Глава 2
В матросском кубрике спасенных Гордеева и Сергея Оболенского - это были они - угощали хлебосольно, будто и не ощущалось на фрегате недостатка в продовольствии. Повар принес две миски горохового супу, большую краюху хлеба и угощал спасенных с радушием гостеприимного хозяина:
- Нажимай, казенных харчей не жалей! Скоро дома будем, и нас чарочкой угостите.
Гордеев и Сергей не заставили долго себя упрашивать и пододвинули миски. Не совсем сытые, матросы отошли в сторону, чтобы не мешать людям хорошо покушать. Но как только "рыбаки" утолили голод, матросы придвинулись поближе и стали их расспрашивать о том, как живут в Петропавловске люди и что говорят о войне.
Гордеев отвечал обстоятельно, неторопливо.
Василий Чайкин, придвинувшись к старику вплотную, все спрашивал о родном доме, о своей жене, о мальчике. Ведь он не был дома около пяти лет!
- Мою жинку знаешь, поди? Хибарка-то ее возле базара стоит, у самой бухты…
- Как же, - улыбнулся Гордеев, - знаю! Чернобровая да ладная молодуха. Живет, здравствует!
- Ишь ты! - обрадовался Чайкин. - А сынишку не видал? Должно быть, вырос, пострел! Совсем махоньким оставил.
- Видел и сына. Бойкий парнишка! Тоже воевать собирается - батареи с солдатами строит.
- Скажи на милость! - Чайкин не без гордости поглядел на матросов.
- А ты что же, все по морям-океанам скитаешься? - спросил его Гордеев.
- Да, все в плавании.
- А сейчас из каких краев путь держите?
- Из порта Кальяо, из Южной Америки. Еле оттуда ноги унесли.
- Чего так?
- В плен взять хотели.
- Кто же?
- Известно кто - англицкий адмирал. Да наш-то лобастый (так матросы между собой называли Изыльметьева) поумней оказался: из-под самого носа фрегат увел.
- Стало быть, война уже началась? - спросил, в свою очередь, Сергей Оболенский.
- Должно быть, так. Взять в плен нас они хотели, это уж верно. Все загодя уготовили… Ловушку подстроили, чтобы нас в бухте захлопнуть, как мышь амбарную. Хитер враг, да и мы не лыком шиты - ушли. А уж теперь дома будем и с врагом повоюем. Тут уж без хитростей, кто кого одолеет.
Яков Травников с сожалением проговорил:
- Все бы хорошо, да жаль - нет с нами лейтенанта да Сунцова. Сгинут они в неволе! Хорошие люди!
- Второго такого офицера поискать! - вздохнул Чайкин. - Душевный был человек и нашего брата, матроса, понимал.
- Никогда не дрался, - сказал кто-то из угла.
- Об этом и разговору нету!
- Что же с ним стало? - спросил Сергей.
- В плен захватили. И главное, как - подлостью! Дело-то так было. Послал нас лобастый с лейтенантом Оболенским…
- С кем, с кем? - вздрогнул Сергей. - С Оболенским?
- Так точно, Николай Оболенский, - ответил Чайкин, с удивлением покосившись на "рыбака". - Знакомы?
"Брат мой!" чуть было не вырвалось у Сергея, но Гордеев опередил его:
- Из одних мест.
- Вот как! - неопределенно проговорил Чайкин. - Бывает…
И он рассказал, как Николай Оболенский попал в плен, какие его могут ожидать последствия, что сказал по этому поводу капитан Изыльметьев.
Наконец, заметив усталый вид "рыбаков", матросы разошлись, и Гордеев с Сергеем прилегли на койки.
Но сон не шел к Сергею. Рассказ матроса Чайкина не выходил у него из головы. Он любил Николая. С его именем были связаны самые светлые и чистые воспоминания детства. Точно наяву, он видит перед собой старинный парк. Он и Николай вместе с матерью приехали в гости к родственникам. Вот, отделившись от своих сверстников, они вместе бегут к пруду. На привязи - лодка, и мальчишки усаживаются в нее и гребут на самую середину пруда. Кажется, что они плывут открывать неведомые острова, воевать с непокорными дикими племенами.
А однажды они рассорились. Вошли в свою комнату, не разговаривая друг с другом, легли в постель, исподтишка, наблюдая друг за другом: кто первый подаст знак к примирению.
Отчетливо, точно это происходило вчера, в памяти всплывают всё новые картины прошлого, детских лет, дней ученья.
И должно было так случиться, что теперь, после стольких лет разлуки, Сергей попал на тот самый фрегат, на котором служил его брат!
И еще одно остро тревожило Сергея: попытка его попасть на китобой ни к чему не привела.
Как и было задумано Максутовым, они с Гордеевым отошли от города верст за десять, выбрались к рассвету на лодке в пролив и стали терпеливо поджидать китобойное судно.
Но то ли китобой задержался в порту, то ли он ушел из Петропавловска раньше срока, но его так и не удалось встретить.
До позднего вечера Сергей и Гордеев кружили по проливу, все еще не веря в провал своей затеи. К вечеру подул ветер, разыгралось сильное волнение.
Они начали грести к берегу, но волнение усиливалось с каждым часом, начался шторм. Лодку с людьми вынесло в океан, и она оказалась в полной власти стихии.
Двое суток, как жалкую ореховую скорлупу, носило ее по разбушевавшемуся океану. Сергей со стариком выбились из последних сил, и только на третье утро посчастливилось им встретить фрегат "Аврора".
"Но что же дальше?", размышлял сейчас Сергей. Через день-другой фрегат доставит его к берегам Камчатки. Куда ему теперь податься? Начинается война. Сношения с внешним миром будут прерваны. Англо-французская эскадра, вероятно, блокирует Петропавловский порт, и ни одно иностранное судно не войдет в бухту. Может быть, попытаться пересечь Сибирь в обратном направлении и пробраться в Европу через сухопутные западные границы государства? Пройти всю Сибирь, европейскую часть России… Но на это потребуется не меньше года… Вероятнее всего, его задержат и снова пошлют на каторгу.
Какой же выход? Что предпринять?
Сергей лежал на койке с открытыми глазами, напряженно обдумывая один план за другим. На сердце было сумрачно.
- Не печалься, - услышал он шопот Гордеева. - Худа без добра не бывает. Оно, может, и к лучшему, что так случилось.
- Трудно мне, - также шопотом ответил ему Сергей. - Слыхал про Николая Оболенского? Родной брат, близок он мне.
- Чего молодца загодя оплакивать, еще живой он. До царя дело дойдет, может и заступится царь за своего офицера.
- Плохая на царя надежда, Силыч! Да и война начинается… Что мне делать? Куда теперь податься? Сидеть и ждать у моря погоды?
- Делов сейчас много будет… Прибудем домой, оглядимся, что к чему. Знать, не судьба тебе сейчас на чужбину плыть, погодить надо маленько. А там видно будет. Недаром говорят: утро вечера мудренее. Авось и у нас посветлеет, не все же в темноте-то жить. Перемены будут…
Сергей внимательно слушал слова старого охотника, и они его приободрили.
- Спасибо, Силыч, на добром слове! - сказал он. Заснуть все же Сергей не смог. Повернувшись несколько раз с боку на бок, он встал и вышел на палубу.
Небо было усеяно яркими крупными звездами. Сергей уселся на канатах на носу корабля и задумался. То, что во время разговора с Гордеевым казалось таким ясным и простым, снова стало сложным и трудным. Может быть, ему действительно удастся на берегу избежать ареста? А дальше что? Война ведь может продлиться долго. И все это время сидеть бесстрастным наблюдателем? А может быть, и прав Силыч: утро вечера мудренее. Все еще впереди. Он будет с народом. Он постарается быть там, где живет и борется народ. Может быть, в этом и есть его призвание?
Сергей так задумался, что не заметил, как мимо прошел капитан Изыльметьев и остановился около стоявшего за рулем матроса Травникова.
- Идем по курсу? - спросил Изыльметьев.
- Так точно, ваше благородие. - Скоро дома будем.
- Давно пора! Истосковались так, сердце болит!
- Родных-то, кажется, у тебя нету?
- А на родной стороне все родные, все близкие.
- Это верно.
Изыльметьев подошел к борту и долго смотрел на запад, где в туманной дали смутно проступали суровые, но бесконечно дорогие очертания родного берега.
На следующий день экипаж "Авроры" увидел подымающиеся до самых облаков остроконечные вершины Камчатских гор. Покрытые вечным снегом, они блестели в утренних лучах солнца и, казалось, говорили матросам: "Ну вот вы и дома!"
Глава 3
Обычно аккуратный и исполнительный, капитан Максутов вот уже второй день не показывался на глаза Завойко.
Никто не видел Максутова и на батареях. Завойко не на шутку встревожился и вызвал к себе Лохвицкого.
- Таинственные дела вершатся! - сказал он с раздражением. - То появляется беглый каторжник… теперь исчез капитан Максутов. Не на медведя ли он напоролся в лесу?
- Ваше превосходительство, - осторожно заметил Лохвицкий, - не случилось ли с капитаном несчастье?
- Какое именно?
- Этот беглый бродит где-то около города. Может быть, Максутов встретился с ним, пытался его задержать… И это могло кончиться для него очень плохо.
- Что вы, сударь! - с досадой отмахнулся Завойко. - Только и занятий Максутову - каторжников ловить! Взялись вы за это дело - и доводите до конца. А капитана разыщите мне незамедлительно.
Лохвицкий вышел. Голова его шла кругом. Хотя злополучное письмо было уничтожено, но узел затягивался все туже. Лохвицкий не знал, жив Максутов или нет. Если жив, то что он предпримет? Выдаст его, Лохвицкого, или промолчит? Если мертв, то что сделает девка, дочка охотника, невольная свидетельница выстрела у избушки?
Лучше всего было бы словить этого беглого Оболенского и обвинить его в смерти Максутова.
Но этот каторжник неуловим. Уже идут вторые сутки, как Лохвицкий задержал в порту китобойное судно, но Оболенский так и не появился на нем. Лохвицкого неудержимо тянуло в тайгу - узнать, что делается в избушке Гордеева.
Но кто знает, что может выкинуть эта отчаянная девка с ружьем! Лучше поберечься!
Лохвицкий задумчиво подъехал к бухте. Группа солдат грузила на баркас тяжелые дубовые кряжи. Они были давно заготовлены для причалов в порту, а теперь их увозили на Сигнальный мыс, где строилась батарея.
Вместе с солдатами, ухая и подпевая "Дубинушку", суетился Ваня Чайкин.
"Ну и пострел, везде нос сует!", подумал Лохвицкий и поманил мальчика к себе:
- Гривну заработать желаешь?
- Ага! - кивнул Ваня, размазывая пот по лицу. - Так не дадите же, ваше благородие?
- Больше дам… Ты избушку охотника Гордеева знаешь?
- Это в тайге, за сопкой? Как не знать! Я туда за малиной хожу.
- Так вот, возьми кузовок и беги за ягодами. А там подойди к избушке и загляни в окно. Приметь, кто из людей там есть и что они делают. А потом махом ко мне. Я дома буду.
- И это все, ваше благородие?
- Все… Беги быстро. Вот тебе пятак пока, остальное потом.
Обрадованный Ваня зажал монету в кулак и бросился домой. Отыскал берестяной кузовок для ягод и направился в тайгу.
"А не позвать ли с собой Егорушку?" подумал Ваня. Но потом, вспомнив, что все сделать надо "махом" и его ждет второй пятак, решил итти один, а Егорушке обо всем рассказать попозже.
* * *
Маша в эти дни не отходила от раненого Максутова. Она как умела старалась помочь ему. Давала пить болеутоляющий настой из сухих трав, прикладывала к ране целебные листья - этому научил ее Силыч, - но Максутов чувствовал себя все хуже. Он то метался в жару и бредил, то впадал в забытье. Когда же приходил в себя, то просил Машу пойти в Петропавловск, обо всем рассказать Завойко и даже нацарапал на листе бумаги несколько слов: "Ранен подлым человеком, лежу в избушке у Гордеева".
Маша не знала, что придумать. Она ждала, что вот с часу на час вернется Силыч и тогда они вдвоем переправят Максутова в город. Но шли уже вторые сутки, а старик не появлялся. Тогда она решила, что сама пойдет в Петропавловск и обо всем расскажет большому начальнику - Завойко.
Но было страшно оставить Максутова одного. Девушке все мерещилось, что Лохвицкий бродит вокруг избушки и ждет удобного момента, чтобы окончательно разделаться с Максутовым. И она, не смыкая глаз, дежурила около раненого; заряженное ружье стояло под рукой.
Порой Маша выходила на порог и громко звала, чтобы кто-нибудь подошел к ней.
Но, как на грех, ни одной живой души не появлялось в эти дни около избушки.
И вдруг точно из-под земли перед нею вырос Ваня Чайкин.
Маша обрадовалась и ухватила мальчика за руку:
- Вот ты какой, совсем забыл меня! А я тут лисиную семью выследила - можно капкан ставить.
Ваня сконфуженно отнял руку и неловко переступил с ноги на ногу. Сказать или нет, зачем он пришел? За пазухой завернутый в тряпицу пятак, казалось, жег ему тело. Ваня все же обошел вокруг избушки, заглянул в оконце.
- Что ты высматриваешь, как волчонок? - удивилась Маша.
- А меня этот послал, на лошади какой все разъезжает… И пятак дал! - зардевшись, признался Ваня.
- Лохвицкий?.. Чего же ему нужно?
- Он сказал: "Узнай, какие люди в избушке и что делают. И махом обратно".
Маша изменилась в лице, схватила Ваню за руку и осторожно ввела его в избушку.
- Видишь, человек лежит? - Маша показала на топчан в углу.
- Вижу, - шопотом ответил Ваня. - Так это же капитан Максутов! Чего он такой? Его лихорадка схватила? Да?
- Нет, Ваня, не лихорадка. Его один злой человек в грудь ранил. Он крови много потерял.
- Кто этот злой человек?
- Тот самый, кто тебе пятак дал.
- Лохвицкий?! - Мальчик со страхом посмотрел на Машу, потом вдруг выхватил из-за пазухи тряпицу и сунул Маше: - Возьми… не надо мне его пятака.
- Ладно, не о пятаке речь, - зашептала Маша. - Хорошо, что ты прибежал сюда. А теперь обратно беги, Только не к Лохвицкому, а к Василию Степановичу Завойко. И скажи так: мол, капитан Максутов раненый, плохо ему… И передай вот эту бумажку. - Она сунула мальчику в руку записку. - Сделаешь, Ваня?
- Сделаю… я махом! - кивнул мальчик и помчался к городу.
Острые камни кололи ему ноги, ветви деревьев били по лицу, но он ничего не замечал.
Когда показался Петропавловск, Ваня обежал стороной квартиру Лохвицкого и вдоль глубокого оврага подобрался к дому Завойко.
За дощатым забором Егорушка мастерил стрелы для лука.
- Ты чего? - удивился он, увидев всклокоченного, запыхавшегося приятеля. - Кого-нибудь в лесу напугался?
- Мне… мне к твоему батюшке нужно! - хрипло выпалил Ваня. - По делу!
- Чего захотел! - усмехнулся Егорушка. - Батюшка офицеров созвал, запершись сидят.
- У меня бумага… от капитана Максутова.
- От Максутова?! - Егорушка вскочил и, схватив Ваню за руку, потащил в дом. - Чего ж ты молчишь! Пойдем скорее!..
Минут через пятнадцать Завойко в сопровождении двух офицеров и гарнизонного лекаря Пасхина выехал в тайгу. Вслед за ними тронулась подвода.
Максутов, после того как Ваня убежал с его запиской в город, пришел в себя и с нетерпением поглядывал на дверь.
Заметив входящего в избушку Завойко, он сделал попытку поднять голову:
- Ваше превосходительство!..
- Лежите, лежите! - удержал его Завойко. - И прежде всего не волнуйтесь. Сейчас вам окажут помощь.
Лекарь Пасхин осмотрел рану Максутова и, покачав головой, шепнул Завойко о том, что капитана надо поскорее переправить в госпиталь.
- Василий Степанович, прошу вас, - умоляюще сказал Максутов, - выслушайте меня. Это очень важно. И, если можно, без посторонних.
Завойко попросил офицеров и лекаря оставить их и присел около Максутова:
- Я вас слушаю, дорогой.
- Я узнал достоверно: Лохвицкий - английский шпион, - глухо сказал Максутов.
- Что?!
- В твердой памяти и ясном сознании повторяю: Лохвицкий - английский шпион.
- Ради бога, голубчик, прежде всего прошу вас: успокойтесь.
- Вы не верите мне, думаете - я брежу… Так извольте, я изложу вам всю правду.
И Максутов чистосердечно рассказал, как он узнал в мистере Пимме своего друга юношеских лет Сергея Оболенского, как помог ему уехать за границу, как случайно при этом удалось обнаружить истинное лицо Лохвицкого.
- Я понимаю, ваше превосходительство, содействие политическому ссыльному - немалое преступление в наше время. Но Оболенский мой друг, и я не мог поступить иначе. Готов понести должное наказание. Об одном прошу пока: немедля задержите Лохвицкого. Он много зла может причинить отечеству нашему.
Завойко нахмурился. Он понимал, что близость Максутова, которого он очень уважал и ценил, с беглым каторжником может навлечь на его помощника большие неприятности.
Но еще больше встревожило Завойко сообщение о Лохвицком. Он без колебаний поверил признанию Максутова и в полной мере почувствовал всю важность его сообщения для обороны Петропавловска.
- Какая подлость, какая низость - торговать своим отечеством!.. Большего преступления я не знаю.
Завойко тяжело поднялся, позвал офицеров и приказал им сейчас же ехать в Петропавловск и задержать Лохвицкого.
Потом он вновь обратился к капитану:
- Вот война уже и началась! И вы, можно сказать, приняли первый удар.
Но Максутов только грустно улыбнулся.
Его осторожно уложили в телегу на сено, и подвода двинулась к Петропавловску, в госпиталь.
К вечеру офицеры, разыскивавшие Лохвицкого, доложили Завойко, что Лохвицкого в городе нет.
Глава 4
На рассвете Ваня Чайкин подошел к дому Завойко. Оглянувшись по сторонам, он юркнул в отверстие в дощатом заборе и осторожно постучал в оконце флигелька, в котором обычно спал Егорушка.
Вскоре приоткрылась створка рамы, и оттуда выглянул заспанный денщик Кирилл:
- Ты чего это, малый, спозаранку людей тревожишь? Опять куда-нибудь Егорушку сманивать будешь?
- Дяденька Кирилл, - умоляюще зашептал Ваня, - в бухту же военный корабль идет!.. Паруса белые, пушки на борту! Разбудите Егорушку… Нам беспременно корабль встретить надо!
- Да чей же корабль - русский или иноземный? - полюбопытствовал денщик.
- Наш, дяденька! Люди сказывают - это фрегат "Аврора". На нем мой батя плавает. Разбудите Егорушку, дяденька!
- Ахти, дела какие! - засуетился Кирилл. - Сейчас, сейчас!
Он отошел от окна, но вскоре вернулся:
- Твоя правда, малый. Она самая подходит, "Аврора". Василий Степанович с офицерами встречать пошли. И Егорушка за ними увязался.
Ваня, раздосадованный тем, что не ему первому удалось сообщить Егорушке новость о приближении "Авроры", помчался к порту.
Здесь уже собралось почти все население Петропавловска. Ведь "Аврора" была первым русским военным кораблем, который входил в порт в дни томительного ожидания неприятеля.
В толпе горожан Ваня заметил мать.
- Где ты пропадаешь с самого утра! - подозвала она сына. - Постой со мной! Сейчас, может, отца увидим…
Фрегат, обогнув узкий мыс Язык, вошел во внутреннюю Петропавловскую бухту. Ветерок еле тянул над бухтой, и "Аврора" приближалась к берегу медленно, словно из последних сил.
У самого берега, не спуская глаз с фрегата, стоял Завойко с офицерами.
Немного поодаль от них Ваня заметил Егорушку и пробрался к нему.