- Передайте национальным гвардейцам, - сказал Людовик XVI, - пусть размещаются где угодно.
- Государь, - вмешалась Мария Антуанетта, - не забудьте, что неотъемлемое право вашей гвардии - находиться у королевской кареты.
Видя нерешительность короля, офицеры поспешили поддержать королеву.
- Все это, конечно, так, - проговорил король. - Ну да ладно, посмотрим.
Господа де Бово и де Вильруа ушли, чтобы отдать необходимые распоряжения.
В Версале пробило десять часов.
- В путь, - сказал король, - дела оставляю на завтра. Не годится заставлять этих славных людей ждать.
Мария Антуанетта, раскрыв объятия, подошла попрощаться с королем. Дети с плачем повисли на шее у отца. Растроганный Людовик XVI мягко пытался высвободиться из их объятий: он с трудом скрывал переполнявшее его волнение.
Королева останавливала всех офицеров, хватая одного за рукав, другого за шпагу.
- Господа! Господа! - говорила она.
Это красноречивое восклицание вверяло им судьбу короля, который только что спустился вниз.
В ответ все прикладывали руку к сердцу, потом к шпаге.
Королева благодарно улыбалась.
Жильбер выходил одним из последних.
- Сударь, - сказала ему королева, - это вы посоветовали королю ехать; это вы уговорили его, несмотря на мои мольбы; подумайте, сударь, какую вы взяли на себя ответственность перед супругой и матерью!
- Я знаю, ваше величество, - спокойно ответил Жильбер.
- И вы вернете мне короля целым и невредимым, сударь? - торжественно спросила королева.
- Да, ваше величество.
- Вы отвечаете за него головой!
Жильбер поклонился.
- Помните! Головой! - повторила Мария Антуанетта с угрозой и беспощадностью самовластной правительницы.
- Да, да, головой, - сказал доктор с поклоном, - да, ваше величество, и грош цена была бы этому залогу, если бы я полагал, что король в опасности; но я убежден, что нынче я веду его величество к победе.
- Я хочу получать вести каждый час, - добавила королева.
- Вы будете их получать, клянусь.
- Теперь идите, сударь, я слышу барабанный бой: король отправляется в путь.
Жильбер поклонился и, спустившись по парадной лестнице, оказался лицом к лицу с адъютантом, который разыскивал его по поручению короля.
Его посадили в карету г-на де Бово, церемониймейстера: пока он не проявил себя, его не желали сажать ни в одну из королевских карет.
Жильбер улыбнулся, оказавшись один в этой украшенной гербом карете и видя, как г-н де Бово гарцует возле дверцы королевского экипажа.
Затем ему пришло в голову, что ехать вот так в карете, украшенной короной и гербом для него просто нелепо.
Он еще терзался сомнениями, когда услышал, о чем говорят национальные гвардейцы, обступившие карету; с любопытством заглядывая в окошко, они шептали:
- Ах, вон там - принц де Бово!
- Да нет, - отвечал другой голос, - ошибаешься.
- Это принц, - видишь, на карете герб.
- Герб, герб… Говорю тебе, это еще ничего не значит. Черт побери! Подумаешь, герб, ну и что?
- Как что! Раз на карете герб господина де Бово, значит, в ней господин де Бово.
- Господин де Бово патриот? - спросил женский голос.
- Гм! - произнес национальный гвардеец.
Жильбер снова улыбнулся.
- Да я же толкую тебе, - возразил первый спорщик, - что это не принц. Принц толстый, а этот худой; принц в мундире капитана гвардии, а этот в черном сюртуке, это интендант.
Недовольный ропот достиг ушей Жильбера, приниженного этим не очень лестным званием.
- Ну нет, смерть всем чертям! - вскричал грубый голос, заставивший Жильбера вздрогнуть, голос человека, локтями и кулаками прокладывавшего себе дорогу к карете. - Нет, это и не господин де Бово и не интендант, это храбрый и прославленный патриот, можно сказать, самый прославленный из всех патриотов. Ну, господин Жильбер, какого черта вы делаете в этой карете?
- Вот тебе раз! Это вы, папаша Бийо! - воскликнул доктор.
- Тысяча чертей! Уж я постарался не упустить случай, - ответил фермер.
- А Питу? - спросил Жильбер.
- О, он тут, поблизости. Эй, Питу! Скорей сюда!
В ответ на это приглашение Питу, энергично работая плечами, протиснулся прямо к Бийо и с восхищением поклонился Жильберу.
- Добрый день, господин Жильбер, - сказал он.
- Добрый день, Питу, добрый день, друг мой.
- Жильбер! Жильбер! Кто это? - спрашивали в толпе.
"Вот что значит слава! - думал доктор. - Одно дело - известность в Виллер-Котре, а другое - в Париже; да здравствует популярность!".
Он вышел из кареты, которая ехала очень медленно, и, опершись на руку Бийо, продолжал свой путь пешком вместе с толпой.
Он в немногих словах поведал фермеру о своем посещении Версаля, о благих намерениях короля и королевской семьи. За несколько минут он провел среди окружающих столь успешную пропаганду роялизма, что, простодушные и очарованные, эти славные люди, еще охотно доверяющие хорошим впечатлениям, долго кричали "Да здравствует король!", и крик этот, подхваченный теми, кто шел впереди, едва не оглушил Людовика XVI в его карете.
- Я хочу видеть короля, - сказал взволнованный Бийо, - я должен увидеть его вблизи. Я ради этого шел. Хочу посмотреть, какое у него лицо. Честного человека сразу видно. Давайте подойдем поближе, подойдем, господин Жильбер, ладно?
- Подождите, это будет нетрудно, - отвечал Жильбер, - я вижу адъютанта господина де Бово: он кого-то ищет в нашей стороне.
И правда, всадник, осторожно прокладывая себе путь среди усталых, но радостных пеших путников, пытался подъехать к карете г-на де Бово.
Жильбер окликнул его:
- Не доктора ли Жильбера вы ищете, сударь?
- Его самого, - ответил адъютант.
- Я к вашим услугам.
- Хорошо! Господин де Бово прислал за вами от имени короля.
Услышав эти слова, Бийо вытаращил глаза, а толпа расступилась; Жильбер, сопровождаемый Бийо и Питу, устремился за всадником, который повторял:
- Пропустите, господа, пропустите, именем короля! Посторонитесь!
Вскоре Жильбер поравнялся с дверцей королевской кареты, двигавшейся со скоростью запряженной быками повозки эпохи Меровингов.
IX
ПУТЕШЕСТВИЕ
Как мы сказали, Жильбер, Бийо и Питу неотступно следовали за адъютантом г-на де Бово, с трудом продираясь сквозь толпу, и наконец приблизились к карете короля, который в сопровождении господ д’Эстена и де Вилькье медленно продвигался вперед среди растущей толпы.
Их глазам предстало зрелище занимательное, неслыханное, необычное, ибо такого еще не бывало. Все эти национальные гвардейцы - крестьяне, неожиданно ставшие воинами, - приветствовали короля радостными криками, благословляли его, старались попасться ему на глаза и, вместо того чтобы вернуться домой, оставались в толпе, сопровождающей короля.
Почему? Кто знает; наверно, то было безотчетное побуждение. Они уже видели и хотели вновь увидеть любимого монарха.
Ибо следует заметить, что в ту эпоху французы глубоко чтили Людовика XVI и воздвигали бы ему алтари, если бы г-н де Вольтер не внушил французам презрение к алтарям.
Итак, Людовик XVI не имел алтаря единственно оттого, что вольнодумцы слишком уважали его, чтобы подвергнуть такому унижению.
Людовик XVI увидел Жильбера, опирающегося на руку Бийо, следом за ними поспешал Питу, по-прежнему вооруженный огромной саблей.
- Ах, доктор, какая прекрасная погода и какой прекрасный народ!
- Вот видите, государь, - ответил Жильбер, затем, наклонившись к королю, добавил: - Что я обещал вашему величеству?
- Да, сударь, да, и вы сдержали слово.
Король снова поднял голову и намеренно громко сказал:
- Как ни медленно мы едем, мне кажется, это все же слишком быстро для такого величественного зрелища.
- Ваше величество, - возразил г-н де Бово, - вы делаете треть льё в час. Трудно ехать медленнее.
И правда, лошади останавливались поминутно; звучали торжественные речи, раздавались приветственные возгласы; национальные гвардейцы братались - слово это только что было найдено - с солдатами королевской гвардии.
"Вот ведь как, - размышлял Жильбер, философски созерцая эту занятную картину, - раз они теперь братаются, значит, прежде они были врагами?".
- Послушайте, господин Жильбер, - сказал Бийо вполголоса, - я изрядно поглядел на короля, изрядно его послушал. Ну что ж, мое мнение таково: король - славный малый!
И восторг, воодушевлявший Бийо, заставил его произнести последние слова так, что их услышал король и его свита.
Свита начала смеяться.
Король улыбнулся, потом одобрительно кивнул головой:
- Вот эта похвала мне по душе.
Слова эти прозвучали достаточно громко, чтобы Бийо их услышал.
- Вы правы, ваше величество, я не бросаюсь похвалами направо и налево, - сказал Бийо, на равных вступая в беседу с королем, как когда-то Мишо с Генрихом IV.
- Это мне тем более лестно, - промолвил король в большом замешательстве, не зная как быть, чтобы не уронить свое королевское достоинство и при этом проявить учтивость, как подобает достойному патриоту.
Увы! Бедный государь еще не привык называть себя королем французов. Он все еще почитал себя королем Франции.
Ликующему Бийо было невдомек, что Людовик, с философской точки зрения, отрекся от титула короля и принял звание человека; Бийо, чувствовавший, как близок их разговор простодушному деревенскому языку, гордился, что понимает короля и король понимает его.
Начиная с этого мгновения Бийо воодушевлялся все больше и больше. Он, как сказано у Вергилия, "пил из черт" короля долгую любовь к конституционной монархии и сообщал ее Питу, а тот, переполненный своей собственной любовью и избытком любви Бийо, изливал свои чувства вначале громкими, затем пронзительными, затем невнятными криками:
- Да здравствует король! Да здравствует отец народа!
Эти перемены в голосе Питу объяснялись тем, что он начал терять голос.
Питу совершенно охрип, когда процессия дошла до Пуэн-дю-Жур, где г-н Лафайет верхом на знаменитом белом скакуне сдерживал не привыкшие к дисциплине, бурлящие когорты национальной гвардии, с пяти часов утра ожидавшие приезда короля.
Ведь было уже около двух часов.
Встреча короля с новым вождем вооруженной Франции ублаготворила присутствующих.
Однако король начинал чувствовать усталость: он умолк и ограничивался улыбками.
Главнокомандующий парижским ополчением, со своей стороны, уже не командовал, он отдавал распоряжения взмахами руки.
Королю было приятно слышать, что возгласы "Да здравствует король!" раздавались почти так же часто, как "Да здравствует Лафайет!". К сожалению, эти лестные для его самолюбия возгласы звучали в последний раз.
Жильбер не отходил от дверцы королевской кареты. Бийо был рядом с Жильбером; Питу - рядом с Бийо.
Верный своему обещанию, Жильбер сумел за время пути отправить к королеве четырех гонцов.
Эти гонцы несли лишь добрые вести, ибо короля всюду встречали, бросая в воздух шляпы; правда, на всех этих шляпах блестела кокарда с цветами нации - своего рода упрек белым кокардам королевской охраны и самого короля.
Эта разница кокард была единственным, что омрачало радость Бийо.
У Бийо на треуголке красовалась огромная трехцветная кокарда.
На шляпе короля была белая кокарда, так что вкусы короля и подданного совпадали не полностью.
Эта мысль так занимала Бийо, что он высказал ее Жильберу, когда тот кончил разговаривать с его величеством.
- Господин Жильбер, - спросил он, - почему король не носит национальную кокарду?
- Потому, дорогой Бйио, что король либо не знает, что существует новая кокарда, либо считает, что его кокарда и должна быть национальной.
- Нет, нет, ведь у него кокарда белая, а наша - трехцветная.
- Погодите! - прервал Жильбер, видя, что Бийо готов пуститься в разглагольствования, - кокарда короля белая, как французский флаг. Король тут ни при чем. Кокарда и флаг были белыми задолго до того, как он появился на свет; впрочем, дорогой Бийо, белый флаг покрыл себя славой, и белая кокарда тоже. Белая кокарда была на шляпе бальи де Сюфрена, когда он водружал наше знамя на Индостанском полуострове. Белая кокарда была на шляпе шевалье д’Ассаса, именно по ней немцы узнали его ночью, когда он спасал своих солдат. Белая кокарда была у маршала Саксонского, когда он разбил англичан при Фонтенуа. Наконец, белая кокарда была у господина де Конде, когда он разбил имперцев при Рокруа, Фрейбурге и Лансе. И это далеко не все подвиги белой кокарды, дорогой Бийо, между тем как у национальной кокарды все впереди: быть может, она оправдает предсказание Лафайета и обойдет весь мир, но пока она еще не успела ничем прославиться, ибо ей всего три дня от роду. Поймите, я вовсе не хочу сказать, что те, кто ее носит, будут сидеть сложа руки, но в конце концов, пока они ничего не совершили, король вправе повременить.
- Как это они ничего не совершили, - возразил Бийо, - а кто же взял Бастилию?
- Конечно, - грустно согласился Жильбер, - вы правы, Бийо.
- Вот почему, - победно заключил фермер, - вот почему королю следовало бы носить трехцветную кокарду.
Жильбер сильно ткнул Бийо локтем в бок, ибо заметил, что король их слушает; потом стал шепотом увещевать фермера:
- Вы что, Бийо, с ума сошли? Кому, по-вашему, нанесло удар взятие Бастилии? По-моему, королевской власти. А вы хотите нацепить на короля трофеи вашей победы и знаки его поражения? Безумец! Король исполнен великодушия, доброты, откровенности, а вы хотите превратить его в лицемера?
- Но, - возразил Бийо более покладисто, однако не сдаваясь окончательно, - удар был направлен не против особы короля, а против деспотизма.
Жильбер пожал плечами с великодушным превосходством победителя, который не хочет добивать поверженного противника.
- Нет, - продолжал Бийо, воодушевляясь, - мы сражались не против нашего доброго короля, но против его охранителей.
Ведь в ту эпоху в политике говорили "охранители" вместо "солдаты", как на сцене говорили "скакун" вместо "лошадь".
- Впрочем, - с умным видом рассуждал Бийо, - раз он с нами, значит, он их осуждает, а раз он их осуждает, значит, нас он одобряет. Мы, завоеватели Бастилии, старались ради своего счастья и его славы.
- Увы! Увы! - прошептал Жильбер, сам как следует не знавший, как сообразовать то, что выражает лицо короля и то, что происходит у него в душе.
Что до короля, он снова начинал различать сквозь неясный гул шагов отдельные слова завязавшегося рядом с ним спора.
Жильбер, заметив, что король прислушивается, прилагал все усилия, чтобы увести Бийо со скользкого пути, на который тот ступил.
Внезапно процессия остановилась; Людовик XVI и его свита прибыли на Кур-ла-Рен, к старинной заставе Конферанс на Елисейских полях.
Там их ждала депутация выборщиков и эшевенов под предводительством нового мэра Байи, за ними выстроились триста гвардейцев под командованием полковника и, по меньшей мере, триста членов Национального собрания, разумеется принадлежащих к третьему сословию.
Двое выборщиков прилагали все силы и всю ловкость, чтобы удержать в равновесии серебряное позолоченное блюдо - на нем лежали два огромных, времен Генриха IV ключа от города Парижа.
При этом величественном зрелище все разговоры смолкли; люди в группах и в шеренгах приготовились выслушать обмен торжественными речами по столь важному случаю.
Байи, достойный ученый, хороший астроном, против воли избранный депутатом, против воли назначенный мэром, против воли ставший трибуном, сочинил длинную речь. Эта речь в строгом соответствии с самыми строгими правилами ораторского искусства должна была начаться с похвалы королю и его царствованию, начиная с прихода к власти г-на Тюрго и кончая взятием Бастилии. В пылу красноречия он едва не изобразил короля зачинщиком событий, которым измученный народ всего лишь покорился, да и покорился, как мы видели, нехотя.
Байи был чрезвычайно доволен приготовленной речью, как вдруг нежданное происшествие - Байи сам рассказывает об этом в своих "Воспоминаниях" - подсказало ему новое вступление, куда более живописное, чем он сочинил; впрочем, оно одно и сохранилось в памяти народа, всегда запоминающего верные и, главное, красивые слова, основывающиеся на подлинном событии.
Двигаясь навстречу королю вместе с эшевенами и выборщиками, Байи тревожился, не слишком ли тяжелы ключи, которые собирались преподнести королю.
- Уж не думаете ли вы, - сказал он со смехом, - что, показав этот "монумент" королю, я потащу его обратно в Париж?
- Что же вы с ним сделаете? - спросил один из выборщиков.
- Что сделаю? Либо отдам вам, либо брошу в придорожную канаву.
- Не вздумайте так поступать! - воскликнул негодующий выборщик. - Разве вы не знаете, что это те самые ключи, которые город Париж преподнес Генриху Четвертому после осады? Они бесценны: это старинная работа.
- Вы правы, - согласился Байи, - ключи, подаренные Генриху Четвертому, завоевавшему Париж, дарят Людовику Шестнадцатому, который… ну, тоже, что-нибудь такое, на этом можно построить хорошую антитезу.
И взявшись за карандаш, достойный мэр немедля предварил подготовленную заранее речь следующим вступлением:
"Государь, я вручаю Вашему Величеству ключи от славного города Парижа. Это те ключи, что были подарены Генриху IV. Он отвоевал свой народ, а сегодня народ отвоевал своего короля".
Фраза была красивая, справедливая, она врезалась в память парижан; эти слова - единственное, что сохранилось в памяти народной из речи Байи, более того - из всех его произведений.
Что до Людовика XVI, он одобрительно покивал головой, но залился краской, ибо почувствовал эпиграмматическую иронию этих слов, скрытую под маской почтения и украшенную цветами красноречия, затем тихо пробормотал:
- Мария Антуанетта не попалась бы на удочку притворного почтения господина Байи и сумела бы ответить злосчастному астроному совсем иначе, чем собираюсь сделать я.
Поэтому Людовик XVI, внимательно слушавший начало речи г-на Байи, вовсе не слышал ее конца; не слышал он и речи г-на Делавиня, главы выборщиков: он пропустил ее мимо ушей от первого до последнего слова.
Однако когда речи кончились, король, боясь разочаровать ораторов, желавших доставить ему радость, ответил очень достойным образом; без каких-либо намеков на услышанное, он сказал, что почести, которые воздал ему город Париж и выборщики, ему бесконечно приятны, после чего отдал приказ ехать дальше.
Но прежде чем продолжить путь, он отослал своих гвардейцев, дабы ответить милостивым доверием на полуучтивость городских властей в лице выборщиков и г-на Байи.
И карета, одна среди огромной толпы национальных гвардейцев и любопытных, поехала быстрее.
Жильбер и его спутник Бийо по-прежнему держались возле правой дверцы.
Когда карета пересекала площадь Людовика XV, с другого берега Сены раздался выстрел; белый дымок, словно дым ладана, поднялся в голубое небо и тотчас развеялся.