Прихоть королевы пробудила в нем череду странных мыслей, совершенно новых и потому еще более невероятных.
Первое, что он почувствовал, было недоверие и тревога.
- Что с вами? - спросил он королеву. - Вы хотите снова отложить или нарушить наш вчерашний уговор?
- Нимало, государь.
- Умоляю вас, перестаньте шутить! Дело слишком важное. Я должен, я хочу ехать в Париж; я более не могу от этого уклоняться: моя свита предупреждена, люди, которые будут меня сопровождать, назначены еще вчера вечером.
- Государь, я вовсе не собираюсь вам мешать, однако…
- Подумайте, - сказал король, постепенно воодушевляясь и храбрясь, - подумайте, ведь известие о том, что я еду в Париж, уже, должно быть, дошло до парижан, они приготовились к встрече, они ждут меня, и если добрые чувства, что, по слухам, вызвал мой предстоящий приезд, сменятся гибельной враждебностью… Подумайте, наконец…
- Но, государь, я не спорю с вами, я покорилась еще вчера и не отступаюсь от своих слов сегодня.
- Тогда, сударыня, зачем эти околичности?
- Я говорю без всяких околичностей.
- Простите, но тогда к чему эти вопросы о моем платье, о моих планах?
- О платье я в самом деле говорила, - отвечала королева, силясь улыбнуться, но улыбка ее постепенно гасла, становилась все более печальной.
- Чем же вам не нравится мое платье?
- Я хотела бы, сударь, видеть вас без кафтана.
- Он не идет мне? Этот лиловый шелковый кафтан? Но парижане привыкли меня в нем видеть; им нравился на мне этот цвет, с которым к тому же хорошо сочетается голубая орденская лента. Вы и сами не раз говорили мне об этом.
- Я ничего не имею против цвета вашего кафтана, государь.
- Тогда в чем дело?
- В подкладке.
- Право, ваша улыбка так загадочна… подкладка… что за шутки!..
- Увы, я уже не шучу.
- Так! Теперь вы щупаете мой камзол, он вам тоже не по душе? Белая тафта с серебром, вы мне сами вышивали кайму, это один из моих любимых камзолов.
- Против камзола я также ничего не имею.
- Какая вы странная! Что же вас смущает: жабо, вышитая батистовая рубашка? Разве я не должен был одеться как можно тщательнее перед отъездом в свой славный город Париж?
Мария Антуанетта горько улыбнулась; нижняя губа Австриячки, предмет стольких насмешек, надменно выпятилась, словно наполнившись всеми ядами гнева и ненависти.
- Нет, государь, - сказала она, - я не корю вас за ваш красивый наряд, я говорю лишь о подкладке, о подкладке - и только!
- Подкладке моей вышитой рубашки? Да объяснитесь же наконец?
- Ну что ж! Слушайте! Король, которого ненавидят, король, который становится помехой, готов броситься в самую гущу семисот тысяч парижан, упоенных победами и своей революцией; поэтому королю, хотя он и не средневековый рыцарь, не повредили бы добрые железные латы и шлем с забралом из доброй миланской стали; он должен быть неуязвим для пуль, стрел, камней, ножей.
- В сущности, вы правы, - задумчиво сказал Людовик XVI, - но, милая моя, я не Карл Восьмой, не Франциск Первый и даже не Генрих Четвертый; нынешняя монархия беззащитна под покровом бархата и шелка, я пойду словно бы нагишом в моем шелковом кафтане, более того, на мне будет настоящая мишень, вот здесь, прямо на сердце, - мои ордена.
Королева издала приглушенный стон.
- Государь, - сказала она, - поговорим серьезно. Вы увидите, увидите, что вашей жене не до шуток.
Она сделала знак г-же Кампан, оставшейся в глубине комнаты, и та достала из ящика шифоньера какой-то продолговатый, широкий и плоский предмет в шелковом чехле.
- Государь, - продолжала королева, - сердце короля принадлежит прежде всего Франции, это верно, но я свято верю, что оно принадлежит также его жене и детям. Я не хочу подставлять это сердце вражеским пулям. Я приняла свои меры, чтобы уберечь от опасности моего мужа, моего короля, отца моих детей.
С этими словами она вынула из шелкового чехла кольчугу из маленьких стальных колечек, сплетенных с таким чудесным искусством, что гибкая и упругая кольчуга казалась сшитой из арабского муара.
- Что это? - спросил король.
- Поглядите, государь.
- По-моему, кольчуга.
- Вот именно, государь.
- Кольчуга, доходящая до самой шеи.
- С маленьким воротничком, предназначенным, как видите, для того, чтобы прятаться под воротником камзола или под галстуком.
Король взял кольчугу в руки и стал с любопытством разглядывать ее.
Королева обрадовалась этому благосклонному вниманию.
Ей казалось, король любовно считает каждое колечко в этой чудесной сети, струящейся в его руках с податливостью шерстяного трико.
- Какая великолепная сталь! - восхитился он.
- Не правда ли, государь?
- И дивная работа!
- Не правда ли?
- Действительно, я даже не знаю, как вам удалось раздобыть такое чудо!
- Я купила ее вчера вечером у одного человека; он давно предлагал мне ее на случай военного похода.
- Чудесно, чудесно! - повторял король, любуясь кольчугой с видом знатока.
- Она вполне сойдет за жилет от вашего портного, государь.
- Вы полагаете?
- Примерьте.
Король не сказал ни слова; он сам снял свой лиловый кафтан.
Королева трепетала от радости; она помогла Людовику XVI снять ордена, а г-жа Кампан - камзол и рубашку.
Тем временем король сам отстегнул шпагу. Тот, кто посмотрел бы в это мгновение на королеву, увидел бы, как лицо ее засветилось торжеством. Это было высшее блаженство.
Король позволил снять с себя галстук, и нежные руки королевы надели ему на шею стальной воротник. Затем Мария Антуанетта собственными руками застегнула кольчугу.
Она прекрасно облегала тело, прикрывая проймы, и была на подкладке из тонкой кожи, чтобы сталь не терлась о тело.
Кольчуга была длиннее кирасы и хорошо защищала тело. Под рубашкой и камзолом она была совершенно незаметна. Она не делала короля ни на пол-линии толще и нимало не стесняла движений.
- Она не слишком тяжела?
- Нет.
- Ну поглядите, государь, что за чудо? - говорила королева, хлопая в ладоши. - Не правда ли? - обратилась она к г-же Кампан, которая застегивала последние пуговицы у короля на манжетах.
Госпожа Кампан радовалась так же простодушно, как и королева.
- Я спасла моего короля! - воскликнула Мария Антуанетта. - Попробуйте, положите-ка на стол эту невидимую кольчугу, попытайтесь разрезать ее ножом, пробить пулей, попытайтесь, попытайтесь!
- Гм! - промычал король с сомнением.
- Попытайтесь! - повторила она с воодушевлением.
- Охотно сделаю это из любопытства, - сказал король.
- Можете не трудиться, это бесполезно, государь.
- Как, вы не хотите, чтобы я доказал вам превосходное качество вашего чуда?
- Вот они, мужчины! Вы думаете, я поверила бы чужим равнодушным свидетельствам, когда речь идет о жизни моего супруга, о спасении Франции?
- Мне кажется, однако, именно так вы и поступили, Антуанетта: поверили продавцу на слово.
Она с очаровательным упрямством покачала головой.
- Спросите у милейшей Кампан, чем мы с ней занимались сегодня утром.
- Чем же, Боже мой? - спросил заинтригованный король.
- Впрочем, что я говорю, не утром, а ночью. Мы, как две сумасшедшие, отослали всю прислугу и заперлись в ее спальне, которая находится в дальней части дворца на отшибе, рядом с комнатами пажей, вчера вечером перебравшихся в Рамбуйе. Мы убедились, что никто нас не потревожит, прежде чем мы осуществим наш замысел.
- Боже мой! Вы меня не на шутку пугаете. Какие же намерения были у двух Юдифей?
- Юдифи до нас далеко, - сказала королева, - во всяком случае, по части шума. Хотя вообще сравнение чудесное. Кампан несла мешок, где лежала эта кольчуга, а я - длинный немецкий охотничий нож моего отца, верный клинок, убивший столько кабанов.
- Юдифь! Все-таки Юдифь! - воскликнул король со смехом.
- У Юдифи не было тяжелого пистолета, я взяла его у вас и приказала Веберу зарядить.
- Пистолет!
- Конечно! Надо было видеть, как ночью, дрожа от страха, пугаясь всякого шороха, прячась от посторонних взглядов, мы мчались по пустынным коридорам, как две голодные мыши; Кампан заперла три двери, завесила последнюю; мы надели кольчугу на манекен, на который надевают мои платья, прислонили его к стене, и я твердой рукой, клянусь вам, нанесла по кольчуге удар ножом; лезвие согнулось, нож выскочил у меня из рук и, к нашему ужасу, воткнулся в паркет.
- Дьявольщина! - бросил король.
- Подождите.
- Кольчуга осталась цела? - спросил Людовик XVI.
- Подождите, говорю вам. Кампан подняла нож и сказала: "Вы недостаточно сильны, сударыня, рука у вас, быть может, дрогнула, я крепче вас, вот увидите". Она схватила нож и нанесла по манекену, прислоненному к стене, такой ужасный удар, что мой бедный немецкий клинок обломился. Смотрите: вот два куска, ваше величество, из оставшейся части я хочу заказать для вас кинжал.
- Это невероятно! - сказал король. - А что же кольчуга?
- Царапина наверху и еще одна - пониже.
- Любопытно взглянуть.
- Вы увидите.
И королева принялась раздевать короля с чудесным проворством, чтобы он мог поскорее восхититься ее изобретательностью и ее подвигами.
- Вот здесь слегка повреждено, мне кажется, - сказал король, указывая пальцем на маленькую вмятину длиной с дюйм.
- Это след пистолетной пули, государь.
- Как, вы стреляли из пистолета, вы сами?
- Вот сплющенная пуля, она еще черная. Ну как, теперь вы верите, что ваша жизнь в безопасности?
- Вы настоящий ангел-хранитель, - сказал король и начал медленно снимать кольчугу, чтобы получше рассмотреть царапину от ножа и след пули.
- Представьте себе, как я боялась, государь, - сказала Мария Антуанетта, - когда мне надо было стрелять из пистолета по кольчуге. Дело даже не в ужасном шуме, которого я так боялась; но когда я стреляла в доспех, предназначенный, чтобы вас охранять, мне казалось, будто я стреляю в вас; я боялась увидеть зияющую дыру, и тогда мои труды, мои заботы, мои надежды пошли бы прахом.
- Дорогая жена, - сказал Людовик XVI, - сколько предусмотрительности!
И он положил кольчугу на стол.
- Так что же вы? Что вы делаете? - спросила королева.
Она взяла кольчугу и снова подала королю.
Но он с улыбкой, полной благодарности и достоинства, сказал:
- Нет. Благодарю вас.
- Вы отказываетесь? - вскричала королева.
- Отказываюсь.
- Одумайтесь, государь.
- Ваше величество! - взмолилась г-жа Кампан.
- Но это спасение; это жизнь!
- Возможно, - согласился король.
- Вы отвергаете помощь, которую посылает вам сам Господь!
- Довольно! - отрезал король.
- О! Вы отказываетесь! Отказываетесь!
- Да, отказываюсь.
- Но они убьют вас!
- Дорогая моя, когда в восемнадцатом веке дворяне идут в поход, под пули, они надевают суконный кафтан, камзол и рубашку; когда они отправляются отстаивать свою честь в поединке на шпагах, они оставляют только рубашку. Я первый дворянин королевства - и не буду делать ни больше ни меньше, чем мои друзья. Более того, там, где они надевают сукно, я один вправе носить шелк. Благодарю, дорогая жена, благодарю, моя славная королева, благодарю.
- Ах! - воскликнула королева в отчаянии и восхищении, - почему его не слышит армия?
Что до короля, он спокойно оделся, казалось даже не понимая, какой героический поступок он совершил.
- Может ли погибнуть монархия, - прошептала королева, - которая сохраняет гордость в такие мгновения!
VIII
ОТЪЕЗД
Когда король вышел от королевы, его сразу окружила свита и офицеры, назначенные сопровождать его в Париж.
Это были г-да де Бово, де Вильруа, де Нель и д’Эстен.
Жильбер стоял среди толпы, ожидая, чтобы Людовик XVI хоть мельком заметил его.
По лицам придворных было видно, что они никак не могут поверить в твердость намерений короля.
- После завтрака мы едем, господа, - сказал король.
Заметив Жильбера, он обратился к нему:
- Ах, вот и вы, доктор, очень хорошо. Вы знаете, что я беру вас с собой?
- Я в распоряжении вашего величества.
Король прошел к себе в кабинет и два часа работал.
Затем он вместе со всеми домочадцами прослушал мессу, а около девяти сел за стол.
Завтрак проходил как обычно; правда, Мария Антуанетта, которую после мессы видели с опухшими, покрасневшими глазами, пожелала участвовать в королевской трапезе, чтобы побыть с мужем подольше, однако не съела ни кусочка.
Она привела с собой детей; взволнованные материнскими наставлениями, дети переводили тревожный взгляд с отца на офицеров свиты и гвардейцев.
Время от времени по слову матери дети вытирали слезы, дрожавшие у них на ресницах, и зрелище это пробуждало жалость одних, ярость других и скорбь всех присутствующих.
Король держался мужественно: продолжал завтракать, несколько раз обращался к Жильберу, не глядя на него, почти все время беседовал с королевой, и в голосе его неизменно звучала большая нежность.
Наконец он отдал распоряжение офицерам.
Он заканчивал трапезу, когда ему доложили, что в конце большой аллеи, которая ведет к Плас-д’Арм, показалась плотная толпа людей, идущих пешком из Парижа.
В то же мгновение офицеры и гвардейцы выбежали из зала; король поднял голову, взглянул на Жильбера, но видя, что тот улыбается, спокойно продолжал есть.
Королева побледнела, наклонилась к г-ну де Бово и попросила его пойти узнать, в чем дело.
Господин де Бово поспешил спуститься во двор.
Королева подошла к окну.
Пять минут спустя г-н де Бово вернулся.
- Ваше величество, - сказал он входя, - это национальные гвардейцы; по столице вчера разнесся слух, что ваше величество намеревается ехать в Париж, и вот десять тысяч человек вышли вам навстречу; а поскольку вы припозднились, они успели дойти до Версаля.
- Какие у них намерения, как вы полагаете?
- Самые лучшие, - ответил г-н де Бово.
- Все равно! - воскликнула королева. - Закройте ворота.
- Ни в коем случае, - сказал король, - вполне достаточно того, что двери дворца закрыты.
Королева нахмурила брови и бросила взгляд на Жильбера.
Он ждал взгляда королевы, ибо предсказание его уже наполовину сбылось. Он обещал, что придет двадцать тысяч человек: десять тысяч были уже здесь.
Король обернулся к г-ну де Бово:
- Распорядитесь, чтобы этим славным людям дали подкрепиться, - приказал он.
Господин де Бово вторично спустился и передал экономам повеление короля. Затем вновь вернулся.
- Ну что? - спросил Людовик XVI.
- Ваше величество, парижане громко спорят с господами королевскими гвардейцами.
- Как? - удивился король. - Они вступили в спор?
- О, они соревнуются в учтивости. Узнав, что король отправляется в путь через два часа, они хотят подождать отъезда его величества и идти позади кареты.
- Но, - вступила в разговор королева, - они, я полагаю, идут пешком?
- Да, ваше величество.
- Ну вот! А у короля в карету впряжены лошади, и они бегут быстро, очень быстро. Вы знаете, господин де Бово, что у короля есть привычка ездить быстро.
Она подчеркнула эти слова, что означало: "Позаботьтесь о том, чтобы королевская карета летела как на крыльях".
Король знаком велел прекратить обсуждение.
- Я поеду шагом, - сказал он.
Королева вздохнула; вздох походил на вопль ярости.
- Несправедливо, - спокойно добавил Людовик XVI, - заставлять бежать этих славных людей: они так хотели меня почтить. Я поеду медленно, шагом, чтобы все могли за мной поспеть.
Среди присутствующих пробежал одобрительный рокот; однако на некоторых лицах отразилось осуждение, особенно заметное у королевы: она считала такое добросердечие слабостью.
Тем временем кто-то распахнул окно.
Королева удивленно обернулась: это Жильбер воспользовался своим правом королевского медика и приказал открыть окно, чтобы проветрить столовую, где стоял запах пищи и находилось более ста человек.
Доктор встал за занавесью подле открытого окна, через которое доносились голоса собравшейся во дворе толпы.
- Что случилось? - спросил король.
- Ваше величество, - ответил Жильбер, - национальные гвардейцы стоят на самом солнцепеке, им, верно, очень жарко.
- Отчего бы не пригласить их позавтракать с королем? - тихо сказал королеве один из ее приближенных офицеров.
- Их надо проводить в тень, разместить в мраморном дворике, в вестибюлях - везде, где прохладно, - велел король.
- Десять тысяч людей в вестибюлях! - воскликнула королева.
- Если распределить их повсюду равномерно, то всем хватит места, - сказал король.
- Разместить повсюду? - переспросила Мария Антуанетта. - Но, ваше величество, таким образом вы укажете им дорогу к своим покоям.
Не прошло и трех месяцев, как это внушенное ужасом предположение оказалось пророчеством и сбылось оно здесь же, в Версале.
- Многие из них пришли с детьми, - мягко заметил Жильбер.
- С детьми? - переспросила королева.
- Да, ваше величество, многие взяли с собой детей, как будто отправлялись на прогулку; дети одеты как маленькие гвардейцы: так велик энтузиазм по отношению к новому установлению.
Королева раскрыла было рот, чтобы ответить, но тут же опустила голову.
Она хотела сказать что-нибудь ласковое, но гордыня и ненависть помешали ей.
Жильбер внимательно посмотрел на нее.
- Ах! - воскликнул король. - Бедные дети! Если люди берут с собой детей, не станут же они причинять зло человеку, который сам является отцом семейства; тем более надо провести их в тень, этих бедных малышей. Впустите, впустите их.
Жильбер тихонько покачал головой, как бы говоря хранившей молчание королеве: "Вот, государыня, вот что надо было сказать: я предоставил вам такую возможность. Эти слова передавались бы из уст в уста и на целых два года обеспечили бы вам любовь народа".
Королева поняла немой упрек Жильбера и залилась краской.
Она почувствовала свою ошибку и мысленно сослалась на чувство гордости и неуступчивость, надеясь, что Жильбер поймет ее без слов. Тем временем г-н де Бово отправился к национальным гвардейцам выполнять поручение короля.
Вооруженная толпа, допущенная по приказу короля во дворец, разразилась криками радости и одобрения.
Бесчисленные приветственные возгласы и пожелания взвились к небу; сплетаясь, смешиваясь, они рождали ровный гул, достигавший слуха королевской четы и успокаивавший ее относительно намерений Парижа, внушавшего такой страх.
- Ваше величество, - спросил г-н де Бово, - каков будет приказ свите?
- А как там спор национальной гвардии с моими офицерами?
- О, ваше величество, рассеялся, угас, эти славные люди так счастливы, что говорят теперь: "Мы пойдем куда нам скажут. Король наш общий, куда он - туда и мы".
Король посмотрел на Марию Антуанетту; та скривила нижнюю губу в презрительной улыбке.