- Коммерция! Я так понимаю, без нее в политике ни на шаг. Вот вы вернетесь в голодный город, а тут хлебец готов, пожалуйста. Мне прибыль, вам - политика.
Рубасов согласился и стал рассказывать о положении в городе, на фронте. Части, перешедшие на сторону красных, представляют собой опасную силу, это закаленные в боях солдаты-фронтовики. Сражаться с ними - значит, рисковать. Правильнее применить к ним хитрый маневр: рвутся красные в город - пожалуйста! Ведь каждому понятно, что солдатня долго не станет здесь околачиваться, все разбегутся по домам. А Красная гвардия передохнет с голоду. Вот почему исключительно строго поставлен вопрос о хлебе.
- Так что смотрите, Иван Никитич, ехать - не ехать - ваше дело, - голос Рубасова стал неприятно скрипучим, - а вот хлеба, на случай нашего ухода, в их руки не должно попасть ни единого зернышка!.
В этих словах Стрюкову послышалась угроза, но он сдержался.
- Стрюков не подведет. Вот так! - И, желая прекратить неприятный разговор, уже тоном гостеприимного хозяина сказал: - Между прочим, Гаврила Сергеевич, вы как раз к ужину угодили. Так сказать, по случаю приезда Ирины Ивановны.
В это время в комнату вошла Анна и сообщила, что на стол подано.
- Вот и кстати, - сказал Стрюков. - Шумни там Ирине Ивановне и гостя зови.
Анна молча вышла.
- А кто у вас? - насторожился Рубасов.
- Поручик один, с Ириной приехал. Тоже из Петрограда. К вам собирается. Ну, это, конечно, уже его дело. Прошу в столовую.
Рубасов решительно поднялся.
- Благодарствую, тороплюсь. Не взыщите строго. Дел столько - суток не хватает. И все же я должен сказать: немного не ко времени вернулась ваша наследница. Дружески советую: подумайте насчет отъезда. Предосторожность никогда не бывает лишней.
- Думано-передумано, Гаврила Сергеевич. Ирина Ивановна, возможное дело, и ударится туда, на Уральск, в Гурьев... А я ни-ку-да!
- А если попадете в лапы большевиков?
И снова тяжелые молоты застучали в висках Стрюкова, в глазах потемнело, и он, размахивая кулаками почти перед самым носом Рубасова, зашипел:
- А вы не пускайте их! Ваше дело - не пускать!..
- Слушайте, любезный Иван Никитич, ну что же это такое? Ей-богу, я удивлен. Если бы я слышал подобные слова не от вас, а ну, скажем, от вашей дочери или вообще человека неосведомленного...
- При чем тут моя дочь?
- Не кричите...
- Она была, господин полковник, в батальоне смерти. Командовала ударной группой! Вот так...
- Прошу простить меня и не понять превратно. Но ваши слова кого угодно могли обидеть. И нам ли пикироваться?
Стрюков махнул рукой.
- Ладно. Говорено - не говорено. Забудем. Но я сказал не для обиды. Вот как я настаивал перед атаманом: надо всю казачню поднять...
Рубасов приблизил лицо к лицу Стрюкова и зло проскрипел:
- А стрелять чем? Солдатским паром?
Прищурив глаз и глядя через голову Стрюкова, он погрозил кому-то.
- Ну, суки, попались бы вы мне! Болтуны! Предатели! - Поймав недоуменный взгляд Стрюкова, он пояснил: - Я имею в виду всех этих мистеров.
- Молчат? - понимающе спросил Стрюков.
Рубасов недовольно махнул рукой.
- Выжидают. Хотят себе цену набить.
Спросив разрешения, в гостиную вошел Обручев.
Увидев полковника, он вытянулся - руки по швам - и словно замер у порога. Рубасов небрежно махнул рукой.
- Проходите, проходите, поручик, - обратился к нему Стрюков, - вам, можно сказать, повезло, - это господин Рубасов, полковник из штаба атамана.
Обручев пристально взглянул на полковника, сдержав готовое вырваться восклицание. Затем сделал шаг вперед и строго отчеканил:
- Господин полковник! Гонимый жаждой справедливости, горя желанием помочь матери Родине в страшный для нее час, я прибыл сюда и прошу содействовать...
Не дослушав его, Рубасов спросил:
- Где служили?
- Третий специальный полк.
Рубасов понимающе кивнул и протянул руку. Поняв его жест, Обручев подал вчетверо сложенный лист.
- Так-с... - Рубасов внимательно прочитал документ и возвратил его Обручеву.
- У поручика папаша был тоже полковником и погиб при защите царского дворца, - сообщил Стрюков.
Рубасов кинул на Обручева вопрошающий взгляд - так ли это? Обручев кивнул: да, так. Рубасов нахмурил лоб, задумался.
- Господа, я оставлю вас на минуту, - предупредил Стрюков и поспешно вышел.
- В контрразведку пойдете? - чуть слышно спросил Рубасов.
- Буду рад служить, - так же шепотом ответил Обручев.
- Вам придется сейчас же ехать со мной.
- Слушаюсь, - по-военному четко ответил Обручев и осторожно спросил: - Простите, господин полковник, вы Рубасов Гавриил Сергеевич?
- Да.
- Начальник карательной группы войск атамана?
- Да, - еще менее охотно ответил Рубасов.
Нарушая правила воинской субординации, Обручев вплотную подошел к полковнику и зашептал, что имеет поручение повидать лично атамана или же его, полковника Рубасова Гавриила Сергеевича.
Полковник, ничем не выдав того интереса, который вызвали слова незнакомого поручика, спокойно спросил:
- Чье поручение?
- В частности, сэра Гопкинса.
- Письмо! - сухо потребовал Рубасов, не решив еще для себя, как ему отнестись к словам этого, невесть откуда свалившегося, посыльного.
Обручев шепотом пояснил, что по ряду известных полковнику причин никакого письма не было. Все сказано ему устно. А кстати, посыльный атамана сотник Нехода не вернется: умер от тифа.
Это уже было доказательство, которое заставило Рубасова поверить словам поручика. Сотник Нехода был доверенным атамана, и через него поддерживалась связь с иностранными резиденциями в Петрограде и в том числе с Гопкинсом. О последней посылке Неходы мог узнать только тот, кому доверяли там.
Рубасов не стал долго раздумывать.
- Оружие нам отправили? - грубо спросил он.
Обручев отрицательно качнул головой:
- Нет.
- Только обещания. Мы же задыхаемся, черт возьми! Ни патронов, ни снарядов...
- Мне обо всем сказано.
- Земля же горит под ногами! - не сдержался Рубасов. - В чем там у них дело?
- Сэр Гопкинс просил передать, что сейчас не время дробить силы и вести борьбу за создание самостоятельного казачьего государства на Урале.
- Ну, это наше дело, и мы сами будем его решать, - прервал полковник.
- Я обязан передать то, что мне поручено. Прошу извинить, если...
- Еще что?
- Сэр Гопкинс советует в наикратчайшее время поднять все казачество оренбургское и уральское. Подавить на местах совдепы, стереть их с лица земли так, чтобы сама мысль об их возрождении стала невозможной.
- Или мы тут в куклы играем? - опять зло сказал Рубасов. - Удивительно, как люди не могут понять простых вещей: мы просим не добрых советов и пожеланий, а оружия!
- Оружие приготовлено к отправке. И будет отправлено, если вы дадите согласие после разгрома красных у себя срочно двинуть казачьи полки на Москву и Петроград. Это сейчас главное. В этом спасение России.
Рубасов недовольно махнул рукой, давая понять поручику, что не хочет слушать его выводов.
- Довольно этих разговоров о России, - сердито бросил он и, уставившись на Обручева немигающим, исподлобья взглядом, тоном требовательным, не допускающим возражений, спросил: - Вот что, поручик, вы передали ультиматум или простое дружеское пожелание? Как должно понимать Гопкинса?
- Я думаю, мне поручено передать, если не ультиматум, то, во всяком случае, условия. Да. Именно так. Сэр Гопкинс дважды повторил, что всесторонняя помощь будет оказана только тогда...
В соседней комнате хлопнула дверь, послышались тяжелые шаги Стрюкова. Предостерегающим жестом Рубасов велел поручику замолчать и торопливо прошептал:
- Прошу следовать за мной.
Неся в каждой руке по две затейливой формы бутылки, в гостиную вошел хозяин.
- Я вас, господа, сейчас угощу таким винцом, что по нынешним временам может только присниться. И то не каждому! Сколько лет не трогал, лишь поглядывал, берег для особо торжественного случая.
Но Рубасову было не до вина. Важное сообщение пришло так неожиданно, что целиком захватило его; он не сумел еще разобраться, как установить, хотя бы для себя, свое отношение к полученной новости. Рубасов готов был послать к дьяволу хозяина вместе с редкостным вином и вообще со всем его гостеприимством, однако постарался изобразить на лице нечто вроде радостного изумления. Взяв одну бутылку, он повертел ее, для чего-то понюхал серебряную пробку и, слегка прищелкнув языком, сказал, что да, узнает божественный нектар, шутливо вздохнул и возвратил бутылку хозяину.
- Этим, Иван Никитич, даже камень раздразнить можно, не то что нашего брата. И я, ей-же-ей, глубоко сожалею, да что там - скорблю, что не смогу принять участие.
- Это как же? - удивился Стрюков. Слова Рубасова, казалось, огорошили его.
- Не могу. Дела. Придется как-нибудь потом, в другой раз. Прошу простить, но...
С лица его слетела улыбка, и оно вновь стало официально-холодным и даже враждебным.
- Вы готовы, поручик?
- С вашего разрешения, господин полковник, я буду готов через несколько минут, - четко отрапортовал Обручев.
Рубасов кивнул, и Обручев торопливо вышел.
- Послушайте, Гаврила Сергеевич, вы куда же собираетесь? Ужин, можно сказать, на столе... Не годится уходить от хлеба-соли. И вы как там себе хотите, не отпущу - и разговору конец!
- Дорогой мой! Не сердитесь. - Рубасов обнял Стрюкова. - И рад бы, но... Ах, кабы не было этого "но", всегда так некстати возникающего! Долг и служба превыше всего. Так что...
Стрюков не стал спорить.
- И поручик с вами?
- Не совсем. Но... Видите, опять - "но"! - попытался отшутиться полковник.
- Он еще не ел. Ирина Ивановна говорит - в дороге весь день не жрали, и тут вот...
- Я думаю, поручик скоро вернется, - успокоил Рубасов хозяина и без всяких предисловий заговорил о другом: - Так я, Иван Никитич, доложу атаману, что самолично слышал ваши заверения насчет хлеба.
Хотя такой переход и был неожиданным, но Стрюкова он все же не застал врасплох.
- Как вам будет угодно, - нехотя проронил Стрюков. И грубовато добавил: - Только никаких заверений я не делал, не буду, и никто меня не заставит. Вот так. А если сказал вам, то сказал просто, душевно, как думаю и как оно есть на самом деле.
Рубасов недобро взглянул на него.
- А я только это и имею в виду, и ничего другого. И вот что... Говорю как ваш друг и доброжелатель: еще раз подумайте насчет отъезда. Мы с вами не только люди-человеки, но, так сказать, и общественные деятели. Каждый наш шаг - это не просто... - увидев Обручева, Рубасов оборвал фразу и протянул руку хозяину. - Всех благ, Иван Никитич. Всех благ!
Рубасов и Обручев ушли.
Проводив их, Стрюков вернулся в гостиную и, заложив руки за спину, зашагал из угла в угол.
Его все больше и больше разбирало зло на Рубасова, и не столько из-за того, что полковник не остался отужинать в такой радостный и торжественный для Стрюкова день, сколько из-за его невнимательности, граничащей с самой дикой неучтивостью по отношению к Ирине. Возможно, и вправду у полковника есть срочные дела, но посидеть еще несколько минут - ничего страшного за это время не произошло бы. А он не стал ждать, уехал, даже не представился Ирине. Неучтиво! Невежливо!
- Папа, ты один?!
Стрюков обернулся на голос и чуть отпрянул назад: перед ним стояла Ирина - и не Ирина! Да, конечно, Ирина, но как же изменила ее незнакомая Стрюкову одежда! На Ирине были легкие хромовые сапоги, черные бриджи, такого же цвета, туго перетянутый офицерским ремнем френч со стоячим, наглухо застегнутым воротником. На правом боку у ремня - небольшая кобура с револьвером. На плечах черные погоны с белой окантовкой и двумя костями, сложенными крест-накрест.
- Да, вот, как видишь, один... - после неловкой паузы, все еще не оправившись и не осмыслив чувств, вызванных столь неожиданным преображением Ирины, в замешательстве ответил Стрюков.
- А твой полковник?
- Уехал. Неотложные дела. Велел кланяться и просил извинить, что не дождался. Сказал, завтра обязательно заедет, - соврал Стрюков, заметив, как по лицу Ирины скользнула чуть заметная гримаса разочарования.
- Так и сказал?
- Надо, говорит, кое о чем порасспросить столичную гостью.
- Я им расскажу! - не то с иронией, не то со скрытой угрозой обронила она.
- И поручик уехал с Рубасовым.
- Обручев тоже уехал с полковником? - удивилась Ирина. - Они же не знакомы.
- Я их тут свел. Поручик-то скоро вернется. Ну, Иринушка, пойдем к столу. Боже ты мой, я и не помню, когда мы с тобой были вот так... одни. Сказать по совести, я даже рад, что они ушли. Ну, дочка, подарила ты мне сегодня радость. Радость великую и нежданную! Пойдем.
- Без Обручева? Ведь он обещал?
- Он-то сам ничего, Рубасов заверил. А вообще, смотри, тебе виднее.
- Неучтиво. Подождем.
- Ты же голодная!
- Немного поклевала, на ходу - Анна подсунула. В детстве я так любила...
Она уселась в кресло, по-мужски закинув ногу на ногу, закурила.
- Много куришь, - не выдержал Стрюков.
- Привычка - вторая натура, - нехотя ответила Ирина. - Милое, хорошее детство, - с оттенком грусти вдруг проговорила она. - Вспоминаешь и думаешь, как же все-таки далеко оно ушло! А иногда кажется, что его и совсем не было. Никогда! Но ведь было?
- Было, а как же! - в тон ей сказал Стрюков.
Ирина вздохнула, забарабанила пальцами по подлокотнику. Стрюков остановился подле нее.
- Это какая же на тебе одежда? - наконец не выдержал он.
Вопрос не сразу дошел до сознания Ирины. Будто со сна, растерянно и смущенно, она взглянула на отца, увидела себя в зеркале.
- Ах, это! Форма женского батальона смерти. А что?
- Да ничего. Не видал такой.
Вошла бабушка Анна, спросила, как быть с ужином, все готово, можно подавать. Ирина сказала, придется еще немного подождать, и спросила, почему не видно Нади.
Преодолевая смущение, бабушка Анна пояснила, что Наде неможется, похоже, прихворнула, жалуется на голову.
- Плети бы ей хорошей, - буркнул Стрюков и, отпустив бабушку Анну, добавил: - Своенравие. Капризы!
- Тиф сюда еще не добрался? - спросила Ирина. - В Петербурге и Москве наповал косит. Все больницы и лазареты, говорят, битком набиты.
- Тут тоже хватает. Этакое столпотворение, голод-холод душат - тут самое время для эпидемий. Еще и чума в гости пожалует. А, пускай душит! Меньше зла на земле останется.
- Если Надька приболела, надо будет врача пригласить. В случае чего - куда-нибудь свезти. Нечего дома тифозный барак устраивать.
- Да она здорова, как бык-трехлеток. Но вообще ты, конечно, права, осторожность не мешает.
Глава десятая
Еще с вечера Надя решила бежать от Стрюкова. Теперь она не спеша оделась в шубейку и, сказав бабушке Анне, что скоро вернется, вышла на крылечко.
Как выскользнуть со двора, чтобы не заметил Василий?
В том, что он может задержать, Надя нисколько не сомневалась.
Раньше Василий был дворником, а в последнее время, когда в городе началась заваруха и Стрюков рассчитал почти всех работников, он стал и ночным сторожем. Видно, по нраву пришелся Ивану Никитичу Василии, если из всех работников выбрал его и одному ему доверил охранять в ночное время богатство и покой своего дома. Наде же Василий не нравился, не нравились его хмурость, его диковатый, горячечный взгляд из-под нависших черных бровей, которым он ее провожал и украдкой как-то особенно пристально поглядывал на нее, его молчаливость и замкнутость. Надя замечала в нем жадность, он ходил в выцветших штанах - заплата на заплате, рубаха тоже сплошь покрыта заплатами. Василий на покупки не разорялся и, видимо, копил копейка к копейке. Перед Стрюковым готов был гнуться до земли и старался во всем услужить ему.
У калитки она увидела чуть заметный в темноте силуэт сидящего там Василия. Туда она не пойдет. А куда? Другого пути нет. Перелезать через каменную ограду? Уж очень высока, ей до верха не дотянуться.
Тут она вспомнила, что в дальнем углу двора, в закутке между амбаром и оградой, сложена высокая поленница дров, березовый аршинный шевырок. Отсюда Василий таскал дрова на кухню и к печкам во всем доме... Если удастся проскользнуть в тот угол, то можно взобраться на поленницу, затем на ограду, спрыгнуть в проулок, и все. Главное - незаметно проскользнуть туда, чтобы не увидел Василий.
А что, если ей вообще не таиться, не прятаться? Ведь Василий приставлен к воротам, и ему нет дела до того, что происходит во дворе. Да, так будет лучше. Если и увидит, не беда, разве не было такого, что ночью Наде или бабушке Анне приходилось бегать в амбар или в кладовую за чем-нибудь? Всякое случалось. Надо идти открыто, безо всяких предосторожностей.
Надя спустилась с крылечка и решительной поступью направилась в дальний угол к амбару.
- Ты, Надька? - негромко окликнул Василий.
- Тень моя, - грубовато ответила Надя, показывая всем своим видом, что никаких дальнейших разговоров с Василием быть не может.
Поленница и впрямь была разобрана с одной стороны, и Наде не составило большого труда взобраться наверх, перешагнуть на ограду и спрыгнуть в проулок.
Стрюковский дом остался за каменной стеной. Надя немного постояла, пока не угомонилось бешено стучавшее сердце. Но долго оставаться здесь нельзя, надо поскорее уходить.
Жаль, Семена нет сейчас в городе. Но какое это имеет значение? Ведь звал же он к себе. Говорил: "Моя изба - это ваша изба". Главное - хотя бы пока устроиться, а там пройдет какое-то время, видно станет, что дальше делать.
Далековато идти. Ночью мало приятного брести по пустынным улицам города, да еще в такое тревожное время. А тут, как нарочно, повалил снег, такой крупный да густой, что все вокруг скрылось из виду. И от этого тишина будто стала настолько плотной, словно тебя замуровали в амбаре и через его каменные стены не доносится ни единого звука.
По узким извилистым переулкам Надя выбралась на Губернскую улицу и торопливым шагом, а где и бегом, заспешила к железнодорожному мосту. Откуда-то сзади сквозь снежную мглу донесся глухой, но частый перестук копыт. Было похоже, что скакал не один десяток конников. Надя забеспокоилась. Цокот копыт о камень становился все явственнее и отчетливее, сомнений не оставалось: скачут в том же направлении. Должно быть, казаки атамана. Как бы не попасться им на глаза, а то в чем-нибудь заподозрят, начнут придираться. Забрать с собой могут.
Надя оглянулась вокруг, ища места, где бы укрыться. Перед ней - небольшой палисадник, в нем густые, заснеженные кусты сирени. Надя перебралась через заборчик и спряталась за кустом. Почти в то же мгновение из снежной мглы вырвалась казачья сотня и промчалась мимо. И плохо, что вдруг так забуранило, и хорошо: буран помог Наде укрыться.
Интересно, куда конники путь держат? Только бы не на мост, не в деповскую слободку. За виадуком начинается пустырь, схорониться там негде.
Но сотня свернула к казачьим казармам.