто в ямках, иногда они окружены сухими палочками. Все они охристо-зеленые, в многочисленных, подчас весьма замысловатых смоляно-черных точках, пятнышках, полосках, завитушках. В одних кладках яйца крупные, в других - поменьше. Очень редки кладки из белых яиц, наверное, они принадлежат тиркушам. У птиц сейчас в разгаре кладка яиц. Больше трех яиц в кладке нет. Такова предписанная жизненными правилами норма.
Птиц очень много, весь воздух пестрит от них, и поэтому я удивляюсь, когда вижу массу кобылок, скачущих повсюду в траве. Что стоит такой ораве пернатых расправиться с ними! Но ни одна обитательница острова не охотится за насекомыми, не трогает их.
Мне становится ясно: у чаек здесь свои строгие правила поведения! На кобылок сейчас запрет, никто не имеет права их есть. Вот когда появятся птенчики-пуховички, тогда - другое дело. Сейчас же можно охотиться за кобылками только на других островах, где нет птичьих колоний. Не случайно над островом "Золотой курган", который мы посетили накануне, так много реет занятых охотой чаек!
Не знаю, что скажут по этому поводу орнитологи. Но здесь я вижу проявление мудрого инстинкта, отработанного многими поколениями. Подобный порядок, по-видимому, нередок в мире птиц. Вспоминаю, как в окрестностях Алма-Аты скворцы, прежде чем завести птенцов, на долгое время улетают в пустыню на охоту, появляясь возле скворечников ненадолго, утром да вечером.
Да и одновременная яйцекладка у разных, но обитающих вместе видов тоже имеет глубокий смысл.
Крики птиц все больше и больше надоедают. Стараюсь не обращать на них внимания, хожу, присматриваюсь к окружающему.
Когда наша лодка отчалила от берега, большая стая сверкающих белизной оперенья птиц дружно и, как мне показалось, радостно проводила нас, очевидно, желая нам более не возвращаться и не нарушать покоя их мирной обители.
Небольшой, но высокий и скалистый островок немного в стороне от нашего пути. Казалось, он не предвещал ничего интересного, и все же захотелось свернуть к нему.
При нашем приближении с островка поднялась большая стая чаек-крачек и еще другая чайка, показавшаяся необычной, с ярким красным и большим клювом и маленькой черной шапочкой. Красноклювые чайки закричали громкими, пронзительными и скрипучими голосами. Я не сразу узнал обладательницу красного клюва, так как раньше был с нею знаком только по картинкам. Это была чеграва.
С громкими воплями чегравы принялись за своеобразную психическую атаку: стремительно летели прямо на нас, затем резко меняли курс и поднимались круто вверх почти над самой головой.
На моего спутника Николая эта атака сперва подействовала сильно, и после первого же захода чегравы он, проявив неожиданную прыть, обратился в бегство, ловко преодолевая препятствия и перепрыгивая с камня на камень. Впрочем, ему это не помешало впоследствии посмеяться над птицами и назвать их "слабаками".
Остров был густо заселен. Но жизнь на нем не казалась безоблачной. Валялись убитые великовозрастные пуховички чеграв, крачек, встречались явно расклеванные насиженные яйца. Птицам, видимо, не хватало пищи.
Большие пуховички, вняв родительским крикам, вскоре собрались компанией и спустились в воду, в то время как малые пуховички не собирались расставаться со своими гнездами, явно не понимая происходящих событий. Впрочем, один пуховичок громко и надрывно вопил, широко раскрывая ярко-красный рот, в то время как его братец (или сестричка) безмятежно спал. Но потом и он проснулся, с неожиданной яростью набросился на своего брата, ударил его пару раз по головке и потом схватил за клюв, тем самым проявив сварливый и воинственный чегравий характер.
Не желая более беспокоить птиц и намереваясь как можно скорее избавиться от поднятого ими шума, мы поспешно оттолкнули от острова наше суденышко. Но завести мотор уже не смогли. Отказала одна свеча, а мой беспечный помощник не захватил с собой запасную. Несколько долгих часов до глубокой темноты, шлепая по воде веслами-коротышками, мы плыли к берегу, изнемогая от усталости и злости на нашу упрямую железку, которую мы периодически и безуспешно терзали за стартер. Хорошо, что Балхаш на наше счастье был на редкость тих и безмятежен.
Каким дорогим и приветливым показался нам наш бивак!
Дальше наше путешествие по берегу Балхаша продолжается на машине. Вот виден еще островок.
Он не обозначен на карте - слишком мал, не более пятисот метров в длину и двухсот в ширину и расположен в километре от западного конца расширенной части полуострова Кентубек. С острова долетают крики птиц - над водой звуки далеко разносятся. Остров заселен шумным и беспокойным обществом. Хохот серебристых чаек, низкие гудящие басы черноголовых хохотунов не смолкают ни на секунду. Иногда там что-то происходит, и тогда остров гудит многоголосым криком. После ночной охоты к этому прибежищу птиц на дневной отдых тянутся цепочки молчаливых бакланов, плавно размахивая крыльями, летят степенные пеликаны. Поверхность острова усеяна белыми точками чаек, а по самому его краю, у воды, - располагается черный бордюр бакланов.
Мне хочется пофотографировать птиц. Но начало не предвещает удачи, так как еще издалека нас встречает воздушная флотилия чаек. Встревоженные, они носятся над лодкой, кричат, беснуются, и я беспокоюсь, как бы пернатые хозяева этого кусочка земли не обстреляли нас содержимым своего кишечника. Некоторые из чаек большие мастера этого дела. Молча и деловито снимаются с камней бакланы и уносятся вдаль на поиски спокойных мест. За ними в воздух поднимаются белоснежные пеликаны.
Я тихо высаживаюсь на берег, стараюсь не шуметь, не делать резких движений, медленно ползаю на коленях возле лодки, иногда ложусь на землю, а уж на птиц - не смотрю, зная о том, как они хорошо замечают взгляд человека. Вблизи моей высадки расположена цепочкой колония хохотунов. Среди белоснежных птиц, украшенных черными головками, расположилось множество сереньких птенцов-подростков. Кое-кто из них, подгоняемый родителями, спускается на воду.
За мною зорко наблюдает тысяча птичьих глаз. Постепенно, не поднимаясь с колен, стараюсь подобраться поближе к колонии. Часто ложусь на землю, притворяюсь спящим.
Нет, не удается мне приобрести доверие птиц и обмануть их бдительность, боятся они человека, и число серых птенчиков на воде, сопровождаемых родителями, все увеличивается. Совсем встревожилась колония пернатых, весь детский сад собрался густой толпой и готовится к побегу с острова. Тогда я оборачиваюсь к птицам спиной, фотографирую чаек у берега, но при помощи зеркальца слежу за тем, что происходит у меня за спиной. И, вот удивительно, птицы успокаиваются. Толпа птенцов поворачивает обратно. Как они все хорошо понимают!
Тогда, улучив момент и быстро повернувшись, наспех делаю несколько снимков. Серая лавина птенцов спешит к озеру.
К громким крикам чаек прибавляется еще один звук - какое-то заунывное гудение. Это завывают перепуганные и беспомощные птенчики. Мне кажется, что теперь каждый из них удручен или даже парализован страхом за свою судьбу. Представляю, какой разбой здесь могли учинить добравшиеся до островка лисица или волк!
Мне очень жалко птиц, я поспешно отступаю, ползу к лодке, превозмогая боль от острого щебня, впивающегося в колени, искоса поглядывая на обеспокоенное общество пернатых. Слава богу! Лавина птенцов остановилась, задержалась на берегу, постепенно откатилась обратно.
Скорее отчаливать от острова напуганных птиц и плыть к берегу, к биваку!
На биваке на меня смотрят с удивлением и спрашивают:
- Что стало с вашими брюками!
- Как что, - отвечаю я с недоумением, - чайки вели себя вполне деликатно, и, хотя много кричали, ни одна меня не обстреляла.
- Да вы взгляните на них!
Только тогда я вижу в брюках дыры, и через них проглядывают голые колени. Не прошло бесследно ползание по острому щебню. Вот почему было так больно!
Между тем птицы на острове как будто успокоились, крики их затихли. Но зато очень долго, до самой темноты доносилось до нас негромкое гнусавое и протяжное завывание множества голосов. Бедные птенчики, наверное, перепутали своих матерей и теперь пытались разобраться.
Вечером затихает беспокойное озеро, становится гладким и ровным. В его зеркальную гладь смотрятся белые облака и белые чайки, пролетающие над водой. Редкое состояние беспокойного Балхаша. Ночью завыл ветер, зашумели волны, и под сиянием луны побежали черные волны со светлыми гребешками. Но взошло солнце, пригрело землю, и снова озеро успокоилось, заснуло.
Сегодня оно особенно красивое, бирюзово-зеленое не только потому, что небо сияет синевой, нет, какая-то особенная здесь вода. Тарахтит моторчик нашей лодки. С нового острова нам навстречу вылетают серебристые чайки. Снизу они такие же изумительно бирюзовые, нереальные в своей озерной красоте. Как только птицы подлетают к суше, постепенно исчезает снизу их чудесная окраска.
Едва мы ступаем на берег, как со всех сторон раздается истерический хохот его главных обитателей - серебристых чаек. По берегу всюду уже пустые гнезда, сложенные из мелких палочек, сухих водорослей и мусора. Иногда из нехитрого строения торчит кусок капроновой веревки или обрывок рыболовных сетей.
На берегу всюду белеют мелкие косточки. Каких только здесь нет костей, большей частью рыбьих. Немало и черепов грызунов, мелких птиц. Сверкает белизной череп корсака. Что привело сюда эту маленькую лисичку, и отчего она здесь погибла? По берегу острова тянется песчаный вал, заросший джузгуном и тамариском. Некоторые кусты еще цветут, испуская тонкий аромат.
Едва я покидаю берег и перехожу в заросли трав низенькой эфедры, как со всех сторон раздается тоненькое попискивание и меня обступает стайка желтых трясогузок. Они явно заинтересовались мною, не желают со мной расставаться и сопровождают меня всюду, продолжая негромко и тонко перекликаться. Но осторожны, к себе близко не подпускают, по-видимому, знакомы с человеком, если не сами, то по опыту своих родителей.
Остров необитаем, нет на нем и скота. Хорошо побывать на необитаемом острове!
Почему здесь так много трясогузок?
Трясогузки, видимо, избрали остров случайно, прижились здесь, размножились, держатся друг друга. Вместе сюда прилетают на лето, вместе и улетают на зиму. Обществом чем-то лучше, нежели в одиночестве. Еды - хватает. Всюду на кустиках притаились ветвистоусые комарики.
В зарослях коротенькой эфедры, тянущихся параллельно береговой линии, вижу скорлупу крупных яиц серебристых чаек. Это следы работы воровок ворон. Но как они ухитряются заниматься своим черным ремеслом, обкрадывая такую сильную птицу, как серебристая чайка?
Неожиданно из-за песчаной гряды показывается чудесный пологий песчаный берег. С него, испуганные моим появлением, взлетают утки-атайки и пеганки. Их здесь собралось немало, нашли потаенный уголок для дневного отдыха. Теперь их покой нарушен. Потом с прибрежной скалы срывается филин. Я бы его и не заметил, так здорово он спрятался, и прошел бы стороною. Откуда-то появились вороны и погнались за филином. Не любят они этого ночного хищника, достается им от него.
В озеро вдается узкая гряда крупных черных камней. На ней рядками сидят чайки. В стороне от них возле молодого тростничка застыла серая цапля. На большой скале отдыхает орел.
Угомонились трясогузки, отстали от меня. Вокруг царит покой, лишь слышен тихий шелест лениво набегающих на берег волн. Черные камни, бирюзовое озеро, далекая полоска желтой пустыни и синее небо - как красиво это водное раздолье! Хочется запечатлеть этот пейзаж на цветную пленку. Но едва я поднимаю с земли палку, чтобы на нее опереть фотоаппарат, и кладу ее на плечо, как все чайки до единой в панике взлетают. Поднимается в воздух серая цапля, поспешно размахивая крыльями, покидает скалу орел. Даже милые трясогузки рассеиваются в стороны. Все птицы, оказывается, зорко следили за мною, не теряя бдительности и недоверия, и палку на моем плече приняли за ружье.
Из множества островов Балхаша, обследованных мною, самый последний я не решился посетить вовсе не потому, что он далек от берега или мешала штормовая погода, барахлил наш старенький мотор, не хватало бензина или времени. Нет! Остров от берега находился в полукилометре, погода стояла тихая, надувная резиновая лодка и мотор были исправны, и бензина хватало на поездку. Причина была особенная.
Остров узенький, маленький, без названия, не более полутораста метров длиной и тридцати - шириной. Он состоит из одних камней без единого пятнышка земли и, видимо, появился из-под воды несколько лет назад, как только стал мелеть Балхаш. Он весь был какой-то необычно пятнистый, и, как мне подумалось, не случайно. Но я не сразу привлек к нему внимание своих спутников: рядом с дорогой показался живописный старинный мавзолей, сложенный из плит песчаника. Я подвел к мавзолею машину, остановил ее и тогда в бинокль убедился: остров был действительно необычный, покрытый черными и белыми столбиками птиц, он походил на арктический берег с пингвинами. Но пингвинов, разумеется, на Балхаше быть не могло.
День кончался. После осмотра мавзолея мы остановились на бивак, и я помчался с биноклем к самой воде, лег на камни. Теперь ветер не качал меня, не мешал пользоваться биноклем, на камнях он лежал неподвижно. Зрелище же было необыкновенным. Среди глубокой синевы озера и неба с кучевыми облаками сверкала полоска каменного острова, усеянная бакланами. Птицы не двигались, лишь кое-кто из них, раскрыв в стороны крылья, сушил оперение, по-видимому, отсыревшее после недавней подводной охоты.
Птиц было очень много, около трех сотен. Они сидели тесно, рядками, черные, со светлыми грудками, действительно похожие на пингвинов. Светлая грудь обычна только у молодых бакланов, взрослые птицы становятся целиком черными.
На самом краю острова, немного в стороне от многочисленного общества, сидел одинокий пеликан, возле бережка плавали царственно величественные белоснежные лебеди. Некоторые из них спали, положив голову на спину. Еще на мелких волнах рядом с островом покачивалась на воде стайка каких-то уток, а на небольшой отмели красовались красновато-коричневые утки-атайки. Птичье царство мирно отдыхало и не обратило внимания на машину и на вышедших из нее людей. До нас было далеко.
Конечно, было бы неплохо снарядить лодку, подплыть на ней к острову, попытаться сфотографировать птиц. Но как-то совестно беспокоить такое большое и мирное общество пернатых.
Вскоре от островка отделилась эскадра лебедей и не спеша направилась в открытое озеро. Караван снежно-белых птиц на темной синеве вечернего озера казался необыкновенно красивым. Никогда никакой зоопарк, в котором обычно содержатся эти птицы, не может сравниться с тем, что было перед моими глазами.
Впрочем, разве может быть что-либо в природе некрасивое и безобразное? Безобразно и некрасиво поднять ружье на эту птицу, на это поразительное совершенство формы и грации.
Лебеди уплыли далеко и скоро слились с белыми гребешками синих волн.
Утром следующего дня, едва взошло солнце, с островка раздалось несколько резких и громких криков, и в воздух стали подниматься бакланы. Небольшими стройными цепочками они покрутились над островом и уселись на воду недалеко от берега. К ним тотчас же подлетели утки, несколько чаек-хохотунов. Лишь лебеди спокойно и величаво сверкали вдали белыми силуэтами.
Целый час плавали бакланы, то смыкались тесным кружком, то вытягивались длинной цепочкой, то устраивали что-то вроде хоровода. Тихо двигаясь, птицы все разом поворачивались в одну сторону, и вся стая разом становилась или черной от спинок, или светлой от грудок.
Не знаю, может быть, все эти перестроения были случайны и хаотичны, но мне показалось, что птицы исполняют какой-то сложный ритуал многочисленного и не случайно собравшегося общества.
Потом все бакланы неожиданно и дружно снялись с воды, перелетели на берег, освещенный солнцем, посидели на нем, погрелись, еще несколько раз сменили место на берегу и скрылись из глаз, быть может, направились на охоту.