- Какой налет? - удивилась Надя.
- Тоже не знаешь? А ты ничего себе, хлесткая девка. Ну-ка вспомни, что ты распроделывала в Форштадте?
- В Форштадте?! - Надя облегченно вздохнула - вот оно, оказывается, о чем речь! - Надо было с этого и начинать, а то дядя, дядя... К одним типам ходила, Рухлины их фамилия.
- Зачем?
- За сеном ездила. Тут у одной женщины...
- Кто тебя посылал?
- Сама... Я думала...
- Ничего ты не думала! Знаешь, как у нас это называется? Бандитизмом, грабежом! Тебе захотелось чужого сенца прихватить, я в сундук к шабру полезу, а кто-то коня сведет с чужого двора. Нет, брат, Советская власть такого не допустит. И мы не только гоним подобную шпану из Красной гвардии, а цокать будем. И никому не позволим обижать советских граждан!
- Да разве Рухлины - советские граждане? - возмутилась Надя. - Это же сволочь! Беляки, вот кто они!..
- Беляки, говоришь? А кто это докажет?
- Я докажу.
- Ладно уж. Доказала одна такая. Беляки ушли с атаманом, а эти остались дома. И мы обещали их не трогать! Таких - половина Форштадта! Попробуй тронь! Обманывать мы никого не можем, не должны и не будем. Все, что надо, - скажем прямо, все, что потребуется, - сделаем по закону... А допустить, чтоб каждый как хочу, так и ворочу - не выйдет! Руки пообломаем. Из-за твоего дурацкого сена толпища баб в ревком приходила. - Он решительно махнул рукой. - Хватит разговоров. Решение по твоему делу ревком объявит во всем отряде. А решение ревтройки такое: в отряде Красной гвардии тебе делать нечего. Исключаем, и все!
- Как исключаете? - не совсем понимая, спросила Надя.
- А очень просто. Не нужны нам такие. Иди к своему дядюшке и пеки ему шанежки. Все!
Надя хотела было сказать, что она навсегда ушла от Стрюкова и если выгонят из отряда, то ей некуда деваться...
- Скажите, вы один и есть вся ревтройка?
- Нет, не один. Сегодня на заседании я доложу.
- Ну и докладывайте! - чуть слышно сказала она. Потом резко поднялась, подошла вплотную к столу и, глядя прямо в глаза Козлову, проговорила: - Всю свою жизнь, сколько я прожила на белом свете, почти нигде не видела правды. Нигде! Подлец на подлеце сидит и подлецом погоняет. И не верила, что может быть по-другому. Не верила, и все! Потом нашлись добрые люди...
- Какие добрые люди? - прервал ее Козлов.
- А это все равно. Никого не касается. Главное - нашлись хорошие люди, я им поверила... И, выходит, напрасно! Словом, докладывайте и решайте, как хотите, а мне теперь уже все равно. Жила без отряда и дальше как-нибудь проживу. Теперь я хотя знаю, что такое ревтройка, как тут правду любят.
Не простившись и даже не взглянув на Козлова, Надя вышла.
Козлов немного постоял у стола, взял в руки ремень с наганом, подержал, слегка подбрасывая, будто прикидывая на вес, и небрежно сунул в ящик стола. Поежился от холода, прошелся по комнате. Что-то не понравилось Козлову в этом разговоре. Нет, не так надо было говорить с ней. А как? Ведь факт налицо, и никуда от этого не уйдешь. Не рассыпаться же перед девчонкой в любезности? Нет, все правильно. И ревтройка для того создана, чтобы пресекать в корне все враждебное делу революции, все позорящее ее...
Так Козлов убеждал себя, но чем больше искал мотивов, утверждающих его правоту, тем тревожнее становилось у него на душе.
В комнату снова вошла Надя. Козлов даже обрадовался, что она вернулась.
- Ну? Что скажешь? - спросил он.
- Меня не выпускают. Требуют пропуск.
- Да, да! Конечно! - засуетился Козлов. - Позабыл. - Он протянул ей пропуск и, когда Надя взялась за краешек этого маленького листка, не сразу выпустил его. - Тебе все ясно? Или, может, имеются какие-нибудь вопросы? - сам не зная, зачем это понадобилось ему, спросил он. - Все ясно?
- Ясно. Как на ладони.
Глава тринадцатая
- Маликов, тебе письмо! - окликнул Семена часовой, едва он вошел в дом.
- Мне? - удивился Семен. Письма он ни от кого не ждал и подумал, что его просто разыгрывают. - Давай, если не шутишь.
- А ты сначала угадай, от кого.
- Как мне известно, покамест на свете нет такого человека, которому нужно писать мне.
- Вот и неправда. Выходит, не все тебе известно, - подшучивал часовой. - И не просто так себе письмо, а секретное. От симпатичной барышни. Велено из рук в руки передать. На, получай, Корнеева самолично отдала.
- Корнеева? - Семен взял аккуратно прошитый суровой ниткой, сложенный вчетверо листок бумаги. Прочитал адрес - ему. Почерк Нади. Но что случилось? Почему вдруг Надя решила писать ему вместо того, чтобы поговорить при встрече или же спросить, если надо? К тому же они виделись утром. И вечером увидятся. Может, что-нибудь срочное? Тоже не верится.
- Ну, как, что она пишет - объясняется? - подзуживая, спросил часовой.
- Да так, дела, понимаешь, - неопределенно ответил Семен и побежал к себе наверх.
В комнате было холодновато. Обручев, стоя на коленях, разжигал голландку. Он высек самодельным кресалом огонь и, тужась до синевы, старательно дул в пеньковый очесок.
- Трудишься? Давай, давай, - бросил Семен.
Он сразу заметил, что у студента не совсем ладно получается - от дутья из печной дверки выхватываются едкие клочья дыма, по оческу пробегают искры и тут же гаснут, а пламени нет, как и не было. Обычно в подобных случаях Семен приходил на помощь и. высмеивая нерасторопность студента, живо расправлялся с непослушной печкой.
Сейчас он прошел к своей постели, достал из-под изголовья бритву, осторожно разрезал нитки и, развернув листок, прочел записку. Прочел и не сразу понял ее смысл. Уж очень непонятное было в той записке. Нет, конечно, понятное, но такое, во что Семену трудно было поверить. Всего несколько строчек, а в них столько сказано, что можно навсегда голову потерять. "Сеня, - писала Надя, - у меня так сложилась жизнь, что я должна уйти отсюда. Меня вызывали в ревтройку, к Козлову. Отобрали оружие и исключили из отряда. Я так понимаю, что оставаться мне нельзя, и потому ухожу. Будь здоров. Надя".
Семен еще раз прочел записку, уже не для того, чтобы глубже понять ее, а в надежде найти в ней что-то новое, чего он не заметил в ней сразу.
- Сергей! - вдруг осипшим голосом позвал он Обручева. - Ты Надьку сегодня видел?
Обручев, не поднимаясь с полу, взглянул на Семена, тот уставился куда-то в сторону, держа в руке лист бумаги.
- А в чем дело? - настораживаясь, спросил Обручев.
- Я говорю, Надьку ты видел или нет?
- Когда?
- Ну, сегодня, сегодня!
- Видел. Утром. - Обручев понял: что-то произошло, и не совсем обычное. Но что? - А почему ты так взволнован?
- А днем? - не обращая внимания на вопрос Обручева, спросил Семен.
- Я совсем недавно пришел. Перед тобой. Видишь, даже печку не успел растопить.
- Знаешь что, Сергей, - подойдя к Обручеву, сказал Маликов, - если до утра меня не будет, передай эту вот бумажку Петру Алексеевичу. Можешь? Или погоди, не так. Без бумажки... Просто скажи ему, что я подался в ревтройку, к Козлову. И все.
- Но ты ведь был у него?
- Еще разок схожу. Только теперь по собственной воле, без вызова. Наступать буду я. - Семен достал из кобуры наган, сунул его в карман шинели и направился к выходу.
- Ты хоть скажи, что случилось? - окликнул его Обручев.
Семен задержался у полуоткрытой двери, решая, говорить или же помолчать. Как там ни считай и что ни думай, а сам факт не очень-то приятный для Нади. Все же молчанием делу не поможешь, да и случившегося ото всех не скрыть, а может быть, даже и не следует скрывать.
- Надю из отряда исключили.
- Да не может быть! - удивился Обручев. - Почему?
- Не знаю. Ну, мы еще посмотрим, куда хромая вынесет. А Надьки нет. Ушла! Понимаешь?
- Куда?
- Не пишет.
Семен выскочил из комнаты, громко хлопнув дверью. Прыгая через несколько ступенек, он в два-три шага очутился внизу и, узнав у дежурного, что комиссара Кобзина все еще нет, бросился к комнате Нади.
Обычно, когда она уходила из дому, то запирала дверь.
Сейчас на двери замка не было. Неужто дома? Семен прислушался - за дверью тишина. Постучал - отклика нет. Постучал громче - молчание. Значит, в комнате никого. Почему дверь не заперта? Похоже, ушла совсем. Вот, мол, вам комната, занимайте, пользуйтесь, а мне она не нужна...
Семен открыл дверь.
Все вещи были на месте, как будто Надя и не собиралась покидать своего жилья, а временно отлучилась и, того и гляди, с минуты на минуту может войти.
Но что в таком случае означает записка?
Семен торопливо достал Надино письмо, прочитал еще раз. Нет, конечно, все так и есть, как пишет Надя. А из своих вещей она не взяла почти ничего, потому что, может быть, и самой деваться некуда. Да, пожалуй, так оно и есть. Но куда она могла удариться? В какую сторону? Не написала. Даже намека нет. А могло так быть, что ей и сказать-то нечего?! Вполне. И все это натворил Козлов! Ничего, разговор с ним впереди!
Семен увидел огрызок карандаша. Наверное, Надя им писала эту записку. Написала и бросила карандаш на стол. Семен повертел его в руках, положил в нагрудный карман гимнастерки. Здесь же на столе лежал и знакомый замок. Маликов взял его, вышел из комнаты и, долго не раздумывая, запер дверь, а ключ спрятал в карман. Тут он впервые подумал о том, что Надя написала письмо ему, а не кому-либо другому, даже не комиссару Кобзину, которого очень уважала, - Семену это было хорошо известно, - а именно ему. Значит, он у нее все-таки самый доверенный человек. А потому он должен ей помочь. Обязательно! И, может быть, она надеется на его помощь, ждет...
"Правильно, Надя, жди, я тебя выручу; если понадобится - головы своей не пожалею! Но вот где тебя искать? Ах, ты, дура, дуреха, ну почему ты хотя бы одним словом не намекнула, куда легла твоя дорога? В какую сторону?"
- Ты видел Корнееву, когда она уходила? - спросил Семен часового, отдавшего ему письмо.
- Чтоб самолично - не видел. Не я тогда дежурил. Мне сменщик передал. И сказал, что Корнеева велела вручить тебе в собственные руки.
Семен заспешил в ревтройку. Что будет говорить там, он пока не думал, лишь твердо знал, что до тех пор, пока не увидит Козлова, - жизнь ему будет не в жизнь.
У входа в ревтройку Семена задержали, потребовали пропуск, но он сказал, что идет по поручению комиссара Кобзина, и его сразу же пропустили.
- А, старый знакомый! - Козлов дружелюбно улыбнулся, словно забыв о том, что допрашивал Семена и был с ним не очень-то мягок. - Ну, что там у тебя? Докладывай, с чем прислал Петр Алексеевич?
Семен подосадовал, что сослался на Кобзина - уж очень доверял ему Петр Алексеевич, и он никогда еще не пытался воспользоваться дружбой комиссара. Но теперь уже поздно раскаиваться, что сделано, то сделано.
- Я насчет Нади Корнеевой.
Козлов бросил короткий беспокойный взгляд.
- Если точнее?
- Правда, что ты, товарищ Козлов, обезоружил ее, выставил из отряда и вообще послал к чертям собачьим?
Козлов помолчал.
- К чертям не посылал, не имею такой привычки... А вообще - все остальное правда.
- За что ты ее так? А?
- За форштадтские фокусы.
- Из-за Рухлиных? - удивился Семен. - Понятно. Значит, боишься обидеть контриков? Так?
- Прежде чем говорить, надо разобраться, кто контрик. Вот так-то, Семен Маликов. Она что - твоя невеста?
- Может, и невеста, только это тебя не касается и к нашему разговору отношения не имеет. Видали, нашел на кого нападать - на девчонку! Ты почему меня из отряда не попробовал выставить, были-то мы с ней вместе.
- Да потому, что все это ее затея, а ты влип, как кур во щи.
- Попытался бы со мной так, - еле сдерживаясь, сказал Семен.
- Заработаешь, и не то будет.
- А ты меня на бога не бери, товарищ Козлов! Понятно?
- Ну вот что, я знаю твою резвость и весь твой характер - хватит! Не до того мне.
- Подожди, товарищ Козлов, ты мне объясни, пожалуйста, почему хватит? Почему тебе не подходит мой характер? Потому, что не очень-то пугаюсь тебя?
- Нечего ловить на слове. Довольно! - прикрикнул Козлов. - Здесь тебе не посиделки, а ревтройка.
- Потому и "довольно"? Ты это хотел сказать? Не получится, товарищ Козлов! Ревтройка должна революционную правду защищать...
Козлов не дал Семену договорить.
- Правильные твои слова! За этим и прислал тебя комиссар Кобзин? Или еще что есть?
- Больше ничего!
- Будь здоров, топай. С Кобзиным я сам поговорю.
- Нет, товарищ Козлов, с комиссаром Кобзиным лично я буду разговаривать. А к тебе не посылал меня Петр Алексеевич. Я сам!
- Сам?! - Козлов поднялся за столом. - Да знаешь, что за такое может быть?
- Не интересуюсь! Между прочим, могу сказать, ничего мне не будет. А тебе так номер не пройдет. Говоришь, надо разобраться, кто контрик? Ты! Самый настоящий!
- Я прикажу арестовать тебя за контрреволюционную провокацию. Руки вверх! - Козлов хотел выхватить из кобуры наган, но его опередил Семен.
- Оружия не трогай! - потребовал он, направив на Козлова револьвер. - Даю слово, пристрелю! Ты садись, пожалуйста, на свое место и ответь мне на один вопрос, как человек ответь! Где Корнеева?
- А мне откуда знать? - нехотя сказал Козлов. Он понимал, что попал в довольно неприятную историю, и думал сейчас только о том, как бы получше и побыстрее выпутаться из нее. Единственный путь - избавиться от Маликова. Но как? Угрозы на него не действуют, арестовать невозможно. Вообще, конечно, ужасно глупо все получилось. И к тому же этот парень, которого в отряде знали если не все, то очень многие, знали как смелого и честного красногвардейца, возможно, в чем-то прав. "Не слишком ли я строго поступил с Корнеевой?" - думал Козлов.
Но перед его глазами снова возникла толпа форштадтских казачек, сплошь запрудившая улицу перед домом, где находилась ревтройка. Они кричали о том, что в Форштадте стало невозможно жить от грабителей, что грабят никакие не бандиты, а красногвардейцы, наперебой рассказывали о налете на казаков Рухлиных. Назывались и фамилии налетчиков. Козлов во всеуслышание заявил им, что в красногвардейском отряде нет и не будет места ворам, мародерам и грабителям.
Он вызвал на допрос братьев Рухлиных, они не совсем охотно подтвердили, что да, на них был совершен налет, что у них увезли воз сена, причем их всячески оскорбляли, называли беляками, грозили расстрелом, хотя они не пошли за атаманом, а, поверив обещаниям красных, остались дома. Теперь они уже и не знают, кому верить и как быть дальше. И не только они, а и многие другие,
Козлов пообещал во всем разобраться, успокоил их и, отпуская, заверил, что виновные будут наказаны. Тут же вызвал Семена Маликова и, поговорив с ним, понял, что за ним нет особой вины. Но надо было сдержать свое слово, чтобы хотя немного успокоить разбушевавшихся форштадтских казаков. Под влиянием этой сложной обстановки он и пожертвовал Корнеевой, племянницей бывшего сотника, купца Стрюкова. Небольшая потеря для революции, во всяком случае - меньшее из зол. И, не ввяжись в это дело Маликов, можно бы махнуть рукой и забыть.
- Так вот, повторяю: ничего мне не известно, где сейчас Корнеева. Я никуда ее не посылал, ничего ей не поручал. А за свои поступки я сам отвечаю перед своей совестью, перед партией и революцией.
Оба так разгорячились, что не заметили, как дверь приоткрылась и в комнату тихо вошел комиссар Кобзин.
- Как ты отвечаешь, не мое дело, - сказал Семен. - А насчет Корнеевой я тебе так скажу: неправильный твой поступок, товарищ Козлов. Неправильный! И учти, если с ней что случится, то только ты будешь виноват, и я тебе этого не прощу. Понял? Я все расскажу Петру Алексеевичу и попрошу, чтоб тебя судили! И будут судить! А не осудят, я сам тебя прикончу. Своим судом! Понял?
- Мне сдается, Маликов, раньше ты не увлекался анархизмом, а сейчас угрожаешь Козлову самосудом, - это как понимать? - спросил Кобзин.
Семен и растерялся и обрадовался.
- Петр Алексеевич, так вы только послушайте, что придумал товарищ Козлов!
- Ты о Наде Корнеевой? Слышал. Ее надо найти и вернуть. Обязательно! Это я тебе поручаю.
- Товарищ Кобзин, ты не все знаешь, - начал было Козлов, но комиссар прервал его: - А не наоборот ли?
- Нет. Что знаю, то знаю, - убежденно сказал Козлов. - Да ты садись.
- Потопчусь немного, ноги замерзли.
- Вот ты сказал сейчас Маликову - анархия! И правильно сказал! Настоящая анархия получается. Что хочу, то и ворочу! А законность где?
- Подожди, - остановил его Кобзин.
- Нет, Петр Алексеевич, сначала ты подожди. Выслушай меня! В Форштадте Корнеева устроила бандитский налет со стрельбой, грабежом...
- Да никакого грабежа там не было! - возмутился Семен.
- Ты подожди, не рвись в пекло поперед батьки! Все там было! Сено увезли? Увезли. А этот герой, - Козлов кивнул на Семена, - помогал ей в этом добром деле. И без того о нас всякие плетки плетут, когда нет ничего, и то говорят - было невесть что, а тут... Никуда от правды не уйдешь. За такое надобно по рукам бить и к стенке ставить. Ты знаешь, Петр Алексеевич, что за этих самых Рухлиных весь Форштадт поднялся? Может, только этого нам и не хватало? Говоря по совести, - сказал он, непримиримо взглянув на Семена, - тебе тоже следовало бы ввалить горячих. Ну да уж проехало, заворачивать не стоит.
- А ты все же попробуй заверни, - не выдержал Семен, но Кобзин остановил его жестом.
- Рухлиными ты занимался? - спросил он Козлова.
- Само собой. Внимательно допрашивал. А почему ты об этом спрашиваешь?
- Уточняю. И что они, эти Рухлины? Твое мнение?
- Белое офицерье, Петр Алексеевич, - выпалил Семен. - Я по соседству с ними жил. Гады! Они чуть не прихлопнули Надьку Корнееву.
- Офицеры. Это верно. Но не удрали с атаманом. Дома остались. А это для нас, я так понимаю, уже кое-что значит, - сказал Козлов, не обратив внимания на последнюю фразу Маликова.
- И что же именно? - спросил Кобзин.
- Зачем такие вопросы? - обиделся Козлов. Он почувствовал за простыми словами Кобзина что-то невысказанное и забеспокоился. - Мы же не собираемся воевать с теми, кто складывает оружие. Так?
- Да, конечно, - согласился Кобзин и, словно размышляя, повторил: - С теми, кто сложил оружие, воевать мы не собираемся... Но проверять их должны. - Он устало опустился на стул и, будто между прочим, сказал: - У Рухлиных сегодня был обыск, нашли пулемет, три винтовки, гранаты, патроны... Вот так. - И к Семену: - Ступай, Маликов. И свою Надю обязательно найди. Это мое поручение! Задание!