- Давай, спрашивай... Только напрасно ты ставишь условия, я от тебя и так никогда ничего не скрывала. Да кинь ты, ради бога, свой дымарь!
- Ты со студентом всерьез?
- Не знаю... - не сразу ответила Надя.
От пытливого взгляда Семена не скрылось, что Наде стало не по себе.
- Не знаешь? А кто еще знать может?.. Загадала загадку, башка треснет!
- Поверь, Сень, я честно... Так оно и есть. Если хочешь знать, Сергей даже маленького намека не сделал. Даю тебе слово! Он и вправду хороший человек.
- Я и не говорю, что плохой! Тебе, конечно, он - первый сорт, а у меня будто кол в горле.
Семен яростно стукнул себя кулаком в грудь.
- Что я могу тебе ответить на эти слова? Только одно: сердишься напрасно.
- Может, и так. Я, видать, совсем дурак дураком стал, и голова ровным счетом ничего не варит. Эх, Надька, да разве ты сама не знаешь?.. Вот сказал, а больше и сказать нечего... Была Надька, и нет... И все из-за кого? Ну?
- Меня во всем вини. Только меня.
Семен хотел что-то возразить, но вместо этого махнул рукой, снова достал кисет, наскоро свернул цигарку, прикурил от лампы и всей грудью стал втягивать едучий дым. Цигарка в его руке вздрагивала.
- Какая там у тебя вина? Еще чего придумай!
- А на Сергея ты, Сень, напрасно злишься.
- Да? - Семен побагровел. - Напрасно?! А ежели не напрасно, тогда что? Да я, если хочешь знать, этого благородного студента насквозь вижу, поняла? Хороший, говоришь? Не буду спорить: и смелый, и грамотный, и не кусочник - верно, все как есть. А насчет тебя - гад он ползучий! Ясно?
- Подожди, Семен! Зачем так? - попыталась остановить его Надя, но он яростно замахал обеими руками, показывая тем, что слушать ее не будет.
- Нет, уж лучше ты подожди! Липнет к тебе он, так? А зачем? Что ему от тебя надобно? А? Ты думала? Ну хоть маленько приглядывалась к нему? Нет!
- Знаешь что, Семен, не за свое дело ты берешься, - резко оборвала его Надя.
- Ну и пускай. Мне тоже видно, чье оно, это дело. И я все равно скажу тебе, что думаю: не любит он тебя! Вот! Поняла? И не смотри на меня так страшно - не испугаюсь! Ты, должно, глядишь на него туманными глазами и ничего не замечаешь, а я все вижу! Да у него же глаза пустые бывают, словно стекляшки, когда он разговаривает с тобой. Это как? А? Иной раз глядит на тебя, а видит не знаю чего, только не тебя!.. Поняла?
- Замолчи! - прикрикнула на него Надя и, подойдя, просяще сказала: - Если ты будешь вот так... если будешь так...
- То что? Ну? Чего замолчала?
К горлу Нади подкатил комок.
- Конец дружбе нашей, конец!
- Так... Понятно! Все понятно - конец! Пожалуй, так оно и есть. Все понятно! - еще раз повторил Семен, сам не зная, что и зачем говорит, и, осторожно обойдя Надю, будто боясь, как бы нечаянно не задеть ее, пошел к выходу.
У двери он остановился, прислонился к косяку, немного постоял. Потом вернулся, подошел к Наде, горестно стоявшей посреди комнаты.
- Надь, - чуть слышно окликнул он, - не сердись!
Она ничего не ответила, не шевельнулась - уставилась глазами в одну точку.
- Ударь меня, ну?
Надя взглянула на Семена, и от этого взгляда, полного горя и обиды, ему стало не по себе. Семен почувствовал, что до боли в груди любит ее, что, как бы в дальнейшем она ни относилась к нему, для него Надя навсегда останется самым дорогим человеком, что жить без нее он не может.
Надя будто поняла его состояние, разгадала мысли Семена. Как бывало раньше, протянула ему руку, а когда он взял ее своими двумя, крепко ответила на рукопожатие, сказав:
- А об этом не надо говорить.
- Не будем. Ну, спокойной ночи.
- И тебе также.
Когда Семен вернулся, лампа еще горела, но Обручев лежал в постели с закрытыми глазами.
"Спит или не спит? Уж больно плотно сжаты губы. У спящего так не бывает. И дышит как-то чересчур спокойно. А под веками, заметно, взад-вперед перекатываются глазные яблоки. Не спит студент, прикинулся!"
- Сергей!
- Ну?
- Не спишь?
- Дремать начал. А что?
- Поговорить бы надо.
- До завтра дело не потерпит?
- Можно и отложить, не к спеху, - согласился Семен.
- А о чем разговор? - уже более заинтересованно спросил Обручев и приподнялся на локте.
- Да так. Между прочим. А в общем могу сказать: насчет Надьки.
- Нади Корнеевой?
- Не возражаешь? Только так договоримся: прямо, по-мужски. И чтоб не таить, от чистого сердца!
- Ну, пожалуйста, - согласился Обручев.
- Ты с ней, как говорится, начинаешь гулять. Верно? Я по-простому. По-вашему, по-интеллигентному, это ухаживанием называется или же еще как-то, а у нас, у казаков, гуляньем. Вот и скажи, верно я подметил?
Обручев помолчал.
- Она очень милая и славная девушка. И вообще человек редких качеств, - промямлил он, не давая прямого ответа.
- Ты мне не расписывай, какая из себя Надежда, маленько получше тебя знаю. Росли вместе, - недовольно сказал Семен. - Не хочешь отвечать прямо, безо всякого крутежа - твое дело, и никто тебя за горло брать не станет. У нас какой был уговор? Только я не понимаю, к чему скрытничать? Ежели я верно подметил - скажи. А нет - тоже сказать нетрудно.
- Ну, предположим, верно, - нехотя согласился Обручев.
- Давай безо всяких там предположений. Гуляешь - и все! Ну, вот, - сказал Семен, даже как будто обрадовавшись тому, что вынудил Обручева сознаться. - А теперь поясни мне, Сергей, только опять же откровенно: ты к этому серьезно относишься?
- Что значит "серьезно"? - с трудом сдерживая раздражение, спросил Обручев.
- В общем жениться думаешь?
Обручеву хотелось подойти к Семену и молча надавать по физиономии.
- Странный разговор, - нехотя ответил он.
- А почему странный? - наступал Семен. - Почему?
- Ну, хотя бы потому, - неохотно заговорил Обручев, - что такие интимные вопросы посторонних не касаются. Это во-первых. Во-вторых, о таких поступках, как женитьба, сейчас даже не думается. Сам знаешь, какое время.
- Что касаемо времени, то ты, может, и прав. Времечко, конечно, не больно-то свадьбищенское. Ну, а все ж я, например, так понимаю, что люди не об смерти думают, а об жизни. И в эту войну мы с тобой влезли опять же не ради смерти. Люди плануют, как станут жить в дальнейшем. А ежели иначе думать, то на кой шут сдалась нам вся эта революция?! Так ведь?
Обручев вынужден был согласиться.
- Вот прикончим беляков...
- Не знаю, - не сдержался Обручев. У него готовы были сорваться с языка другие слова - о том, что никогда не сбыться диким мечтам Семена и всей прочей большевистской братии... - Вернее, не скоро это будет, - поправился он.
- А никто и не говорит, что в один момент. Ну год, ну два, даже пускай пять. Хватит пяти? По-моему, с остатком. Вот мы с тобой и толкуем о том самом времени.
- Что будет через пять лет, покажет история. Мечтать, безусловно, можно. Жить - значит мечтать.
- Ну и мастер же ты выкручиваться! - усмехнулся Семен. - И так и этак поводил меня, наговорил с три короба, а чтоб прямо ответить - не ответил. А почему? Не хочешь. Но я и так все понял. - Семен стал поближе, так, чтоб видеть не только лицо, но и глаза Обручева. - Зачем же ты голову человеку задуриваешь?
- Ничего подобного, - стараясь выдержать горячечный взгляд Семена, отрывисто сказал Обручев.
- Не нужна она тебе. Думаешь, не вижу? Все вижу! Как тебе совесть позволяет обманывать девчонку?..
- Ты понимаешь, что ты сказал? - решительно прервал Семена Обручев и в одно мгновение очутился возле него. - За такие речи дают по физиономии.
Семен пропустил мимо ушей слова Обручева.
- Если бы ты только знал, какая у нее была жизнь... Чтоб обидеть ее, надо быть настоящей сволочью, - продолжал Семен.
- Быть может, ты и меня сволочью считаешь? - продолжал наступать Обручев, хотя в его голосе прежней горячности уже не было.
- Как я считаю, другой разговор. А насчет Надьки - заруби себе на носу! И не дай тебе бог... - медленно, почти нараспев, проговорил Семен, в такт грозя пальцем.
- Ты меня не пугай, не из того десятка, - уже совсем спокойным тоном сказал Обручев. Мысленно он бранил себя за то, что так низко опустился и позволил Семену втянуть в этот нелепый конфликт, таящий неведомые осложнения. Надо выпутываться! - Нет, мне интересно: принимаешь ли ты меня в конце концов за порядочного человека или нет?! Живем мы в одной комнате, у нас общая цель...
- Ни за кого я тебя не принимаю, а говорю просто. Вот так, - сказал Семен и повалился на койку, лицом к стенке, тем самым показывая, что разговор окончен.
Помолчали.
- Ты любишь Надю? - неожиданно спросил Обручев.
Этот вопрос будто кнутом хлестнул Семена.
- "Любишь - не любишь"! - не сразу собравшись с мыслями, сказал он. - А кому до этого дело?
- Вот видишь, какой ты человек, - с укоризной сказал Обручев. - Меня спрашиваешь о том же, правда, иными словами, но суть, конечно, не в этом. Так почему ты считаешь, по какому праву, что я обязан отвечать на подобный вопрос, а ты, так сказать, ставишь себя...
- А по тому самому праву, что я люблю Надю, что жизни без нее у меня нет! И никому на свете не дам изгаляться над ней. Понял?
Не дожидаясь ответа, Семен задул лампу, впотьмах разделся и лег.
Спать ему не хотелось, но лежал он не шевелясь, желая показать Обручеву, что уснул.
Вскоре Обручев окликнул его. Семен отмолчался. Он думал о том, что после такого разговора им обоим будет не очень-то приятно жить в одной комнате. Надо перекочевать куда-нибудь в другое место. Поговорить бы завтра с Петром Алексеевичем...
Семен представил, как он станет рассказывать Кобзину о своей стычке со студентом, и ему стало неловко. "И придумал же, дурья башка! У Петра Алексеевича и без меня дел невпроворот, да какие дела - можно сказать, всей революции касаются, а я полезу к нему со своей жалобой, начну плакаться, как сопливый парнишка, меня, мол, обидели. Нет, Семен, тут твоя линия будет неправильная, - упрекнул он себя. - Дали жилье, ты и живи себе, а если кому не подходит твоя компания, пускай сматывает свои манатки".
Обручев поднялся с постели, зашлепал босыми ногами по полу, остановился у койки Семена.
- Сеня! А, Сеня?!
- Чего тебе? - будто со сна спросил Семен.
Обручев присел к нему на койку, подобрал под себя ноги - пол был холодный.
- Ты меня извини, - заговорил он добрым, задушевным голосом. - Даю тебе слово, я ничего не знал, ничего не замечал. И поверь мне - относился и отношусь к Наде, ну, как друг, и только. Никаких ухаживаний или грязных мыслей, в чем ты стал меня подозревать, конечно, нет и не было. Надя действительно хорошая девушка - открытая, прямая, честная. С ней приятно дружить, так же как и с тобой. А мне больше ничего и не надо. И если хочешь знать, - он немного помолчал, - у меня есть невеста. И я ее очень люблю, может быть, сильнее, чем ты свою Надю.
Глава двенадцатая
Васильева охотно согласилась быть помощницей на пункте детского питания.
Надя подробно рассказала ей, чем она должна заниматься, и обе принялись за работу.
Среди дня Наде сказали, что на санях приехал красногвардеец и просит, чтоб она вышла.
Надя удивилась: кому это она так срочно понадобилась, что за ней даже послали подводу?
Возле саней стоял пожилой красногвардеец в старой солдатской шинели. Поднятый воротник до половины прикрывал давно не бритое лицо.
- Давай, Корнеева, садись, - сказал он и пояснил: - Немедля вызывают в ревтройку.
- В ревтройку? - удивилась Надя.
- Туда, - коротко ответил красногвардеец и плюхнулся в сани.
Рядом уселась Надя.
- Ты ноги маленько соломой притруси, а то совсем задубеют, пока доедем. Мороз-то вон какой!
Сначала Надя недоумевала, зачем она могла понадобиться в ревтройке, потом сообразила, что там хотят порасспросить ее, как и что было у Рухлиных. Ну что ж, она расскажет. Все, все расскажет, до крохотной детали.
- Вы не знаете, зачем меня вызывают? - спросила она возницу, когда уже подъезжали к виадуку.
- Откуда мне знать? Да ты не сомневайся, там скажут. Не в прятки играть вызывают!
В его словах Наде послышалось что-то недоброе.
- Накуролесила чего-нибудь, вот и требуют на исповедь, - сказал красногвардеец. - А зря не вызовут. Ревтройка - она тебе и есть ревтройка, а не так себе. Если что - воздаст, не помилует.
- А мне ни воздавать не за что, ни миловать. Я и сама могу, если понадобится, - бодро сказала Надя, но беспокойство ее от того не прошло. Она слышала, что в городе есть ревтройка, но не знала, где она помещается. Оказалось, совсем неподалеку от дома Стрюкова.
- Приехали, - сказал красногвардеец, так больше и не проронивший за всю дорогу ни одного слова. - Давай шагай.
Они вошли в длинный коридор, слабо освещенный небольшой электрической лампочкой.
После улицы, где было хотя и вьюжно, но все же по-зимнему бело, коридор показался Наде мрачным и погруженным в полутьму.
Провожатый что-то сказал часовому у двери и, махнув рукой, приказал Наде:
- Двигай вперед.
Они прошли мимо комнаты с распахнутой дверью. Надя успела заметить, что там полно людей: на скамьях, на полу, на подоконниках сидели мужчины, женщины. У двери, прислонившись к косяку, с винтовкой в руках стоял часовой.
- Кто это? - спросила Надя своего провожатого. - Что за люди?
- Эти-то? - переспросил он. - А там нечисть всякая собрана, контра вонючая... Давай, остановись на минутку, я доложу, нам в эту комнату.
Приоткрыв дверь, он сказал:
- Товарищ Козлов, доставил Корнееву.
Ему что-то ответил мужской голос, Надя не расслышала что, красногвардеец прикрыл дверь.
- Велено маленько подождать.
- Кто там? - поинтересовалась Надя.
- Член ревтройки, товарищ Козлов.
В это время дверь распахнулась, и Надя увидела высокого моложавого человека в шинели внакидку.
- Корнеева? Войди, - сухо сказал он.
- А мне ждать? - спросил красногвардеец.
- Подожди в карауле. Надо будет - позову.
- Лошадь можно распрягать?
- Распрягай.
Вслед за Козловым Надя вошла в комнату, после мрачного коридора показавшуюся ей необыкновенно светлой. Там стояли стол, два стула и железный шкаф наподобие того, какой видела Надя у Стрюкова. Из-за скудности обстановки комната казалась большой, неуютной и казенной. Здесь было прохладно, при дыхании изо рта валил пар. Козлов прошел и сел за свой стол, молча указав Наде на стул; не спеша закурил.
- Корнеева? Надежда Андреевна? - глядя в лежавший перед ним листок, спросил он.
- Все правильно, - ответила Надя и снова почувствовала неприятное беспокойство.
- Где живешь?
- В доме Стрюкова.
- Оружие есть? - сухо и коротко спросил Козлов
- Наган.
- Клади на стол.
- Зачем? - удивилась Надя.
- А затем, что надо. И, пожалуйста, без вопросов, - прикрикнул он. - Здесь тебе ревтройка, а не место, где рассусоливают. Выкладывай оружие! Ну?
- Я буду жаловаться комиссару Кобзину, - не скрывая возмущения, заявила Надя.
- Сколько угодно! И кому угодно. Это твое дело. Мы знаем, что делаем. И никто нам не указ.
Тут Надю осенило - она вдруг поняла, откуда пришла тревога, что вызвало ее: неприветливый взгляд, грубоватый и недоброжелательный голос сопровождавшего красногвардейца, отношение к ней Козлова, будто она в чем-то провинилась, совершила такой тяжкий проступок, что не заслуживает даже простого человеческого обращения. Давно уже никто не говорил с ней в таком тоне. С того памятного дня, когда она впервые встретилась с комиссаром Кобзиным и вступила в отряд, Надя не раз думала о том, что в судьбе ее произошел перелом и жизнь ее теперь пойдет так, что больше не придется испытывать ни обид, ни оскорблений.
- Нагана не отдам! - отрезала Надя, но тут же поняла, что поступает опрометчиво и, если на то пойдет, у нее могут отобрать оружие и силой.
- А я тебе еще раз говорю: оружие на стол! - не повышая голоса, с нескрываемой враждебностью глядя на нее, приказал Козлов.
- Возьмите!
Пока Надя возилась с наганом, Козлов, стоя у стола, делал вид, будто читает какую-то бумажку, а сам исподтишка неотрывно следил за ней.
- Ремень получи обратно.
- Мне его вместе с наганом выдавали... Дома еще винтовка есть и патроны... Тоже принести?
- Об этом не беспокойся, - сказал Козлов, усмехнувшись. - Винтовка уже передана в надежные руки.
- А мои, по-вашему, ненадежные, так?
- Не по-твоему, не по-моему, а по-революционному, - сухо ответил Козлов.
- Или я белячка?
- Ну, вот что, ты у меня тут не выкамаривай! - прикрикнул он. - За такие дела, какие ты натворила, к стенке ставят!
- О каких делах вы говорите? По крайней мере хоть объясните, чтоб я знала.
Нет, Надя ничего не понимала и не могла принять никакого обвинения; более того, она была убеждена, что в последние дни, именно в последние, она поступала так, как требовала ее совесть.
- А ты, выходит, не знаешь? Ловко! Прямо артистка! Но этот номер не пройдет. Кем тебе доводится купец высшей гильдии Иван Стрюков?
- Никем, - нехотя ответила Надя, не понимая, зачем Козлов припутывает к ней Стрюкова.
- Так-таки никем? - деланно изумился Козлов. - Я могу напомнить, если запамятовала. Не дядюшкой ли случайно?
Надя хотела было рассказать Козлову о том, как они с бабушкой Анной попали к Стрюкову, как он разорил и обманул их, как им жилось у него, рассказать о всей жизни, но вместо этого она сказала:
- Не каждый дядюшка - родственник.
- Встречается и такое, - согласился Козлов лишь для того, чтобы не оставить без ответа столь серьезный довод девушки. - Встречается, - повторил он и добавил: - На свете мало ли чего не бывает? Так-то. Дядя есть дядя. И ты все время жила у него, и бабка твоя тоже. А когда Стрюков драпанул с белыми, на кого все хозяйство оставил? На тебя. Или не так?
- А я кому все это хозяйство передала? Или себе присвоила?
Козлов недовольно махнул рукой.
- Знаю, знаю! Все знаю: деваться было некуда, вот и постаралась. И без тебя бы все забрали, по закону. А то, вишь ты, Советскую власть, революцию выручила. Небось ни одним словом не обмолвилась, где спрятан стрюковский хлеб. А ведь знаешь, знаешь! Да мыслимое ли дело жить в одном доме и не знать! За дурачков нас считаешь? Спасительница! Видали мы таких спасителей!
Надя молча слушала и почти не слышала этих, полных негодования и ярости, слов. Сама того не замечая, она вглядывалась в его худощавое, иссиня-бледное лицо. Сколько ему лет? Около сорока? А может, и побольше. Это когда смотреть в профиль, а если прямо, совсем молодой. И глаза у Козлова тоже молодые, быстрые. Нет, пожалуй, он не старше Семена.
- Сколько вам лет?
- Двадцать два, - как-то механически выпалил он и, рассердившись на себя, добавил: - Это не относится к делу. И нечего зубы мне заговаривать. Ты лучше скажи, кто тебя надоумил устроить этот бандитский налет?