Глава четырнадцатая
Едва наступил рассвет, снова началась пальба. Так же, как и ночью, выстрелы гремели неподалеку, видимо, сражение шло за центр города. Было похоже, что войска казачьего атамана засели в Гостином дворе и ведут оттуда прицельный огонь по наступающим красным. А взять Гостиный двор нелегко - крепость! Его построили более двухсот лет назад, еще в те далекие времена, когда и сам город был неприступной крепостью.
Гостиный двор - громадный четырехугольник, со всех сторон обнесенный высоким двухэтажным сооружением с каменными стенами толщиной в полтора метра. Четверо массивных кованых ворот: из пушек по ним пали - не прошибешь. А над воротами башни с бойницами. Если поставить там хотя бы по одному пулемету, никакая сила не подступится, к тому же город раскинулся на ровном месте, улицы прямые, из конца в конец просматриваются. Словом, в Гостином дворе можно сидеть до тех пор, пока хватит припасов.
А рядом с Гостиным - дом купца Панкратова. Из окон его шестого этажа виден не только город, но и все пригороды. А если глянуть в другую сторону, за Урал, - за рекой роща темнеет, за ней Ситцевая деревня, дальше - степь, и где-то на далеком горизонте чуть маячат стены еще одной крепости - Менового двора. Когда-то здесь вели большую торговлю индийские и российские купцы. Торговля была главным образом меновой, отчего крепость и получила свое название.
В городе все знали, что в окнах шестого этажа панкратовского дома стоят пулеметы и что, как только завязались бои с красными, они то и дело постукивают. Голоса у них разные, и потому, что они находились выше других, как бы господствуя над городом, их трескотня была отчетливее и выделялась из общего шума боя. Стрюков сразу же узнавал их перестук. Он и название им дал - "панкратовские".
Сегодня "панкратовские" почему-то работали реже.
Во время завтрака Иван Никитич то и дело прислушивался и, уловив знакомые звуки, облегченно покрякивал. Ирина заметила это и, не понимая, в чем дело, спросила. Стрюков пояснил: стучат "панкратовские" - значит, в центре пока что свои.
После ранней встречи у ворот с Обручевым разговор между отцом и дочерью не вязался. Стрюков был не только поражен недопустимым, с его точки зрения, поступком Ирины, но и оскорблен в лучших своих чувствах.
Вместе с тем ему хотелось обелить ее. И он искал дочери оправдание. Да, видно, Ирина немало хватила лиха за последнее время, и все это - и ее пристрастие к табаку, и ее нервозность, и озлобленность - есть не что иное, как горький след пережитого. И если вникнуть, разобраться во всем со всей душевностью, по-человечески, то и вины ее ни в чем не найдешь. Часто в жизни случается: хочет человек того или не хочет, а судьба закружит, завертит его, да так, что не только чужие люди, сам себя не может узнать. Но виновата ли она, Ирина? Навряд ли! Скорее всего, нет! Надо искать вину не в ней, а в той обстановке, что придавила ее, в тех людях, что принесли ей беду. Карать таких надо, карать немилосердно, казнить лютейшей казнью! И тех, кто мутит в Петрограде и Москве, и здешнюю деповскую шантрапу вместе с комиссаром Кобзиным. А Ирина могла бы еще отойти, оттаять сердцем. Могла бы... Так думал Стрюков, а перед глазами снова возникала сцена, когда его гордая и недоступная Ирина вдруг, ни с того ни с сего, бросилась на шею поручику и принялась целовать его. Позорище! И Стрюков снова весь закипал от гнева, не мог взглянуть на нее, заговорить. А Ирина, когда вернулась в дом, и глазом не моргнула, будто ничего особенного не произошло... Только ровные черные полоски бровей изогнулись, сойдясь у переносицы. Значит, новые думы нахлынули. Какие? Идет из комнаты в комнату, похоже, совсем отца не замечает, и даже позабыла, где находится. И откуда его нелегкая принесла, этого поручика, будь он трижды распроклят! Кто он ей? Никто! Чужой! А как же думать иначе? Жених? Нет! Муж? Конечно, нет. Разве о таком событии Ирина не сказала бы? А если судить по этому прощанию, то, выходит, не совсем он ей чужой. Возможно, и уезжать собрались вместе, а отца Ирина приглашала просто для блезиру? Нет, не может того быть. И не хочется думать плохого о дочери, а неприятные мысли сами лезут в голову, никак от них не отделаешься, и неуютно становится на душе. Все же как решила Ирина, едет она или остается здесь? А Ирина сама этого не знала. Если несколько часов назад все было ясно, то сейчас в голове сумбур. И что ее так взволновало? Ведь знала, что Обручев намерен остаться у атамана, что его на каждом шагу будут подстерегать опасности, что он, как всякий смертный, не защищен от пули, знала, но даже не пыталась отговаривать его. Возможно, она была более спокойна потому, что тот день, когда придется им расстаться, был еще где-то далеко впереди, и не отговаривала - знала, что Обручев действительно смел и считал бесчестьем для себя не отомстить за смерть отца. Нравилась Ирине в Обручеве эта его убежденность, неистребимая ярость.
Придет ли днем Обручев? Неужто они расстались надолго? На сколько? И встретятся ли вообще? Боже мой, как же могло случиться, что она отпустила его так просто. Был Обручев, и нет его. Сказал, что сам ее найдет. А если никуда не ехать, махнуть на все рукой - будь, что будет? Возможно, им удастся где-нибудь случайно встретиться. Такое вполне допустимо. Но он просил уехать. Если бы не грозила большая опасность, Обручев не настаивал бы на ее отъезде, нет!.. Отец, кажется, что-то заподозрил. Еще вчера спросил, не насватывается ли поручик... Впрочем, это не его дело. Ну, а если снова поинтересуется, она ему так прямо и скажет, что Обручев ей не жених, не муж, а больше, чем жених или муж, что он для нее - все...
- Дочушка! - окликнул ее отец. - Задумалась и не ешь... Иринушка, ты о чем так?
- Я? - Ирина не сразу нашлась с ответом. - Видишь ли, отец... - начала было она, но, не найдя что сказать, пожала плечами. - Сама не знаю. В голове какая-то сумятица.
- Твой поручик велит ехать.
- Вот об этом я и думаю. Все как-то двоится.
- Решай. Если что, надо в дорогу собираться. Да и с богом пораньше, чтоб не попасть в кашу... Ведь оно как может обернуться? Одни будут драпать, а другие садить им в спины. Так что долго не стоит раздумывать. - И, желая сделать дочери приятное, добавил почти искренне: - Поручик вон как советовал уехать. Мне кажется, что он душевно к тебе настроен. Такого бы в попутчики - славно!
- Да, видимо, надо собираться, - сказала Ирина, оставив без внимания последние слова отца. - Хотя и сборы у меня...
- Вот и я хотел сказать об этом же. Нечего с собой лишний груз таскать, налегке - оно сподручнее, да и глаза никому не будут мозолить чемоданы и баулы всякие. Стало быть, решила?
- Поедем вместе. А? Отец!
Стрюков покачал головой - нет, мол, и почувствовал, как сердце сначала сжалось и будто застыло без движения, затем заспешило, заторопилось, потом снова встрепенулось, толкнулось так сильно, что кровь ударила в виски... Никогда не случалось этого с Иваном Никитичем. Значит, вот как сердцу трудно расставаться с дочкой! А может, предчувствие беды? Но сердце уже стучит, как и прежде, четко и размеренно, и в груди полегче стало, будто схлынула давившая тяжесть.
Притихшая было стрельба разгорелась с новой силой. Значит, войска атамана все еще держатся.
Стрюков судорожно прижал к груди Ирину, потом распахнул дверь и позвал бабушку Анну.
- Наша Ирина Ивановна отбывает. Сегодня, сейчас!
- Куда? - удивилась бабушка Анна. - В городе-то вон какие страсти, на улицу показаться боязно. Может, переждать бы? От греха подальше.
- Надо, - обронила Ирина.
- Покидает нас Ирина Ивановна. Уезжает в чужедальние края, - вздохнув, сказал Иван Никитич.
- Батюшки! - всплеснула руками бабушка Анна. - Нужда, что ли, гонит?!
Ирина чуть было не бросила резкое слово, что ее дела никого не касаются и она сама отлично знает, когда и как ей поступить, но сдержалась.
- Гонит, Аннушка...
- И куда, в какую сторону путь-дорога?
Ирина неопределенно махнула рукой:
- Туда и дальше. За Уральск.
- Собери провизии на дорогу. Дня на три, - приказал Стрюков. - Но чтоб ничего лишнего.
- На двоих, - добавила Ирина.
Стрюков и бабушка Анна удивленно взглянули на нее. Как это понимать - "на двоих"? Кто же второй?
Ирина не стала пояснять, только велела Анне прислать Надю.
- Мы вдвоем с ней будем удивлять мир.
Стрюкову не хотелось, чтобы Ирина ехала одна.
Что может быть хуже, когда рядом нет своего человека? Чего греха таить, на эту Надьку тоже нельзя положиться в полную меру, но лучше она, чем никого или же совсем незнакомый человек. В комнату вошла Надя.
- Ну как, решилась? - спросила Ирина и, не ожидая ответа, по-хозяйски, тоном, не допускающим возражений, сказала: - В общем я беру тебя с собой. - Получилось обидно и грубо. Это почувствовала сама Ирина и сказала мягче: - Словом, едем. Иди собирайся.
Надя понимала - быть ссоре. Ну что ж, пусть. Пусть будет скандал...
- Ну, чего стоишь? - недовольно спросила Ирина.
- Я не поеду, - глядя себе под ноги, негромко, но решительно ответила Надя.
- Что? - Ирина пронзительно взглянула на нее, не спеша поднялась и, по-мужски закинув руки за спину, остановилась против Нади. Весь ее вид - зло сощуренные глаза, гневно закушенная губа, вдруг загоревшиеся щеки не предвещали ничего хорошего.
- Да ты в своем ли уме?! - Стрюков подступил к ним и одним плечом втиснулся между Надей и Ириной. - Скажут - поедешь! Ей добра желают, а она еще нос воротит... Давай собирайся живее!
- Не поеду... - еще тише проговорила Надя.
- Нет, поедешь! - сквозь зубы зашипела Ирина. - Заставлю!
Одной рукой она отстранила отца, другой выхватила из-за корсажа браунинг. Надя отшатнулась, закрыла лицо ладонями.
Неизвестно, чем закончилась бы эта бессмысленная выходка Ирины, если бы не Анна. Старушка кинулась к хозяйской дочери и, обхватив ее руками за шею, заслонила собой Надю.
- Ирина Ивановна! - сквозь слезы запричитала она. - Лебедушка ты моя родная, смилуйся! Ей же неможется, Надюшке... Христом-богом клянусь!
Ирина попыталась отшвырнуть ее.
- Прочь! Отойди прочь!
- Меня, меня лучше возьмите! Да я же для тебя с дорогой душою, все, что прикажешь, буду ноги тебе мыть и воду пить. Оставь ее, окажи милость!
Стрюков обрадовался: бабушка Анна нашла выход из того напряженного положения, которое, казалось, должно было закончиться катастрофой.
- Иринушка, Анна-то ведь хорошо придумала, - примирительно сказал отец.
- Ну и оставайся, дура набитая! - буркнула Ирина, небрежно водворяя браунинг на место. - Давай, Анна, собирайся! И все, что там нужно в дороге, на двоих.
- Я враз, я быстренько, - обрадовалась бабушка Анна. - Ехать-то надолго? - нерешительно спросила она.
Ирина не ответила, будто и не слышала вопроса.
- Там видно будет, - сказал за нее Стрюков. - Не на день, конечно, едете.
Старуха и Надя вышли, а вслед за ними заторопился и Стрюков, что-то наказывая и поясняя Анне.
Оставшись одна, Ирина тяжело опустилась в кресло, достала папиросу, долго мяла ее вздрагивающими пальцами... Ее расширившиеся зрачки застыли, глаза уставились в одну точку. Крошки табака сыпались на платье, папироса пустела, пока, наконец, пальцы не смяли ее и не отбросили в сторону.
Надо собираться. И тут Ирина почувствовала себя совершенно одинокой, беспомощной и беззащитной. Хотелось заплакать, и плакать не втихомолку, уткнувшись лицом в подушку, а выть, запрокинув голову, кричать во весь голос, кричать без слов, как орут от боли... Нет, плакать она не будет! К чертям слюни. Достаточно и того, что уже один раз перед отцом рассиропилась. Пусть другие плачут! Все-таки жаль, что она не влепила пулю в харю этой сволочи, Надьке! Пускай осталась бы память о последнем дне на родине... "Не поеду!" Категорически! Убежденно!
- Ты не расстраивайся, - входя в комнату, сказал отец. - Я так думаю, что с Анной тебе будет во много раз лучше.
- Могу и одна ехать.
- Зачем же? - возразил он. - Одной не так сподручно. В дороге может и то и се.
- Старая рухлядь. Ну, да там посмотрим. Да, денег ты мне дашь?
- Боже мой! - воскликнул Стрюков таким тоном, будто ему нанесли тягчайшее оскорбление. - Да бери сколько надо! Можно и теми и другими. И золотишка тоже, на случай. Дорога - она и есть дорога. А в Уральске у приказчика Кузькина... я напишу ему письмо. Там - пожалуйста!
Ирина кивком головы поблагодарила и пошла к себе, но когда она уже поднялась по лестнице, отец окликнул ее:
- Иринушка, я вот что хочу сказать... - Он замялся и, оглянувшись, не подслушивает ли кто, зашептал: - Этот мундир свой, ну из батальона смерти, не бери! Не надо...
Ирина нетерпеливо вскинула голову, хотела возразить, но отец не дал:
- Ты послушай, я дело говорю. Еще не известно, кто повстречается в пути... Чего доброго, и на красных налетишь. Простая вещь. А не дай бог обыск?! То будешь себе как все люди - никакой к тебе прицепки, в худшем случае - пограбят, и все. А найдут этот мундир, легко не отделаешься. Так что лучше брось его, оставь дома. И вообще, ни к чему он тебе.
- Ну что ж, - в раздумье сказала Ирина, - возможно, ты и прав. - И уже более определенно добавила: - Хорошо. Не возьму.
- Вот так. Нечего на рожон... - с радостью в голосе сказал Стрюков.
Глава пятнадцатая
Хотя наутро буран и поутих, небо оставалось мутновато-белесым, а по улицам резвилась поземка. За ночь во дворах, вдоль заборов и домов выросли сугробы.
К Стрюкову прибежал сосед, Ибрагим Асхатов - ловкий, изворотливый купец средней руки. У Асхатова не было, как у других купцов, какого-то определенного товара - он подторговывал всем, что сулило ему выгоду. Невысокий, круглощекий, с небольшими смоляными усиками, он всегда был шутлив и разговорчив. А нынче на себя не похож: взгляд растерянный, губы пересохшие, голос хрипловатый, с дрожью.
- Сасед, дарагой, скажи, пажалуйста, по всей душе, - даже не поздоровавшись, заговорил он, заглатывая концы слов, - отступаешь? А?
- А чего мне отступать? Я не воинская часть. Кто воюет, тот пускай наступает и отступает. Их дело.
- Так красные ж в городе! Стрельбу не слышишь?
- Слышу, все слышу! А ты не дрожи, как собачий хвост.
- Я не дрожу, Иван Никитич, душа дрожит. Атаман уже уехал, да? Его штаб тоже бежал, да? Почти все купцы гулял, да? Скажи, пажалуйста, умный человек, у тебя голова, как у Магомета, что хочешь делать?!
- А ничего. Сидеть и ждать.
- Уй бай! - ужаснулся Асхатов. - Будут грабить, убивать! Разве не понимаешь?
- Ну и шайтан с ними. Двум смертям не бывать, а одной не миновать. И насчет грабежа - останешься, может, хоть что-нибудь сбережешь, а драпанешь - фундамента на месте не отыщешь.
- Правильно говоришь. Да? Очень правильно. Будем оставаться?
- Я решил. Для себя, конечно. А ты сам гляди, чтоб потом обиды не было.
- Уй бай! У меня живот дрожит! Нехорошо. Будем оставаться. Пускай аллах... - Он обеими ладонями провел сверху вниз по лицу, круто повернулся и так же быстро, как вошел, устремился к выходу, но у самого порога вдруг встал, медленно повернулся и, чего Стрюков не ждал от него, жалобно спросил:
- Ты угонял товар? Прятал?
- Куда угонять? - недовольно промолвил Стрюков. - Будто там другое царство.
- Что мне делать?! Голова глупая, ишак облезлый, - запричитал Асхатов, ритмично покачиваясь из стороны в сторону. - Я два обоза отправил. Самый дорогой товар. Ехать надо. Прощай, Иван Никитич.
- Если так, то счастливой тебе дороги.
Стрюков вышел во двор вместе с Асхатовым, проводил его до калитки. Не потому Асхатов удостоился такой чести, что хозяин хотел показать ему свое уважение, - Стрюков просто не находил себе места. Заниматься делами в такое тревожное время не хотелось.
Пропустив Асхатова, Стрюков тоже выглянул за ворота. На улице ни души. И опять стрельба. Улица на пустыню похожа. После бурана нигде тебе ни тропинки, ни даже человеческого следа. А ведь в каждом доме, в каждой халупе люди живут. В городе людей так густо, как пчел в улье. Забились все по своим норам, боятся нос высунуть за ворота. И ничего удивительного, идти навстречу смерти никому неохота.
Из переулка выкатилась телега, груженная патронными ящиками. Два солдата с винтовками тряслись на ящиках, беспорядочно сваленных в кучу. Третий, с винтовкой за плечом, стоял на коленях, гикал и то и дело хлестал вожжами по крупам и без того скачущих галопом лошадей.
Стрюков подался было назад, в калитку, но, увидев на солдатских шапках кокарды, а на плечах погоны, остался за воротами: свои!
Бричка поравнялась, он дружелюбно помахал солдатам рукой:
- Держитесь, ребятушки!
Солдаты не обратили на него внимания, но, когда телега немного отъехала, один из них обернулся и прокричал в ответ оскорбительную непристойность. А Стрюков не обиделся, только укоризненно качнул головой. Обозлена солдатня. Это и хорошо и плохо. Хорошо потому, что злой солдат воюет лучше, лезет напролом, рвется вперед, чтобы скорее прикончить того, кто несет ему смерть. Плохо потому, что обозленный солдат может воткнуть в землю штык и дать деру.
Но почему солдаты на телеге? Пора ездить на санях, снег же! Зима! Стрюков вспомнил; он и для Ирины приказал готовить хотя и не телегу - экипаж, но все равно на колесах далеко не уедешь по зимней степной дороге. И как же он мог упустить? А работникам и дела нет, вели запрягать летом в сани - запрягут. А может, на конюшне все-таки догадались?
Стрюков нашел во дворе Василия и велел бежать на конный двор, сказать, чтоб ладили не экипаж, а сани выездные, самые легкие.
- Конюх сказал, что изготовит экипаж и санки. А там как вы велите, - пояснил Василий.
- Если так, то хорошо. - У Стрюкова полегчало на душе. - Молодец конюх. Вот что значит сообразительность! Сразу видно - голова на месте. Беги-ка и вели экипаж оставить.
Василий молча кивнул.
- Хозяин, - вдруг предложил он, - а может, велеть - дровни?
- Еще чего-нибудь придумай, - буркнул Стрюков.
- Так на них же сподручнее. Потому - дороги не накатаны. А санки что, полозья узкие, в снегу враз увязнут. В них по городу, по накату. Я - что, как мне велите, так и скажу.
- Говоришь, сподручнее? - А пожалуй, он прав! С виду растяпа растяпой, а сообразил. По такой дороге - сани. Только сани! Не хотелось Ирину сажать в розвальни. Когда еще придется провожать ее с этого двора? Лучше не думать. - Ну что ж, будь по-твоему! Подсказал вовремя. Только вели, чтоб под сиденье подложили, помягче бы и поудобнее... Тулуп пускай возьмут. Тот, мой, дубленый. И медвежью полсть. Запрягайте и подавайте сюда.
Радуясь, что угодил хозяину, Василий в ответ на каждое его слово согласно кивал головой, довольно улыбался и, сам того не замечая, старой, замызганной рукавицей поглаживал давно не бритый подбородок. А когда очутился уже за воротами, припустил бегом, стараясь угодить хозяину еще больше и думая о том, что он может отблагодарить. Такое случалось, и не один раз. Не с Василием, конечно. С другими. Кому фартило. Люди зря болтать не станут.