Озеро красной лягушки - Тюзкуль
Один из моих знакомых, большой любитель природы и путешествий, рассказал мне о красных лягушках. Живут они якобы у высокогорного озера Тюзкуль (на старинных картах начала нашего столетия это озеро называли Бородабосун) и очень почитаются местным населением как лекарство от тяжелых болезней. Рассказ меня удивил, так как во время своих многолетних экспедиций по Казахстану я никогда и ничего не слышал о целебных лягушках, тем более красных. Таинственная амфибия заинтересовала. Вспомнил об известном семиреченском тритоне, издавна употреблявшемся в тибетской медицине. Но тритон обитает только на небольшом участке Джунгарского Алатау, и более нигде. К тому же он с хвостом, окрашен в темный цвет, никаких красных пятен не имеет. Да и озеро Тюзкуль находится в другой стороне, между хребтами Кетмень и Терскей, и к системе Джунгарского Алатау не относится. Про лечебную красную лягушку я спросил зоологов, медиков, но никто из них не мог мне сообщить что-либо определенное. Я не имел оснований не доверять моему знакомому, и поэтому, склонный думать, что многое в природе еще неизвестно ученым, записал в свою книжечку предстоящих путешествий задание побывать на этом озере.
Прошел почти год, и вот наконец озеро Тюзкуль.
Несколько минут мы рассматриваем неожиданно открывшуюся перед нами картину удивительного сочетания простора, синего неба, воды, степи и гор. Отсюда, сверху, хорошо видно, что озеро обязано своим существованием впадине, не имеющей стока. Чаша, на дне которой покоится озеро, питается талыми и дождевыми водами, стекающими с гор. С севера оно ограничивается хребтиком Ылайли, с юга - Байпаккезень, с запада к нему подходит хребет Сарыджас. Мы свернули с дороги и по холмам, а затем по зеленому лугу поехали к озеру. До воды еще оставалось далеко, как путь нам перегородила широкая полоса солончака, окаймленного ярко-красными солянками. Рядом возле скалистой горочки по камням струится широкой полосой мелкий родничок. Он течет к озеру в обрамлении зеленого хвоща и розового щавеля. Луг расцвечен множеством головок цветущего клевера, светло-лиловые цветки герани слегка колыхались по ветру. Всюду в траве красовались колючие розетки бодяка съедобного со светло-розовыми цветами, распластав в стороны густую траву, освобождая для себя место под солнцем в неугасимой борьбе за свет среди растений. Еще всюду светились пушистые головки мелких одуванчиков вместе с цветками.
Я выключил мотор. После длительной езды в машине особенно отчетливо почувствовалась царящая над озером тишина. Лишь иногда налетал легкий ветер, колыхал траву и покрывал озеро синей рябью.
Недалеко от нас у самой кромки воды, на илистой и топкой грязи, берег озера был покрыт будто какими-то красными и черно-белыми камнями. Неожиданно камни ожили, и в воздух поднялась большая стая уток-пеганок и атаек и засверкала крыльями. В этом безлюдье наше появление нарушило птичий покой. Время воспитания у этих крупных полууток, полугусей закончилось, и птицы стали жить стаями. Еще снялись с воды ходулочники, забавные, длинноногие, длинноклювые, и с криками стали носиться в воздухе.
Утки улетели, ходулочники угомонились, и вновь наступила тишина. Но недолго. Раздалось знакомое и очень далекое курлыканье журавлей. С противоположного берега, обеспокоенная поднятой тревогой, взлетела большая стая крупных птиц и медленно стала завиваться спиралью в небо. Вскоре она исчезла из вида, скрылась за горами, наверное, улетела в сторону недалекого отсюда озера Иссык-Куль.
Теперь лишь стремительные стрижи сосредоточенно носились в воздухе, да откуда-то издалека, с гор, прилетели три ворона и прозвенели флейтовыми голосами. Потом один из них, играя в воздухе, будто невзначай промчался над нашей машиной, ловко перевернулся набок, на спину и, выпрямившись, исчез.
Вечерело. С запада поползли серые тучи, подул ветер, заметно похолодало, по озеру побежали мелкие волны. Набегая на низкий берег, они оставили на нем большой валик белой пены.
Я отправляюсь бродить вокруг озера, то по степи, то по лугу, то по топкой солончаковой отмели, рискуя завязнуть по колено в грязи, пересекаю крошечные ручейки, бегущие с гор в озеро. Вода в них пресная, не то что в озере. Та настолько солона, что обжигает рот. Жизнь ручейков непостоянна. Многие угасли, оставив после себя заметные ложбинки. На ручейки с далеких гор прилетают попить воды голуби да каменки-плясуньи. Остальные птицы тоже, по-видимому, нуждаются в пресной воде, так как стайки уток, чибисов, куличков и журавлей садятся на берегу озера там, куда впадают ручейки.
Разорвались облака, засияло солнце, и на душе стало веселее. Ласточки дружно поднялись в небо. Илистые берега озера нагрелись, пробудились в них бактерии, принялись разлагать органические вещества, и над озером нависли тяжелые испарения. Дышать становится труднее, и я прибавляю шаг, чтобы уйти с подветренной стороны.
Но что за белый и круглый предмет у самой воды? А дальше еще такой же. Слегка проваливаясь в грязи, подбираюсь к ним. Это яйца, крупные, как куриные, слегка голубоватые. Они обронены утками.
Красные лягушки мне кажутся небылицей, хотя ради них я и приехал на озеро. Нет нигде таких лягушек в ручейках, сколько я ни пытался их найти. Вообще нет никаких лягушек. А впрочем, может быть, они и были, да их уничтожили почитатели народной медицины и любители самодеятельного лечения. Один ручеек вытекает будто из глубокой норы. Я засовываю в нее палку, усиленно ею ворочаю, и вдруг оттуда выскакивает небольшая лягушка. Я хватаю ее, но неудачно, она выскальзывает из рук. К счастью, ручеек мелководен, и добыча у меня.
Так вот ты какая, красная лягушка! Она мне кажется миловидной. Большие черные глаза смотрят хотя и печально, но невозмутимо и спокойно. Подбородок ритмично и тихо пульсирует в такт дыханию. На желтовато-зеленом теле темные полосы, а нижняя часть тела и задних ног сплошь ярко-красная. Да, это она, Рана ченсинензис, бурая лягушка, широко распространенная в Азии, только очень красная с нижней стороны тела. Может быть, на этом высокогорном соленом и прохладном озере водится особая форма, раса или подвид этого животного. Может быть, наконец, она действительно обладает особенными целебными свойствами.
В Китае и Японии таких лягушек издавна употребляют в народной медицине. Китайцы особенно ценят так называемый "жир лягушек", то есть разбухшие яйцеводы. Японцы из сушеных лягушек готовят препараты против опухолей.
Видимо, не напрасно это животное издавна ценилось человеком. Как бы там ни было, нельзя пренебрегать опытом народных знахарей, и фармакологам, биохимикам, клиницистам следовало бы проверить миловидную лягушку. Вдруг подтвердится молва, и это безобидное создание послужит человеку. В этом случае надо как можно скорее оградить красную лягушку от полного уничтожения, а что ее и сейчас не так уж много - сомневаться не приходится, подтверждение тому - мои трудные и долгие поиски.
Ночь была тихой, холодной, яркие звезды светились на небе, отражаясь в воде. Едва слышно переговаривались между собой утки, где-то на дальнем конце озера раздавались приглушенные крики журавлей. Утро выдалось ясным, чистым, и далеко за горами в воздухе, просветленном дождями, показались снежные вершины далеких хребтов и над ними острая, как пирамида, вершина горы Хан-Тенгри.
Пробудились журавли и потянулись друг за другом вереницами куда-то далеко в горы. Поднялась стая атаек, пеганок, покружилась в воздухе и, будто завершив утреннюю разминку, расселась по голым берегам. Птицы застыли шеренгами, заснули.
Солнце быстро разогрело землю, озеро застыло, отражая окружающие его горы. И тогда наступил какой-то удивительно умиротворяющий покой. Озеро в разноцветных берегах, глядящие в него горы, белые кучевые облака над ними замерли в глубокой тишине, и будто остановилось время.
Да, этот чудесный уголок природы давно следовало бы сделать заповедником или памятником природы, а также, возможно, построить здесь здравницу для лечения недугов человека.
Агама
Жаркое ослепительное солнце повисло над пустыней. От горячей земли струится воздух и колышет миражи на далеком горизонте. Все живое спряталось, сгинуло в этом царстве зноя и сухости. Замерли кустики саксаула, гребенщика и селитрянки, не шелохнется и не вздрогнет на них ни одна веточка. Но по разогретой земле носятся тенями муравьи-бегунки, да где-то вдали кричат кобылки-савиньи.
Далеко впереди мелькнула зеленая полоска тугаев. Скорее бы добраться до реки, вскипятить чаю, напиться вдоволь, спрятаться в тени деревьев. Но в это время из-под ног выскочила большая ящерица-агама и на забавных ходульных ногах помчалась искать спасительную тень. Вот куст гребенщика и под ним норы, нарытые грызунами. Сейчас юркнет в одну из них и скроется. Но ящерица резко повернула назад, вскочила на ком земли, стала боком и, вытянувшись кверху, стала усиленно дергать вверх и вниз головой. Странные поклоны ящерицы совсем меня озадачили, но руки сами собой вскинули фоторужье и пальцы стали вращать кольцо наводки на резкость.
Ящерица оказалась непугливой, но ей не сиделось на одном месте. Перестала кланяться, перескочила на бугорок, повернулась ко мне передом и стала теперь по очереди зажмуривать то один, то другой глаз. А потом чешуя на ее горле посинела, стала отсвечивать фиолетовым блеском, затем бордово-красный цвет вытеснил все и, пробежав по телу, исчез.
Что за странная ящерица! Для чего ей понадобилось менять окраску? Может быть, ради устрашения врагов? Ведь все необычное пугает. А поклоны и зажмуренные глаза? Тоже для чего-то.
В пустыне агаму можно часто увидеть на вершинах кустов. Здесь она сидит подолгу. Один из зоологов решил, что там ящерица спасается от жары. В действительности жара ей нипочем. А на вершины кустов забираются самцы, охраняют свой охотничий участок, высматривают самок.
Как-то в жаркой и безлюдной пустыне мы неожиданно наткнулись на скважину, проделанную, судя по всему, гидрологами. Огляделись. Всюду валялись разные железки, куски брезента и резины, длинная, метров в десять, железная труба.
Жара. Стоять на земле нелегко, жжет ноги через подошвы. Пошли к скважине - толстой трубе, торчавшей из земли и закрытой заглушкой, в надежде пополнить запасы воды. Собака помчалась за нами, но возвратилась, спряталась под машину - обожгла о горячую землю лапки.
Здесь я неожиданно и заметил агаму. Она уселась на железной трубе, уставилась на нас немигающими глазами. Мне ноги печет жаркая земля через ботинки, а ей и на железе хорошо. Подхожу к трубе. Агама, следуя своей неизменной привычке, несколько раз поклонилась, потом спрыгнула с трубы, метнулась к кусту. Прикоснулся рукой к трубе, едва не обжегся. Наверное, градусов около восьмидесяти. Вот так агама, вот так дитя пустыни!
Следы на бархане
От неожиданной апрельской жары в пустыне проснулись ящерицы и замелькали от куста к кусту, исписали все барханы следами. В пустынях много разных ящериц. Я брожу по песку и поглядываю на следы. Тут, кроме ящеричных, много всяких других. Наследили жуки, тушканчики, песчанки, хорьки. А вот и типичный змеиный след - гладкая извилистая дорожка-ложбинка. Что-то очень много таких следов. Не может быть такого! Пригляделся внимательно и увидел по бокам ямки от крохотных ножек. Выходит, обманулся. Не змеиные это следы - ящерицы ползали по-особенному, по-весеннему, прочеркивая животиками песок и оставляя следы. Их надо понимать, как приглашение к свиданию. Никогда я прежде такого не видел.
Вспомнилось: во время гона ранней весной ласки, хорьки и куницы, прыгая по снегу, нарочно припадают к нему брюшком, прочеркивая ложбинку. Такие следы охотники-промысловики называют "ползунками".
Вижу я и ящерицу, самую забавную, ушастую круглоголовку. Она заметила меня, остановилась, прижалась к песку и стала выделывать хвостиком уморительные фокусы. Закрутит его колечком, раскрутит, энергично и сильно потрясет кончиком и снова закрутит аккуратной спиралькой. Когда я протянул к ящерице сачок, она неожиданно раскрыла рот, оттопырила в стороны кожные складки на голове и ощерила большую, красную и даже немного страшную пасть.
Присел в стороне от ящерицы, отдыхаю. Ей же надоело фиглярничать, помчалась по бархану, но не как всегда, а прижимаясь животиком к песку и оставляя следы, подобные змеиным. Подтвердила мою догадку.
Ушастая круглоголовка - забавное создание. Попробуйте ее напугать, и она быстро раскроет свою поддельную пасть. Невольно отшатнешься и подумаешь: "Чего доброго, укусит!"
Убедившись, что ее преследуют, она быстро, несколькими боковыми движениями потонет в песке, оставив на месте своего погружения едва заметный узор.
К подобному приему прибегают многие жители песчаной пустыни. Зарываются в песок удавчик, один вид небольшого паучка, песчаная кобылочка.
Удивительно симпатична другая ящерка - такырная круглоголовка. Вот она выскочила из-под ног, отбежала на несколько метров и остановилась, замерла, растворилась на фоне пустыни, стала неразличимой в своей удивительной обманчивой покровительственной окраске. Будто надела сказочную шапку-невидимку.
Поймать эту ящеричку легко. В руках она обычно тотчас же успокаивается, лежит тихо, будто безропотно повинуясь своей судьбе. Но это не мешает ей при случае обмануть бдительность, внезапно спрыгнуть с руки и броситься наутек. Она очень хорошо переносит неволю, легко становится ручной, но ест плохо и постепенно хиреет.
Я очень люблю эту ящеричку с круглой головой, она всегда подкупает своим удивительным миролюбием и покорностью. Однажды эта ящеричка показала неожиданный фокус, когда я ее прикрыл рукой. Внезапно перевернулась на спинку и застыла на месте - вся на виду с ярко-заметным белым брюшком. Притворилась мертвой. Кому она нужна такая! Не ожидал я, что такырная круглоголовка способна на такой обман. Видимо, какая-то особенная, изобретательная. В поведении животных часто заметны индивидуальные особенности.
Я сделал вид, будто обманут, оставил в покое искусную притворщицу, отошел в сторону, подождал. Представление продолжалось недолго. Малютка неожиданно быстро перевернулась и прытко умчалась к ближайшему кустику. Затаилась там и будто вновь надела шапку-невидимку, исчезла с глаз. Снова обманула!
Как-то ночью залаяла собака. Пришлось выбираться из палатки. Наш бивак располагался подле большого бархана. Черное южное небо сверкало звездами, неясными силуэтами виднелись кусты саксаула. Прислушался: будто слегка зашумел песок, качнулся куст саксаула, и вновь воцарилась глубокая тишина пустыни.
На всякий случай направил лучик фонарика на бархан и вздрогнул от неожиданности. В нескольких метрах от меня загорелись четыре ярких зеленовато-синих огонька. Они слегка переместились: замерли, снова шевельнулись. Вдруг одна пара огоньков засверкала красным светом, блеснула зеленовато-синим и еще сильнее покраснела.
Видение было настолько необычным, что я, пораженный, застыл от неожиданности, и в голове пронесся вихрь мыслей о каких-то совершенно необычных животных, обитателях этой глухой песчаной пустыни. Осторожно, сдерживая дыхание, тихо и медленно шагнул к огонькам и узнал своеобразную ночную большеглазую ящерицу - сцинкового геккона. Один из гекконов, очевидно, был осторожней, сверкнул невероятно красными глазами и юркнул в ближайшую норку, другой же не успел от меня удрать, и я его прижал ладонью к песку.
Утром я внимательно разглядел своего пленника. Это было очень своеобразное существо, большеголовое, с резко очерченными широкими полосами, покрытое крупной чешуей. Что-то в нем чудилось древнее и неземное. Геккон передвигался не спеша, будто неуверенно, как ребенок, едва научившийся ходить, покачивая большой головой, увенчанной крупными круглыми глазами. Но иногда это внешне меланхоличное создание совершало неожиданные и резкие скачки, как бы желая наказать меня за излишнее любопытство, и ощутимо кусало за пальцы.
Собака же лаяла не зря. Как я узнал, она зачуяла джейранов. Судя по следам, они тихо подошли почти к самому биваку, потоптались и, испугавшись, ускакали.
Победить недоверчивость геккона казалось невозможной задачей. Всем своим поведением он показывал меланхоличную неприязнь, глядя на меня какой-то особенной безучастной скорбью. И все же, несмотря на неказистость, ящерица была удивительно миловидна и симпатична. В садке геккон ел мало и неохотно. Пришлось его выпустить на волю. На память о нашей встрече я сделал с него несколько фотографий.
Однажды пискливый геккончик помог мне раскрыть маленькую загадку.
Долго мы выбирали место для стоянки у реки Или. Хотелось найти участок, чтобы легко можно было подходить к воде, чтобы рядом было дерево, в тени которого можно укрыться от солнца. Наконец такое место нашлось возле старой туранги. Погода стояла тихая, и река беззвучно катила свои мутные воды.
После обеда, предаваясь в тени получасовому безмятежному отдыху, мы все одновременно услышали какие-то странные поскрипывания, тихие и отчетливые. Доносились они со стороны старой туранги. Будто кто-то на ней переговаривался друг с другом. К вечеру эта таинственная перекличка усилилась.
Я несколько раз подходил к дереву, прислушивался. Но туранга, будто нарочно, желая утаить от меня свою тайну, переставала поскрипывать.
После жаркого дня ночь выдалась безветренная, душная и тихая. Еще с вечера с запада поползли облака. Теперь они закрыли небо, исчезли звезды. Такая ночь после жаркого дня ужасна. Ее иногда в народе называют воробьиной за то, что якобы от нее гибнут воробьи сотнями. Никто из нас не спал, все мучились от духоты. Кое-когда поскрипывала туранга.
"Обязательно утром займусь деревом, попытаюсь узнать, в чем дело", - думал я и с этими мыслями забылся тяжелым сном.