Стрюков достал часы и, взглянув на циферблат, ужаснулся - первый час! Боже, как быстро бежит время! Оглянуться не успеешь - завечереет. Дни стали совсем короткие. Надо бы Ирине уже быть далеко в пути, а придется ехать почти на ночь глядя! Анна давным-давно все приготовила, а Ирина сидит у себя и что-то пишет. Не время для писания, ах, не время! Ну да ничего не сделаешь, сама не маленькая, все должна понимать. А подстегивать неловко, давеча зашел к ней - недовольно нахмурилась и ладонью прикрыла исписанный листок. Видимо, так ей надо.
За воротами послышался шум: конское ржанье, голоса, стук телег. Стрюков чуть приоткрыл калитку и осторожно выглянул. Мимо шел военный обоз. Передняя подвода уже миновала стрюковский двор, а задней еще не было видно. "Уходят", - подумал Стрюков и вновь почувствовал, как тревожно застучало сердце: не отстать бы Ирине! Тут он заметил на первой подводе белый флаг с красным крестом. Санитарный обоз? Сидячих почти нет, все лежачие. Раненые. Господи, боже ты мой, сколько же их! Вдоль обоза на низкорослой лохматой лошаденке, неумело держась в седле, рысил немолодой уже человек с седоватыми усами и бородкой клинышком. Стрюков узнал в нем врача земской больницы Ладыгина. Они были знакомы и неоднократно встречались в доме Ладыгина-старшего, тоже известного купца. Их дед был крепостным генерала Тимашева, а отец выбился в купцы. Старший сын его пошел по стопам отца, а младший окончил Московский университет и стал врачом.
- Федор Иванович! - окликнул Стрюков. Ладыгин подъехал. - Санитарный обоз?
- Раненые, - нехотя отозвался врач и вместо приветствия небрежно вскинул руку к шапке.
- И куда? - полюбопытствовал Стрюков.
- А куда довезем. Хотя конечный пункт - Уральск. - Взмахнув обрывком плети, закричал: - Они все тяжелые, понимаете? Без сознания... А мы их везем. Зачем? Им лежать надо. Перемрут в степи. Передохнут все до единого! Ах, бедные люди, а молодцы какие - все как на подбор. Никому дела нет. Это же ужасно - везти людей и знать: везешь на смерть. А могли бы жить...
- Говорят, к вечеру город сдадут красным.
- Ну и что? - вызывающе спросил Ладыгин.
- Не оставлять же. Красные - зверье.
- Да полноте вам! - оборвал его Ладыгин. - Я убежден - большевики не такие уж бессердечные, чтоб глумиться над ранеными. Кстати, я знаком с инженером Кобзиным, их комиссаром. Весьма интеллигентный человек и, конечно же... - Не закончив фразы, он снова приподнял руку, будто козырнул, и натянул повод. - Не собираетесь в путь? А то присоединяйтесь к нам.
Стрюков поблагодарил, сказал, что остается.
- Остаетесь! Неужто?! - не скрывая удивления, переспросил Ладыгин и тут же заключил: - Разумный поступок! Поздравляю! А мой братец укатил еще вчера. Остолоп! Наслушался бабьих сказок!..
Стрюкова вдруг осенила счастливая мысль: а что, если к обозу раненых присоединится Ирина? Это было бы чудесно! В случае чего она может сойти за сестру милосердия. Их не принято обижать.
Он посоветовался с Ладыгиным, и доктор согласился.
Ирина неохотно приняла предложение отца - обоз будет плестись шагом, да и попасть в общество раненых - удовольствие ниже среднего. Все же решили на первых порах держаться санитарного обоза.
Ирина была уже готова, нервничала, а лошадей все не подавали.
Хотя Василий ушел недавно, Стрюкову казалось, будто с тех пор прошла вечность. Он мысленно обзывал себя безмозглой башкой за то, что не сам пошел на конный двор, а послал Василия. И в самом деле, не опоздать бы.
Ему хотелось на прощанье душевно поговорить с Ириной, сказать что-то ласковое, сердечное, но такого разговора не получалось.
Посреди гостиной стояли два чемодана, небольшой узел бабушки Анны и корзина с продуктами.
Бабушка Анна то и дело наведывалась в гостиную, и, выглянув в окно, - не пришла ли подвода? - торопливо возвращалась к себе, присаживалась на стул рядом с Надей, брала ее холодные руки в свои, ласково поглаживала и полушепотом говорила о чем-нибудь постороннем, не имеющем отношения ни к событиям последних дней, ни тем более к ее отъезду.
Надя с трудом сдерживала слезы: ей было тяжело отпускать родного человека, ее угнетало сознание собственной вины, ведь бабушке Анне приходится ехать из-за нее. Она же старый человек и больна. Ни хозяин, ни его Ирина не знают, как в непогожие дни или перед ненастьем бабушка Анна мечется ночи напролет - ноют кости, болит измаявшееся тело.
Когда бабушка Анна вызвалась ехать, Надя была в состоянии какого-то затмения. И только когда старуха стала суетливо собираться в дорогу, Надя вдруг опомнилась - поеду сама! Но Ирина даже слушать не стала. Надя была готова сейчас на любую жертву, только бы избавить бабушку Анну от неожиданно свалившегося несчастья, а старушка говорила о другом: может, теперь Иван Никитич подобрее станет, даст Наде вздохнуть посвободнее. А если правду сказать, то и Наде тоже не мешало бы немного смириться. У хозяина деньги, у денег - сила, а где сила, там и правда. Издавна так ведется, да и до скончания века будет не иначе... Убиваться Наде по ней особенно не надо - ничего плохого не случится.
В гостиную вбежал, запыхавшись, приказчик Коняхин. Он даже не снял шапки, не поздоровался, чего раньше с ним никогда не бывало. И без того бесцветные глаза Коняхина казались совсем белыми, зубы постукивали, бородка вздрагивала. Стрюков никогда еще не видел приказчика в таком состоянии и понял: неспроста.
- Ну?! Чего ты?
- И-ва-ва-ван... - Коняхина била дрожь, и он не мог выговорить даже имени-отчества своего хозяина.
- Будет! - Стрюков грохнул кулаком по столу.
Коняхин весь дернулся и неловко, будто валясь в сторону, опустился на стул.
- Горят... Наши... Лавки!.. - не своим голосом прохрипел он.
Стрюков шагнул к нему; растопырив пальцы, приподнял правую руку, будто хотел вцепиться в горло приказчика. Но рука замерла в воздухе.
- Какие лавки?
- На Форштадте! И лабаз...
Чего никак нельзя было ожидать в такую минуту - Стрюков захохотал.
- Ну, спасибо, повеселил! А то весь день сам не свой хожу... Кто? Не заметил?
- Красные! Самолично видел! На шапках ленты, стало быть, из кумача... Все теперя пропало.
- Только наши? Лавки-то, говорю, подожгли только наши?
- Да что вы, Иван Никитич?! Там сейчас столпотворение огненное, Асхатов на лошади прискакал - убили.
- Чего, чего?! - настораживаясь, переспросил Стрюков.
- Асхатова прикончили. Насмерть! Он кинулся на них, хотел конем стоптать, а один из револьвера ему прямо в лоб! Он и свалился. А конь на дыбки и ускакал... Что делать будем, Иван Никитич? Куда деваться? Смерть приходит!
- Да ты чего воешь? С тебя какой спрос? Ты - лицо служащее. Блюди себя, и все обойдется.
Василий доложил, что лошади поданы. Не скрывая страха, он торопливо рассказал, что вся кавалерия атамана, которая была в Гостином дворе и табунилась рядом на соседних улицах, уже в степи по дороге на Уральск. Из панкратовского дома больше не стреляют. Только те пулеметы бьют, что на вышках в Гостином дворе.
Стрюков не стал больше слушать.
- Надо ехать, - решительно сказал он. - Зови, Василий, бабку и тащи багаж на подводу. Ну, дочка... - Он крепко обнял Ирину и часто-часто стал целовать ее. - Прощай! Будь здорова. Подавай о себе весточки. Пора!
Во дворе у распахнутых ворот стояла пара вороных коней, запряженных "гусем" в просторные, вместительные пошевни с крытым верхом. Лошади не стояли на месте - похрапывали, беспокойно перебирали ногами. Переднюю, более резвую и горячую, держал под уздцы седобородый кучер, одетый в дорожный казачий чапан, в огромном лисьем малахае на голове. На ногах его были башкирские кожаные сапоги, надетые поверх чулок из кошмы.
- Стой! Погоди! - вдруг закричал Стрюков, когда Ирина и Анна уже сидели на своих местах, переднюю лошадь подхватил под уздцы Василий, а кучер приготовился залезать в пошевни. - Иринушка, я тоже с вами... Ждите! В одну минуту вернусь!
Стрюков ринулся в кабинет, достал из сейфа ларец, побросал в портфель пачки денег, а другие рассовал по карманам, взял самые нужные ценные бумаги. Оставшиеся он торопливо рвал и швырял обратно в ящик. Пускай думают большевики, что там золото, ценности! Откроют - не обрадуются. Как очумелый, позабыв, что его ждут, Стрюков не спеша прошелся по комнатам нижнего этажа, спустился в подвал, подошел к одному из колец, вделанных в стену, с трудом повернул его раз и другой, против часовой стрелки... Каменная плаха почти беззвучно подалась внутрь. Стрюков засунул в образовавшуюся пустоту свой портфель, ларец, нащупал в проеме кольцо, вцепился в него обеими руками и потянул на себя - каменная плаха оставалась неподвижной. Вспомнил - делает не то! И уже не первый раз такое с ним... Что за дьявольщина! Какой-то дурман в голове. Чтоб закрыть тайник, поставить каменную плаху на место, не требуется никакой силы, просто надо знать, в какую сторону и сколько раз повернуть кольцо...
В прихожей Стрюков столкнулся с Ириной.
- Ну где же ты пропадаешь?! - не скрывая раздражения, спросила она. - Уж если ехать, то ехать! Вечереть начинает. И лошади не стоят.
- Все готово. Иду.
Во дворе Стрюков подошел к Наде и, чего она не ожидала, пожал ей руку.
- Будь здорова, Надя.
Надя растерялась.
- Оставайся за хозяйку, - просяще сказал он. - Все ключи в прихожей на столике...
- Не надо. Забирайте с собой. Ни к чему мне ваши ключи!
- Ты обиду на меня не таи. Забудь. Чего в жизни не бывает? Держи себя как полная хозяйка... Пока не дам знать. Кому другому - не доверю, а тебе - с готовностью! Долг сторицею воздам! И ты, Василий, тоже оставайся. Расчет будет полный. Хозяйничайте с Надеждой.
- Так я, Иван Никитич, с дорогой душой. Вы не сомневайтесь. Буду блюсти ваше хозяйство, ровно свое! - торопясь и размахивая ручищами в чиненых-перечиненых рукавицах, сказал Василий.
- Знаю, знаю, - прервал его словоизлияние Стрюков. - Жалованье будет идти, как шло. Вернусь - не обижу.
- Как перед богом - щепку не упущу! Крест святой! - Василий размашисто перекрестился. По всему было видно, он готов на что угодно, только поверил бы и доверил ему хозяин.
Стрюков накинул на плечи тулуп, забрался в сани.
- Трогай! - приказал кучеру.
Лошади рванули.
Уже когда пошевни вылетали из ворот, Стрюков приподнялся и крикнул:
- Василий! Надежду слушайся, как меня!
Сани скрылись, а Надя все еще стояла на улице и смотрела им вслед. Уехала бабушка Анна! Уехала...
Василий запер ворота, подошел к ней.
- Чего делать-то будем?
- Не знаю. Что хочешь, то и делай, - отмахнулась Надя.
- Ну, как же, ты за хозяйку. Вели, что надо. Печи будем топить? Морозить начинает.
- Топи, - безразлично согласилась Надя и пошла в дом.
Василий постоял среди двора, вздохнул неодобрительно. Человеку, можно сказать, такая удача привалила, что не всякому и во сне приснится, а она: "не знаю"! Раззява! Право слово, раззява. Поручи Иван Никитич ему оставаться за хозяина - да разве он растерялся бы? Это ничего не значит, что он помалкивает да сопит себе в две, дырочки. Нет, Василий мог бы показать, какой он есть. Бедного человека завсегда недотепой считают, а то и совсем дураком, потому как он не знает, где ему стать, где сесть, что сказать да как угодить. Любого, даже самого умного, затуркать можно, поневоле дураком станешь. А богатенькому что? Сам себе хозяин. Что ни взбредет в голову - все хорошо. Взять хотя бы того же Ивана Никитича. Ничего не скажешь, умный человек, и насчет своего дела - собаку съел! Всем купцам купец! Недаром и городским головой был, да еще кем-то там... Стало быть, обскакал других. А приглядись - тоже не всегда толково справляется. Ну, хотя бы сегодняшний случай с Надеждой: "оставайся за хозяйку"! Отчудил человек! Нет, про Надьку плохого не скажешь: и верткая и блюдет себя - к ней не больно-то подсыплешься, сурьезная барышня и характером крепкая. Опять же - грамотна! К тому же родня хозяина. Поживем - поглядим, время покажет, как она справится. Начнет туда-сюда петлять, Василий не будет сидеть сложа руки, найдет ей укорот и все повернет по-своему, чтоб хозяин доволен остался и отблагодарил по чести, по совести! В самом деле, разве Ивану Никитичу больших трудов стоит вывести одного человека в люди? Только захоти! Может он сделать Василия табунщиком по отгону гуртов скота? Может. Ему-то все равно, кто там будет хвосты быкам да коровам крутить, а для Василия, скажем, в этом самом гуртоправстве счастливая планета.
И тут Василий вдруг вспомнил, почему они с Надей остались вдвоем, почему уехал Стрюков и что с часу на час могут явиться красные. И несет же их чертяка на чью-то голову! Провалиться бы вам всем! А дом Стрюкова они не обойдут. Пожалуй, тот же Сенька Маликов и приведет. Он сам говорил как-то, что всех стрюковых надо сковырнуть под корень. Тут Василий вспомнил рассказ о гибели купца Асхатова и даже глаза зажмурил. Боже ж ты мой, был человек - и нет. Убили. А за что? Кинулся спасать свое добро. Свое, кровное! Да разве найдется человек, который откажется от своего? Ни в жизнь! Доведись до Василия, разве он не так бы поступил? Ну кто их выдумал, этих красных... Говорил Иван Никитич - чума, право слово, чума.
- Вася! - прервала его раздумья, выйдя на крыльцо, Надя. - О чем размечтался? - Голос у нее добрый, задушевный.
- Да так, понимаешь. Про жизнь, - неопределенно ответил Василий. Его удивило, что Надя говорит с ним совсем по-дружески. Он был уверен, что после того, как он ночью выдал ее Стрюкову, Надя накрепко рассердилась и вряд ли скоро простит ему этот проступок.
- Мечтай не мечтай, дело делать надо. В доме и вправду холодина. Берись за печи и на кухню дров принеси. Новым хозяевам поужинать не мешает.
- Я в один момент. А насчет еды - оно конечно...
Василий заспешил к штабелю дров. Да, похоже, Надежда пересердилась. Говорит "новым хозяевам", стало быть, и его принимает в свою компанию. А что? Если по совести, то чем он не человек? Чем он хуже других?
Новые мысли, неожиданные и приятные, зароились в его голове.
Глава шестнадцатая
Ужинали вдвоем на кухне. Василий пытался завести разговор, но Надя была задумчива, отвечала невпопад, а то и вовсе пропускала его слова мимо ушей. Василий тоже умолк. А как ему хотелось поговорить! И было о чем. Пришлось отложить до другого, более удобного случая.
После ужина Василий степенно покрестился на образа, поблагодарил Надю.
- Спасибочко вам за хлеб-соль и за вечерю. Пойду в печах пошурую. Ты как думаешь, Надежда, мне придется окарауливать ночью или же не стоит?
- Смотри сам.
- Должно, придется. Велено. А мороз на дворе - будь ты неладный.
Василий ушел.
Прибравшись, в ожидании, когда Василий закончит с печами и уйдет, чтобы запереть за ним дверь, Надя прошла в гостиную. Здесь, как и во всем доме, было темно. Окна, выходящие на улицу, еще со вчерашнего дня были наглухо закрыты ставнями; только одно, во двор, оставалось открытым, и сквозь него в комнату проникали, отражаясь на стенах, алые блики пожара, бушующего в Форштадте.
Надя подошла к окну и, прислонившись к косяку, смотрела на далекое зарево. По тому, как оно растянулось почти вполнеба, было похоже, что там горит не один и не два дома - огонь пластал над добрым десятком дворов. И ей снова вспомнился другой пожар...
На лестнице послышались шаги - тихие, осторожные. Удивительно! Василий всегда так гремит сапожищами, что мертвый проснется.
Надя отошла в тень, прислушалась. И знала же: в доме их только двое, но не могла побороть страха. Возможно, пользуясь сумятицей, кто-нибудь прокрался днем, притаился, а теперь хозяйничает? А Василий где? Должен же он услышать? Может, и слышит, да считает, что это она. А шаги ближе, ближе... Нет, Василий так не ходит. Сомнения быть не может. Кто-то идет - крадется.
Дверь приоткрылась, и Надя увидела Василия. В одной руке он держал фонарь, а другой тащил набитый чем-то мешок или узел - впотьмах не разберешь.
Василий не сразу увидел Надю, а заметив, неловко попятился назад, пытаясь протолкнуть в дверь застрявшую в ней ношу. Это был туго набитый мешок.
- Ты тут? - в замешательстве спросил он, справившись, наконец, с мешком. - Я думал, спать легла.
- Как видишь, не сплю, - суховато ответила Надя, раздумывая над тем, что за мешок у Василия и как ей быть.
- Ну и пластает, - делая вид, что ничего особенного не случилось, сказал Василий, подойдя к окну. - Хорошо, ветер слабый, да и то, гляди, весь Форштадт слизнет.
Надя ничего не ответила, хотя и поняла, что Василий расположен поболтать с ней.
- Ступай-ка, Вася, на свое место, а я запру дверь да вправду лягу спать.
- Выспишься еще. Ночь-то вся впереди. Давай покалякаем маленько. - Он поставил на пол фонарь, хотел опуститься в кресло, но не решился и сел на пол рядом с фонарем.
- Ну, чего ты на полу уселся? - недовольно сказала Надя. - Стулья же есть!
- Не перемазать бы. Одежа-то у меня - только по диванам валяться, - словно оправдываясь, сказал Василий, но все же пересел в кресло. - Мягко-то как, едят его мухи с комарами, - чуть хохотнув, сказал он, слегка подпрыгнув на пружинах. - Он, Иван Никитич-то, знал, что к чему!
- Так о чем же ты хотел говорить?
- Ну, просто так. Об жизни, конечно.
- Давай говори.
- Чудная, "говори"! Что я тебе - граммофон? Я так, между прочим... Наверху сейчас был - такая тишь, аж муторно. И в городе тож. Только собаки валуют. Послушай, Надежда, может, мне сегодня не стоять на карауле, а? Хозяина-то нет.
- Снова за свое! Ну, почему ты меня спрашиваешь? Не я тебя нанимала, не я и жалованье платить буду.
- Э, нет, не скажи, - запротестовал Василий, - хозяйство-то тебе препоручено!
- А по мне, хоть ничего не делай! Моего тут ничего нет, и хозяйкой я себя не считаю.
- Зря ты так, Надька. Зря! Просил же человек...
- Кто просил? - прервала его Надя. - Кого? Тебя просил или меня? Цыкнул на нас, а мы и рады стараться.
- Ну, а чего бы ты на самом деле хотела? - вдруг окрысился Василий. - Чтоб хозяин за свои денюжки еще и кланялся? Да никогда такого не будет! А мне и совсем его поклоны без надобности. Мое дело робить, а мне за это - денюжки на бочку. Так-то!
Надя ничего не ответила. Да и что ему отвечать? Каждый человек живет и думает по-своему. Ее немного удивило, что Василий, рабски преданный хозяину, так быстро переменился: не успел Стрюков съехать со двора, а Василий что-то замышляет. Надо спросить, что он оставил за дверью? Или пойти посмотреть?
- Давай, Надежда, мы с тобой так порешим: ты иди спи, а я отсюда, из дома, буду окарауливать. На улице-то мороз, ни к чему мне околевать. Я посижу тут маленько, во двор выгляну, с ружьишком конечно, и опять сюда. Иди, Надька, без сумления. Как ты?
Похоже, Василий решил выпроводить ее. Что замыслил этот холуй?
- Знаешь, о чем я сейчас думаю? - грубовато спросила Надя. - Что, если бы вот эти твои слова да услыхал Иван Никитич? Мне кажется, не сказал бы тебе "спасибо".
Василий растерялся.
- Надежда, так я разве что? Я ничего! Могу и туда. Ты, значит, говоришь, пойду, мол, спать, а я того, ну, значит, подумал, чтоб тебе одной в дому было не боязно.
- А я, Вася, не очень-то боязливая. Ну, как, обо всем переговорили?
- Вроде...
- Тогда иди. Спокойной тебе ночи.