- Сейчас же распоряжусь, чтобы исправили,- сказал Людвиг, проглотил свое пиво и исчез со скоростью перекати-поля, сплетенного из оголенных нервов.
В тот день я больше не видел его до самого вечера, когда, пожалуй, не слишком разумно решил отметить канун своего рождения несколькими стаканчиками бренди. Этот напиток способен прояснить ваш мозг, как если бы в голове зажегся некий диковинный яркий огонь, но он может также заставить ваш язык нести всякую околесицу. Я сидел один в огромной тихой гостиной, пытаясь что-то сочинить, когда Людвиг вдруг возник передо мной; толстый мягкий ковер приглушил его шаги, как будто он шел по снегу.
- Привет,- сказал Людвиг, серьезно глядя на меня.- Что-то ты поздно засиделся.
- Не спится, вот сижу и пробую писать,- сообщил я.- Нажми кнопку, и словно джинн из бутылки появится ночной дежурный, неся мне бренди, а тебе - что сам закажешь.
Он нажал кнопку и сел напротив, направив на меня слегка озабоченный взор.
- Ты много пишешь,- заметил он.
Чем вовсе не доставил мне удовольствия, поскольку последние полчаса я хмуро таращился на последнюю написанную фразу, соображая, что писать дальше. Я сердито захлопнул блокнот.
- Ага,- сказал я,- много. К сожалению, обилие иностранцев в Борнмуте вредно действует на мой стиль.
- Стиль? Что это?
- Мой слог.
- На него действуют иностранцы? - удивился Людвиг.
- Конечно. Каждый порядочный англичанин подвержен воздействию иностранцев, ты разве не знал? И почему только Всевышний всех не сделал англичанами...
- Но как именно иностранцы воздействуют на тебя? - допытывался он.
- Достаточно того, что они не англичане,- ответил я.- Смотри, вот я выхожу на улицу - и кого же вижу? Английских мужчин и женщин? Ничего подобного - уйму япошек и китайцев, иранцев, эфиопов и уроженцев Басутоленда. Возвращаюсь в гостиницу - и кого вижу там? Англичан? Если бы. Паршивого итальяшку-бармена по имени Луиджи, который выглядит так, словно его прапра-прадеда звали Макиавелли. Официанты - сплошь паршивые испанцы, или паршивые итальянцы, или паршивые португальцы. И могу поклясться, что где-то еще прячется паршивый лягушатник-француз, благоухающий чесноком.
- Но ведь я тоже иностранец,- сказал Людвиг.
- Вот именно. Ты - грязный гунн. С этим общим рынком явный перебор. Скоро в Британию набьется столько паршивых иностранцев, что мне придется ехать за границу, чтобы услышать хорошее английское слово.
Он долго смотрел на меня, потом рассмеялся.
- Грязный гунн,- повторил Людвиг, широко улыбаясь.- Знаю, это ты шутишь.
- Точно,- признался я со вздохом,- шучу.
- А что за книги ты пишешь?
- Романы про секс. Про сексуальных маньяков, бесчинствующих в гостиницах вроде этой.
Он поразмыслил, потом улыбнулся.
- Понимаю, ты опять шутишь,- довольно произнес он. Явился ночной дежурный, и я заказал два двойных бренди, не давая Людвигу опомниться. Он опешил и хотел что-то возразить, но я остановил его жестом руки.
- Праздник,- сказал я, поглядев на часы.
- Праздник? - спросил Людвиг.- Какой именно?
- Через минуту будет полночь,- объяснил я,- затем наступит мой день рождения. Веселье, бурное оживление и все такое прочее. На твоем месте я держался бы от меня подальше - могу вдруг превратиться в тыкву, или в оборотня, или во что-нибудь еще.
- День рождения? Правда? Ты не шутишь?
- Не шучу. Через минуту у меня за плечами будет пятьдесят один славно потраченный впустую год.
Дежурный принес напитки, мы подняли наши стаканы, и когда стрелки часов сошлись на цифре двенадцать, Людвиг встал.
- Поздравляю,- приветствовал он меня,- и желаю еще много-много лет жизни.
- Спасибо,- отозвался я,- тебе того же. Мы выпили.
- Ты чем-то озабочен,- сказал Людвиг, беспокоясь за меня.
- А ты на моем месте не был бы встревожен?
- Но почему?
- Ну как же, вот мне исполнилось пятьдесят два, а все ещё ничего не произошло.
- Так ведь тебе только что исполнилось пятьдесят два года,- серьезно заметил Людвиг.- Разве может сразу что-то произойти?
- Почему бы нет? - спросил я.- Почему бы в гостиную не ворваться пышной смуглянке в прозрачной ночной рубашке и не попросить меня спасти ее от бешеного быка?
- В гостинице? Как сюда может попасть бык?
- На лифте,- ответил я.- Или он мог прокрасться в номер какой-нибудь леди, переодетый горничной, и напасть на нее.
- Ты опять шутишь,- сказал Людвиг, страшно довольный, как будто поймал меня на жульничестве в карточной игре.
Я вздохнул:
- Скажи, Людвиг, что побудило тебя покинуть развеселую жизнь в Германии и перебраться в Борнмут? Здесь заработки лучше?
- Нет-нет,- ответил он.- Просто в Германии все-только тем и заняты, что работают целый день и к вечеру так устают, что ни на что не остается сил. Совсем не веселятся.
- И не шутят? - удивился я.
- Нет, они слишком устают.
- И поэтому ты бежал в Англию?
- Да, мне очень нравится Англия.
Мы помолчали, я уныло размышлял о моем опусе, который никак мне не давался.
- Ты опять чем-то обеспокоен,- озабоченно заметил Людвиг.
- Да нет, просто не ладится что-то с этим проклятым писанием,- объяснил я.- Только и всего. Это называется писательским запором. Пройдет.
Людвиг смущенно посмотрел на меня.
- У меня завтра выходной,- сказал он.- Есть машина - "мерседес".
Я задумался над этим несколько неожиданным сообщением, спрашивая себя, кто из нас перебрал бренди.
- И что? - осторожно осведомился я.
- Я подумал, поскольку у тебя день рождения и ты один во всей гостинице, может быть, захочешь прокатиться,- пояснил он, слегка покраснев.
Я выпрямился в кресле.
- Отличная идея! Ты серьезно? - спросил я, тронутый его добротой.
- Конечно,- просиял Людвиг, видя мой энтузиазм.
- Значит, так,- сказал я.- Ты позавтракаешь со мной, потом мы махнем куда-нибудь. Ты бывал в замке Корф? На полуострове Пэрбек?
- Нет,- ответил Людвиг.- С тех пор как уехала моя девушка, Пенни, я редко куда-нибудь хожу.
- Прекрасно, договорились. Ты заедешь за мной в двенадцать часов, мы где-нибудь перекусим и пропустим по стаканчику, потом проведаем Пэрбек.
Ровно в двенадцать мы встретились в холле. Людвиг выглядел несколько непривычно в рубашке с расстегнутым воротом, без аккуратной бабочки и в яркой спортивной куртке вместо черного пиджака, однако цветистый наряд ничуть не умерил его серьезности. Через Плезэр-Гарденс мы проследовали в "Ройял Бат Баттери" - отель, где во всем Борнмуте, на мой взгляд, подавали наиболее близкие к хорошей французской кухне блюда. По пути заглянули в трактир, чей бармен-ирландец с невыразительным лицом, но с искоркой в глазах, подобной светлячку в бархатно-черной ночи, внушил мне подозрение, что он почитает наш мир весьма забавным.
Людвиг задумался, выбирая напиток. От джина отказался, объяснив бармену, что опасается "болезни горничных". Бармен поглядел на меня, я подмигнул ему. Искорка в его глазах стала ярче, и он заговорил тоном знатока.
От хереса, сообщил он с ярко выраженным ирландским акцентом, развивается подагра и от портвейна - тоже.
От пива, серьезно заметил я, люди толстеют, а это плохо для сердца, как и от бренди, если его пить за обедом. Бармен поведал, что у некоторых завсегдатаев его трактира от обильного потребления виски артерии затвердели так быстро, что эти несчастные превратились вдруг в какие-то неподвижные статуи. Я добавил, что нечто в этом роде бывает от рома, с той разницей, что человек преображается в какую-либо липкую массу вроде патоки. Не желая отставать, бармен рассказал, что водка разъедает внутренности; буквально на днях один завсегдатай скончался, потому что весь его желудок вывалился на пол. И пришлось же потом повозиться с уборкой, вздохнул бармен, потому что бедняга тот ел на завтрак яичницу с беконом. Мысленно я поставил бармену высший бал. Именно такие артистические штрихи отличают добрую ирландскую брехню.
Людвиг осторожно прислушивался к нашей перепасовке. Внимательно посмотрел на мое лицо.
- Вы оба шутите? - произнес он так жалобно, что мне ничего не оставалось, как сознаться.
Мы заказали легкое пиво, и бармен присоединился к нам. Затем Людвиг принялся рассказывать мне, как он предвкушает отпуск.
- И куда же ты поедешь? - спросил я.
- Хотелось бы на юг Франции,- ответил он,- да не получится.
- Почему? У тебя быстрая машина, дороги хорошие. За один день доберешься до Канн.
- Но я должен повидать родных.
- Ты очень хочешь их повидать? - поинтересовался я, вспоминая, как редко члены нашей семьи навещают друг друга, причем являются так же неожиданно, как кукушка к ее пернатым приятелям.
- Нет,- честно ответил он,- но ведь они мои родные. Поэтому я не смогу поехать на юг Франции, где теперь находится моя девушка Пенни.
"Малый явно перебарщивает в своей сыновней привязанности",- подумалось мне.
- Почему бы не повидаться с ними на обратном пути? - предложил я.- Сперва навести Пенни.
Людвиг опешил.
- Или,- продолжал я,- почему бы в этом году не сказать: "К черту родных" - и отправиться... ну, скажем в Мексику?
Он задумался, а мы с барменом молча ждали, удастся ли нам развратить его.
- Хотелось бы повидать Мексику,- произнес наконец Людвиг.- Но там, пожалуй, слишком жарко. В Испании я страдал от жары.
- Почему не пожаловался правительству? - спросил я
- Это было бы не по закону,- сказал он, подумав.
Мы с барменом всем сердцем надеялись, что он пошутил; увы, Людвиг просто констатировал факт. Я обратил на бармена страдальческий взгляд, он ответил мне тем же.
- Ну что ж,- рассудительно произнес я,- есть и более прохладные места. Например, Баффинова Земля.
- В самом деле? - заинтересовался Людвиг.
- Этот наш друг,- я показал на бармена,- может тебе рассказать про Баффинову Землю.
Бармен, с лицом невыразительным, как лужа дегтя принялся полировать какой-то стакан.
- На Баффиновой Земле прохладно,- негромко произ-лес он.- Так прохладно, что там производят особые спиртные напитки, чтобы бутылки не лопались.
Людвиг задумался.
- Какой крепости? - спросил он.
Бармен вздохнул. Чувствовалось, что он начинает понимать мои затруднения.
- На Баффиновой Земле,- пришел я ему на помощь,- тебе пришлось бы испытать на себе гостеприимство эскимосов. Есть в больших количествах ворвань, тереться носами с веселыми эскимосками...
- Что такое ворвань? - пожелал узнать Людвиг.
- Это небольшой, но достаточно важный, изогнутый участок нижней части кишечника кита, достигшего совершеннолетия,- сказал я.
- Пойманного в августе, в полнолуние, когда начинают таять айсберги,- уверенно заявил бармен, чем заслужил мое безмерное восхищение.
- Убитого гарпуном,- смело добавил я.
- Не думаю, чтобы мне это понравилось,- сказал Людвиг.- Должно быть, на вкус что-то вроде рыбы, да? Меня всегда тошнит от копченой селедки и страшно хочется пить.
Я снова посмотрел на бармена, он ответил сочувственным взглядом.
- Видишь,- сказал я ему,- каким приятелем я обзавелся. Настоящий гунн.
- Точно, сэр,- отозвался бармен.- Думаю, неделька-другая в Дублине пошла бы ему на пользу. Не хуже психушки, говорят люди.
- Я подумаю,- обещал я ему.
- В Дублине очень влажно, верно? - спросил Людвиг, искренне желая пополнить свои знания.
- Верно,- ответил бармен.- Его еще называют Северной Венецией. Именно там была изобретена гондола.
- Но я думал...- начал озадаченный Людвиг.
- Пошли,- перебил я, беря его за руку.- Пойдем поедим копченой селедки.
За превосходной трапезой Людвиг облегчил душу, поведав мне про Пенни. Дескать, она и молодая, и веселая (хотя и лишенная чувства юмора, предположил я), но они постоянно ссорятся, постоянно. Она всегда копается, когда надо куда-то собраться, всегда поступает наперекор ему, но самый большой грех - спеша одеться, разбрасывает пополу чулки и бюстгальтеры. Людвиг полагал, что именно эта привычка в сочетании с некоторой разницей в возрасте делает невозможной саму мысль о женитьбе, во всяком случае весьма сомнительной. Я возразил, что это как раз то, что ему нужно: молодая живая особа, которая будет спорить с ним и заставлять ходить по пояс в разбросанных чулках и бюстгальтерах. Сказал, что множество браков распалось из-за чрезмерной аккуратности жены и множество были спасены уроненным вовремя бюстгальтером. Новизна этой идеи поразила Людвига, и после двух бутылок превосходного вина я почти убедил его завести вместе с Пенни собственную гостиницу в Борнмуте, при условии, что она не станет ронять бюстгальтеры в коридорах.
- Я написал ей, приглашая приехать в Борнмут и побыть со мной во время моего отпуска,- признался он.
- И что же она?
- Не ответила. Я очень беспокоюсь,- озабоченно сказал Людвиг.
- Перестань беспокоиться,- твердо произнес я.- Знай ты французскую почту, как я ее знаю, вообще не стал бы беспокоиться. Письмо, в котором говорится, что она приедет и любит тебя, придет в твой сотый день рождения.
Людвиг испуганно воззрился на меня.
- Шутка,- объяснил я.
- О! - воскликнул он с облегчением.- Значит, думаешь, она согласится?
- Непременно,- заверил я его.- Кто может устоять против ухаживания грязного гунна?
Эту шутку он уже знал, а потому громко расхохотался. Потом опять посерьезнел.
- Ты много путешествуешь? - спросил он.
- Порядочно.
- Это... ну... выбивает тебя из колеи?
- Нет. А что?
- Понимаешь, когда приближается отпуск, я всегда страшно нервничаю и у меня расстраивается желудок,- признался Людвиг.- Чем ближе отпуск, тем мне хуже. И когда отпуск начинается, мне так плохо, что я не получаю никакого удовольствия.
- Тебе нужен транквилизатор,- сказал я.- Могу поделиться.
- Поможет? - спросил он с надеждой.
- Конечно. Не забудь напомнить, у меня где-то лежит.
Сам принимаю, когда перетружусь.
- Большое спасибо,- сказал Людвиг.- Хочется хорошо провести отпуск.
- Будешь доволен,- пообещал я.- И Пенни тоже.
В приподнятом настроении мы доехали до парома, который хочется сравнить с воротами в другой мир. Подобно тому как Харон работает на перевозе через Стикс, так местный паром с куда более приятной целью двинулся через пестрящее островками и морскими птицами устье гавани Пула от роя сверкающих белизной отелей Борнмута в клочок пасторальной Англии, будто не изменившийся с позапрошлого века. Здесь широкие зеленые луга на покатых холмах были обнесены оградами из темного, колючего и косматого, точно волосы ведьмы, терновника. На исчерченных, словно вельвет, аккуратными бороздами полях стаи грачей летели за пахарем, будто чайки за кораблем. Живые изгороди были обвешаны лимонно-желтыми сережками, верба щеголяла пушистыми комочками цвета котикового меха.
Переплетенные на фоне неба черные голые ветки окостенелых деревьев на гребнях холмов создавали впечатление замысловатых синих витражей, замаранных тут и там первыми прутиками грачиных и сорочьих гнезд. Людвиг включил магнитофон, и машина начала вибрировать от громких мажорных звуков баварской музыки. Казалось, слышно, как мозолистые руки хлопают по кожаным шортам и как отбивают такт горные ботинки веселящихся баварцев с огромными пивными кружками. Забавный контраст ландшафту, через который мы проезжали...
Еще один поворот, и на коническом бугре в просвете между двумя высокими зелеными холмами мы увидели остатки замка Корф, этакий гнилой динозаврий зуб, торчащий из зеленой десны. Только центральная часть замка смогла устоять против фугасов и пушечных ядер кромвелевских вандалов и возвышалась теперь подобно остерегающему пальцу, покрытая щербинами, населенная галками, в одно и то же время жуткая и жалкая.
Оставив машину, мы пошли к замку. От холодного свежего воздуха и выпитого вина слегка кружилась голова. Две приземистые башни, напоминающие бугристые пивные кружки, охраняли вход под массивной аркой; поблизости остатки стены венчала еще одна башня, наклоненная под острым углом, подобно дереву, упрямо противостоящему попыткам ветра и воды повалить его на землю. Заложенный под нее в свое время фугас был недостаточно мощным, чтобы разрушить циклопическую шахматную фигуру из пэрбекского известняка.
Опережая нас, в том же направлении шагала высокая девушка с темными волосами. У нее были восхитительные длинные ноги, какими, кажется, природа наградила только американских девушек; ноги породистого скакуна, растущие чуть ли не от ушей.
Для просвещения Людвига я приступил к чтению лекции по истории Англии.
- Именно здесь,- сказал я, показывая на арку,- было совершено одно из ряда многих убийств. Эльфрида подло расправилась с Этельредом Нерешительным. Он охотился тут поблизости и решил навестить ее брата. А Эльфрида была, конечно же, его мачехой и страшно ревновала Этельреда, потому что он не испытывал по отношению к ней эдипова комплекса. Короче, когда Этельред Нерешительный - его еще называют Неустойчивым - перебрал меда...
- Меда? Что это? - спросил внимательно слушавший меня Людвиг.
- Три части водки, одна часть пчелиного меда с водой и щепотка ангостуры горькой,- отчеканил я и с удовольствием отметил, что девушка впереди сменила широкий шаг на более плавную поступь, чтобы лучше слышать меня.- Так вот,- продолжал я,- Этельред Нерешительный промчался на коне через мост под этой аркой и приветствовал мачеху со всей теплотой, позволительной человеку, свободному от эдипова комплекса. Сказал, что желает увидеть брата. Мачеха ответила, что его брат в темнице забавляется пыточными орудиями и что его сейчас позовут. А пока, предложила она, может быть, Этельред выпьет немного меда, чтобы восстановить силы. Этельред согласился.
Тем временем мы подошли к будке, где продавались входные билеты, и я смог рассмотреть лицо девушки. Она была очень хороша. Девушка купила путеводитель; мой слух уловил ее американский акцент. Поворачиваясь, она встретилась со мной глазами, улыбнулась и помахала мне путеводителем.
- Некоторые люди,- громко сказал я,- и не подозревают, что ждет их дальше.
Девушка помешкала, потом стала медленно подниматься по откосу к развалинам самого замка - достаточно медленно, чтобы и дальше слышать наш разговор.
- Что случилось потом? - спросил Людвиг.
- А вот что: Эльфрида смешала мед в шейкере из бараньего рога и налила Этельреду. Когда он нагнулся, чтобы взять свой рог, она вонзила ему в спину нож - не очень-то гостеприимный жест, ведь он был совсем не готов к этому. После чего она сбросила его тело в колодец - по-английски, как ты знаешь, "велл". Отсюда старая английская поговорка: "Олл из велл зэт эндс велл" - "Все хорошо, что хорошо кончается".
- И полиция не поймала ее? - спросил Людвиг.
- Не поймала. Несколько месяцев брали отпечатки пальцев у всех обитателей замка - и все без толку. Старый Скотленд-Ярд терялся в догадках.
- А кем же был этот эдипов комплекс? - допытывался Людвиг, желая досконально разобраться в исторических фактах.