Чего-чего, а такой щедрости Кобзин не ожидал. Что случилось? Конечно, Стрюков не подобрел и не изменил своего отношения к ревкому. Тут что-то другое. Что же именно? Купец не глуп, раскрыть его замыслы не просто. А надо...
- С чего же это вы вдруг так подобрели? - в упор спросил Кобзин. - Не воображайте, что от радости я пущусь перед вами плясать вприсядку. Давайте в открытую. Чего вы от нас хотите за свой, скажем, благородный поступок? Говорите прямо, не бойтесь.
- Вы грозились расстрелом...
- Отменим. Дальше?
- Потом же насчет чужого хлеба, будьте так добры, не знаю я ничего.
- Временно отложим.
- А почему временно?
- Ну отложим. Совсем. Еще что?
- Чтоб разрешили торговать мясом в моих лавках и моим продавцам.
- Почему?
- Чтоб люди знали.
- Хорошо. Но под нашим контролем.
- Тут я не против. И последняя просьба: без вашего пропуска из города выехать невозможно, а табуны-то не рукой подать.
- Пропуск на ваше имя?
- Зачем же? Приказчика пошлю. Коняхин его фамилия. Он у меня за главного хозяина, можно сказать, всему голова.
- Ну, что ж, Коняхин так Коняхин, пусть приходит. Когда думаете послать?
- В любой день. Хоть и завтра можно.
Выйдя из кабинета, Стрюков довольно потер руки - хотя и дорогой ценой, но все же ему удалось отвести нависшую над головой опасность. А там поживем - увидим. Надо срочно разыскать Коняхина.
А Надя в это время горячо доказывала Кобзину, что неспроста Стрюков затеял эту новую игру.
- Посмотрим, посмотрим, - говорил Кобзин. - Возможно, тут кроется что-нибудь... Но все-таки он правильно меня понял... А умирать никому не хочется. Он хитер, да и мы не лыком шиты. Давай продолжим нашу беседу. И условимся - этот разговор секретный, о нем знаешь только ты да я. Согласна?
- Если это нужно, Петр Алексеевич.
- Нужно, очень нужно! И еще одно условие: прошу быть со мной совершенно откровенной. Ты можешь принять мое предложение, можешь и отказаться. Никакой обиды не будет... Так слушай: пользуясь тем, что ты решила ехать в Урмазымскую крепость, я хочу дать тебе одно серьезное поручение. Суть его вот в чем... Сначала выслушай, подумай. Ответ потом дашь.
Кобзин прошелся по комнате.
- Если согласишься, тебе придется побывать в Заорье и на прииске Синий шихан. Повидаешь там комиссаров и командиров красногвардейских отрядов и передашь им письма... - Он замолчал, задумался. - Письма будут коротенькие, они нужны только для того, чтобы там поверили тебе, что ты от нас, главное же в том, что ты должна будешь передать на словах о телефонном разговоре с товарищем Лениным. Обо всем этом я тебе расскажу подробно. На память не жалуешься? Хорошо, это очень важно!.. Повторяю: поручение не только серьезное, но крайне опасное. Письма ни в коем случае не должны попасть в руки беляков. Ты меня понимаешь?
- Конечно, Петр Алексеевич.
- Пока все. Иди, подумай хорошенько, а завтра скажешь о своем решении.
- Хорошо! - отозвалась Надя и пошла к двери, но вдруг решительно остановилась среди комнаты. - А знаете, Петр Алексеевич, мне особенно долго думать не приходится. Я все поняла и, можно сказать, сразу же решила: если это надо, я согласна.
- А ты не спеши, не спеши, - полушутя прикрикнул на нее Кобзин. - Семь раз примерь, один раз отрежь! С окончательным ответом жду завтра утром.
Глава третья
Во время посадки на поезд Надя неожиданно увидела Коняхина. Он изо всех сил проталкивался к вагону, кому-то что-то кричал, кому-то грозил, но в посадочном столпотворении, где все орали и толпились, ничего нельзя было расслышать и понять, кроме одного - что все рвутся к вагону.
Надя пробиралась совсем недалеко от Коняхина; еще бы усилие - и она вслед за приказчиком проникла бы в вагон. Но она сообразила, что ей не следует ехать со стрюковским подпевалой, и стала выбираться из толпы, чтобы пробиться к другому вагону. Это оказалось не таким уж легким делом. Хорошо еще, что руки у Нади были свободны, вся ее поклажа в котомке за плечами. Выбравшись из толпы, Надя подалась к хвосту поезда и там пристроилась в очередь к другой теплушке. Заснеженный и заиндевевший вагон был битком набит, а у широко распахнутой двери еще стояли около десятка мужчин и женщин с котомками, мешками и сундучками в руках. Надя знала, что это "барахольщики". Собрав дома все, что было ценного из одежды, они ехали в станицы, чтобы поменять это свое последнее достояние на хлеб.
На Надю в очереди зашипели, и какой-то мужчина оттолкнул ее прочь. И к какому бы вагону она ни подходила, всюду была толчея, так что уже стало казаться: с этим поездом ей не уехать.
Жаль, что Кобзин запретил брать провожатых. Будь тут Семен - она наверняка бы одной из первых попала в теплушку, самой же туда, пожалуй, не пробиться, А ехать надо. Надо во что бы то ни стало! Сегодня есть поезд, а через сколько дней пустят следующий - неизвестно.
Надя увидела, что у одной теплушки нет очереди, и ринулась туда. Несколько мужчин пытались задвинуть изнутри дверные створки, но, хотя они старательно подбадривали друг друга и, покрякивая, нажимали плечами, дверь не закрывалась.
- Дяденьки, возьмите меня! - взмолилась Надя, подбежав к ним. - Возьмите, пожалуйста!
Но мужчины, занятые своим делом, не обращали внимания на ее просьбы.
В овчинной шубейке и платке, в чиненых-перечиненых валенках, Надя казалась совсем девчонкой. Видя, что на нее не обращают внимания, она подбежала к теплушке и вцепилась в железную скобу, пытаясь взобраться в вагон.
- Куда лезешь? - закричал бородач в солдатской шинели, с пустым левым рукавом, старательно пристегнутым булавкой. - Давай назад, и без тебя духота.
- Дяденька, так мне же ехать надо! - чуть не плача, взмолилась Надя.
- А конхветки тебе не надо? - послышался из вагона женский насмешливый голос.
- Дома тебе сидеть, на печке, а не в поездах ездить, - беззлобно сказал однорукий.
- Так дома с голоду помру. Подсадите!
- Ну, держись!
Однорукий подхватил ее под мышки и, как чурку, зашвырнул в вагон.
Надя даже не успела сказать ему спасибо.
В теплушке народу было битком набито. Те, кому удалось попасть пораньше, как-то пристроились на нарах, многие же сидели прямо на полу, а те, кому не досталось места, стояли. В открытую дверь врывался ветер, и, хотя в вагоне было многолюдно, стоял крепкий мороз. Наконец мужчинам удалось сдвинуть с места словно прикипевшую створку двери. Стало совсем темно, но зато сразу потеплело.
Прокричал паровоз, и поезд тронулся. Оказалось, что среди пассажиров были люди опытные, путешествующие в таких поездах не первый раз и знавшие, что нужно брать с собой в дорогу. Благодаря им вскоре появился зажженный фонарь и запылала чугунная печка. Сразу стало веселее. Когда разместились, то оказалось, что вагон не так уж и переполнен, досталось и Наде местечко в дальнем углу.
Рядом с ней сидела пожилая женщина.
- Откуда ты, доченька? - спросила она.
- Здешняя, городская.
- А едешь куда?
- К тете.
- Далече ехать-то?
Надя рассказала.
- Барахлишко везешь менять?
- Нет у меня ничего. Что на мне, то и все.
- Бедняжка ты, бедняжка, - посочувствовала женщина. - Не больно-то твоя тетка обрадуется. Она ничего живет-то, хлебушко есть?
- Должно быть, есть.
- Звали? Или же сама надумала?
- Письмо пришло.
- Тогда, бог даст, все хорошо обойдется.
Сдержанность и скромность Нади понравились соседке, и она сказала:
- Плохо, что одна едешь. Одну любой может обидеть. Ты держись меня, вдвоем будет поспособнее.
Надя с радостью согласилась.
Поезд двигался медленно, часто останавливался; на каждой остановке в вагон стучали, ломились, но дверь изнутри крепко окрутили проволокой, и ворваться было невозможно.
Утром в вагоне стало просторнее: на каждой большой остановке, собрав свои пожитки, "барахольщики" компаниями покидали вагон.
К вечеру здесь осталось только шесть человек. Все они ехали в степной край за городом Заорье. Среди них был и однорукий солдат. Он снова разжег печку, вскипятил воду в жестяном чайнике, заварил кипяток сушеной морковью.
- Пейте, - приглашал он, - мой чай аппетитно щами припахивает.
Наде показалось, что вкуснее морковного чая она никогда ничего не пила.
Стемнело. Вагон освещался скудными бликами огня из печурки. Наступающая ночь грозила быть холоднее минувшей: стены вагона настолько поостыли, что казались ледяными.
Все шестеро уселись вокруг печки. Однорукий солдат оказался добродушным и разговорчивым, он без устали рассказывал о своей фронтовой жизни, о госпитале, откуда недавно выписался и, вот уже больше месяца, пробирается к себе домой.
Слушая его, Надя не заметила, как уснула. Проснулась от толчка и громкого окрика.
- Проверка документов!
Посреди вагона стояли два офицера в погонах и с кокардами на шапках.
"Белые!" - узнала Надя.
Один держал фонарь, а другой просматривал документы. Однорукому его бумаги вернули сразу.
- Все в порядке. Можешь ехать.
Надя протянула гимназический билет.
- Это еще что?
- Мой документ.
- Документ?! - подозрительно хмыкнул офицер. - Давай сходи!
Надя начала было объяснять, что это удостоверение заменяет удостоверение личности, но ее не стали слушать.
- Расскажешь там, где спросят!
Из шестерых пассажиров вагона задержали только Надю.
На платформе было холодно, натужно посвистывая, крутил ветер. От других вагонов вели по нескольку человек. Надя не могла сообразить, где находится. В черной мгле виднелось небольшое станционное здание, слабо освещенное качающимся на ветру фонарем. Всех задержанных вели к этому зданию. "Разъезд Крутогорино", - прочла Надя над входом. "Так это же совсем рядом с Заорьем", - подумала она, вспомнив рассказ однорукого, жившего неподалеку отсюда.
Задержанных набралось немало, станционный зал оказался набитым до отказа.
"Что же они дальше с нами будут делать? - с беспокойством думала Надя. - Не станут же держать на разъезде?"
Среди задержанных Надя увидела Коняхина. Он держался спокойно, и было похоже, что его нисколько не тревожит создавшееся положение.
- На допрос! - крикнул офицер.
Из зала стали выводить по нескольку человек. Надя старалась не попасться на глаза Коняхину. Ей удалось пристроиться в одну из первых групп. Арестованных повели куда-то в темноту, и Наде показалось, что ведут в степь, и она забеспокоилась: куда? Зачем?
Вскоре из темноты вынырнули неясные очертания построек.
- Поселок Крутогорино! - сказал кто-то.
Нигде ни огонька. Даже в доме, к которому подвели арестованных, на первый взгляд тоже было темно, однако Надя заметила свет, пробивавшийся сквозь щели ставен.
У крыльца стояли подседланные лошади.
- А ну, давай входи! - приказал конвоир.
Арестованных затолкали в сени, скудно освещенные керосиновым фонарем. Когда конвоир открыл дверь в комнату, оттуда донесся чей-то крик, будто там пытали человека. В сенях наступила тишина.
Внезапно страшная дверь широко распахнулась. Два казака вывели полураздетого мужчину. Лицо его было залито кровью, на белой рубахе тоже кровавые пятна; он был или без сознания, или настолько ослаб, что не мог идти, и его волоком тащили казаки.
Кто-то из арестованных тяжко вздохнул.
- А ну не распускать нюни! - прикрикнул конвойный. - Всем краснюкам такое будет.
Их продержали в сенях около часа, Наде же показалось, что прошло очень много времени. Хотя ей было страшно до того, что болели скулы, ныли зубы и тело стало бесчувственным и невесомым, все же хотелось, чтоб скорее кончилась эта пытка ожиданием.
- Давай входи! - пригласил казак, приоткрыв дверь.
Никто не двинулся с места.
- Ну! - крикнул казак. - Или плетюгов захотели?
Тогда как-то само получилось, что Надя, стоявшая крайней, сделала шаг вперед. Казачина схватил ее за воротник шубейки и втащил в комнату.
Здесь было светло, с потолка спускалась большая лампа, от ее яркого света Надя невольно прикрыла глаза; в короткое мгновение она успела заметить, что здесь находятся несколько казаков и солдат, лица у всех хмурые и злые.
- Давай вот в энту горницу, - сказал казак и открыл перед ней другую дверь.
Надя увидела у стола двух офицеров. Один из них был пожилой, с седоватыми длинными усами, второй совсем еще молодой, не старше Семена или Сергея Шестакова. Над верхней губой у него чуть заметно чернели усики.
На столе перед офицерами стоял самовар, чашки, на тарелках лежали куски свиного сала, белый хлеб, нарезанный большими ломтями. Картина казалась совсем мирной: офицеры пили чай, слегка посмеивались, о чем-то дружелюбно разговаривали, курили... Своим видом они не внушали боязни и страха, казалось, что два приятеля собрались почаевничать и что не в этой комнате только что кричал истязуемый человек и не отсюда вывели его, окровавленного, полуживого.
Но Надя знала, что все это было, и что именно эти люди пытали человека, и что именно их, этих людей, ей надо бояться и остерегаться, быть настолько осторожной, чтоб не дать им повода для малейшего подозрения.
- Ну-с, - добродушно спросил седоусый, - будем говорить?
- Пожалуйста, - сказала Надя. - Только я не знаю - о чем?
- Почему задержали?
- Я не знаю. Мне не сказали. Я показала свое удостоверение, а оно почему-то не понравилось. Почему - не знаю.
- Давай сюда.
Надя отдала.
- О! Гимназистка, - неопределенно протянул седоусый и передал Надино удостоверение младшему.
Тот тоже внимательно прочитал его и положил на стол перед старшим.
- Надо полагать, жительница Южноуральска?
- Да.
- Корнеева, Корнеева, Корнеева, - зашептал старший, словно стараясь вспомнить что-то. - Кто родители?
- Мои родители казаки, отец хорунжий, георгиевский кавалер.
- Вон что!
- Где он сейчас? - спросил молодой.
- Убит на войне. Мамы тоже нет. - Как-то так получилось, что голос у Нади дрогнул. - Мы с бабушкой жили у дяди. Фамилия моего дяди Стрюков. Иван Никитич Стрюков, купец; он, правда, не родной мой дядя. Когда не стало отца и умерла мама, он забрал нас к себе - меня и бабушку.
- Подожди, - прервал ее седоусый. - Значит, ты родственница известного купца Стрюкова и жила у него? - видимо не совсем доверяя Наде, переспросил он.
- Да.
- И куда же ты держишь путь? - спросил молодой.
- В Урмазымскую крепость.
- Зачем?
- Там моя тетя.
- Ничего не понимаю, - сказал молодой. - Жить у купца-миллионера Стрюкова и дойти до такого рубища! - Он подошел к Наде и презрительно дернул за рукав шубейки.
Надя поняла, что наступил самый ответственный момент: или она заставит поверить ей, и ее отпустят, или же найдут подозрительной и тогда... Что тогда будет - Надя старалась не думать.
- А что делать? У дяди отобрали дом, дали ему всего одну комнату, а меня выгнали; Ирина, родная дочь Ивана Никитича, и моя бабушка живут в монастыре; я тоже хотела в монастырь, но меня не приняли, боятся тифа.
- В городе тиф? - спросил седоусый.
- Тиф. Народ мрет. И голод. Вот я и поехала. Иван Никитич неохотно отпустил меня. Конечно, у него много знакомых, помогли бы, но за ним следят красные... Подозревают в связи с атаманом.
- Что в сумке? - спросил молодой.
- У меня? Ничего. Кусочек хлеба.
- Покажи.
Надя развязала котомку, достала небольшую краюшку черного, как земля, хлеба.
- Больше ничего?
- Ничего.
- И ты с этим куском хотела добраться до Урмазымской? - спросил седоусый.
Надя ничего не ответила.
Седоусый офицер поднялся, молча взял два ломтя хлеба, на один сложил несколько кусочков сала, прикрыл другим ломтем и, подойдя к Наде, протянул ей.
- На. И счастливой дороги.
Надя растерялась.
- Ну, что вы, что вы!.. Спасибо. Не надо...
- Бери, бери! Своих не обижаем.
- Дают - бери, а бьют - беги, - добродушно улыбаясь, подал голос молодой.
- И быстрее беги на станцию, - посоветовал седоусый. - Может, еще захватишь поезд, а то как бы не пришлось здесь ждать несколько суток. Встретится необходимость - милости просим, поможем, чем сможем.
Надя положила хлеб в котомку, еще раз поблагодарила и, собрав все свои силы и выдержку, направилась к двери не спеша. А как ей хотелось броситься во всю прыть, чтоб скорее исчезнуть из этой комнаты!
- Корнеева! - окликнул ее седоусый.
Надя вздрогнула.
- А удостоверение? Откровенно говоря, мадемуазель, документ у вас не очень убедительный, но кому не известно имя Стрюкова, да и вообще, мне кажется... - Он так и не сказал, что ему кажется. - Возьмите ваше удостоверение и вот пропуск.
Наде и верилось и не верилось, что все закончилось так благополучно и то страшное, чего она боялась, осталось позади.
"Выбраться, скорее выбраться из этого дома!" В передней, где находились казаки и солдаты, ни к кому не обращаясь, она показала пропуск.
- Давай жми, - сказал солдат.
- Да смотри больше сюда не попадай, - хохотнув, добавил другой. - Жаль, что уходишь, а я собирался тебя плеточкой маленько пощекотать.
Надя вышла в сени. Со света ей показалось, что там тьма кромешная и уж очень много людей, гораздо больше, чем было.
К ней кинулась с расспросами какая-то женщина, но конвоир прикрикнул:
- Проходи, проходи, нечего рассусоливать. А ну, пропустите, - добавил он и подтолкнул Надю к выходу.
И тут лицом к лицу Надя столкнулась с Коняхиным. Эта встреча была так неожиданна, что Надя даже остановилась.
- Надежда! Ты чего здесь? - сказал Коняхин, и Надя увидела, как округлились и беспокойно забегали его глаза.
Надя не сразу нашлась, что ответить ему, и промолвила первые попавшиеся слова:
- Да так, по делу...
- И куда, куда сейчас?
- К родне... Родня здесь.
- Разговоры! - крикнул конвойный, и перед лицом Коняхина свистнула плеть.
Конвойный вытолкнул Надю на крылечко и закрыл за ней дверь.
Радости как не бывало. И принесло же этого Коняхина! Сейчас она побежала бы к поезду, а теперь что делать? Хорошо, если Коняхин промолчит. Но нет, надеяться нельзя. А если он скажет - конец! Надо спасаться...
Коняхин не собирался молчать. Встреча с Надей его ошеломила: поразило то, что ее выпустили. Как же это могло быть, ведь она - красная? Выходит, сумела обвести! Теперь она и уйти сможет. Определенно уйдет!
Коняхин рванулся в дверь.
- Мне нужно к начальству, понимаете, к начальству! Очень важное дело, - заговорил он, обращаясь к конвойному. - Можно сказать, разговор о самих красных.
Его пропустили.
Ворвавшись в горницу, где только что была Надя, Коняхин, захлебываясь от торопливости, завопил:
- Держите! Красную держите, только что тут была! Выпустили!
- Что за чушь? - отодвигая стакан с чаем, недовольно спросил седоусый. - Ты кто?