- Ваше величество, - доложил он, - доктор Жильбер, который приехал к королю по важному и не терпящему отлагательств делу, просит вас принять его, поскольку король час назад уехал в Мёдон.
- Пусть войдет! - сказала королева, пристально глядя на дверь твердым, жестким взглядом.
Пока Андре отступала назад, чтобы найти поддержку у мужа и опереться на его крепкую руку, на пороге появился Жильбер.
XXIV
ДЕНЬ 5 ОКТЯБРЯ
Окинув взглядом участников только что описанной нами сцены, Жильбер почтительно приблизился к Марии Антуанетте:
- Позволит ли мне королева в отсутствие ее августейшего супруга сообщить ей вести, которые я привез?
- Говорите, сударь, - сказала Мария Антуанетта. - Видя, как быстро вы скачете, я собрала все свое мужество, ибо заподозрила, что вы привезли дурную весть.
- Разве было бы лучше, если бы дурная весть застала вас врасплох? Зная о том, что ей грозит, королева, с присущим ей здравым смыслом и верным суждением, пойдет навстречу опасности и тогда, быть может, опасность отступит перед ней.
- Говорите же, сударь, в чем опасность?
- Ваше величество, семь или восемь тысяч вооруженных женщин вышли из Парижа и идут в Версаль.
- Семь или восемь тысяч? - презрительно переспросила королева.
- Да, но они будут останавливаться по пути, и, быть может, когда они придут сюда, их будет уже пятнадцать или двадцать тысяч.
- И что они собираются здесь делать?
- Они хотят есть, ваше величество, они идут просить хлеба у короля.
Королева посмотрела на Шарни.
- Увы, ваше величество, - сказал граф, - мое предвидение сбылось.
- Что же делать? - спросила Мария Антуанетта.
- Прежде всего предупредить короля, - сказал Жильбер.
Королева резко обернулась.
- Короля! О нет! - воскликнула она. - Зачем волновать его?
Это был крик души. В нем проявилось мужество королевы: себя она считала сильной, но в муже боялась встретить слабость и не хотела, чтобы это видели посторонние люди.
Но был ли посторонним Шарни? Был ли посторонним Жильбер?
Нет, напротив, само Провидение послало одного из них защищать королеву, другого - защищать короля.
Шарни ответил одновременно королеве и Жильберу: поступившись гордостью, он вновь обретал всю свою власть.
- Ваше величество, - сказал он, - господин Жильбер прав, нужно предупредить короля. Короля еще любят; он выйдет к женщинам, обратится к ним с речью, и это их обезоружит.
- Но кто возьмется предупредить короля? - спросила королева. - Дорога несомненно перекрыта, и это опасное предприятие.
- Король в Мёдонском лесу?
- Да, и если, что весьма вероятно, дороги…
- Я солдат вашего величества… - просто прервал Шарни. - А солдат на то и солдат, чтобы быть убитым.
Он не стал дожидаться ответа и не услышал, как королева вздохнула; он быстро сбежал по лестнице, вскочил на лошадь и вместе с двумя другими всадниками поскакал в Мёдон.
Как только он скрылся из виду, в последний раз помахав Андре (стоя у окна, она провожала его взглядом), внимание королевы привлек далекий шум, похожий на рев волн в бурю. Казалось, шум этот поднимается от самых дальних деревьев парижской дороги, которая просматривалась в тумане до самой окраины Версаля.
Вскоре горизонт стал так же страшен для глаза, как и для уха; серый туман прорезали белые частые полосы дождя.
И все же, несмотря на грозовое небо, Версаль наполнялся народом.
К замку спешили гонцы. Они несли весть о многочисленной колонне, идущей из Парижа. При мысли о радостных и легких победах минувших дней одни из них чувствовали угрызения совести, другие - ужас.
Встревоженные солдаты переглядывались и не торопились браться за оружие. Похожие на пьяных, которые стараются стряхнуть хмель, офицеры, обескураженные явным замешательством солдат и ропотом толпы, не знали, на что решиться. От предчувствия несчастий, в которых их обвинят, у них перехватывало дыхание.
Со своей стороны, королевские телохранители, а их было почти триста человек, не растерялись. Они хладнокровно седлали лошадей, испытывая лишь ту нерешительность, что овладевает солдатом перед сражением с незнакомым противником.
Как бороться против этих женщин, пустившихся в путь с грозным оружием в руках, но достигших цели без оружия, не в силах поднять руку от усталости и голода!
Однако на всякий случай гвардия строится, обнажает сабли и ждет.
Наконец женщины появляются. На полпути они разделились и шли двумя дорогами: одни через Сен-Клу, другие через Севр.
Прежде чем расстаться, они разделили восемь хлебов: это было все, что нашлось в Севре.
Тридцать два фунта хлеба на семь тысяч человек!
Добравшись до Версаля, они едва волочили ноги: три четверти женщин бросили свое оружие по дороге. Майяру удалось уговорить остальных оставить оружие в домах, стоящих у городских ворот.
Когда они вошли в город, Майяр предложил:
- Чтобы никто не сомневался в нашей преданности королевской власти, давайте запоем: "Да здравствует Генрих IV!".
И умирающим голосом, в котором едва хватало силы, чтобы попросить хлеба, женщины затянули песню в честь короля.
Поэтому велико было удивление всех, кто находился во дворце, когда, вместо криков и угроз, они услышали песню, и особенно когда увидели едва держащихся на ногах певиц: шатаясь, как пьяные, от голода, они прижались своими истощенными, несчастными, мертвенными, грязными, мокрыми от воды и пота лицами к решетке; когда увидели тысячи страшных лиц и множество рук, сжимавших ее золоченые прутья.
Позже из этой фантастической толпы стали раздаваться зловещие завывания; в центре ее вспыхивали молнии.
Кроме того, время от времени все эти корчащиеся в предсмертных судорогах люди отпускали поддерживавшую их решетку и протягивали руки между прутьями.
Одни, раскрыв дрожащие ладони, молили о милости.
Другие, сжав кулаки, грозили местью.
О, то была мрачная картина!
Наверху дождь, внизу грязь…
Среди осаждающих - голод и угроза.
Среди осажденных - жалость и сомнение.
Пока все ждали Людовика XVI, королева, полная лихорадочной решимости, приказала готовиться к обороне; постепенно вокруг нее собрались придворные, офицеры, высшие должностные лица.
Среди них она заметила г-на де Сен-При, министра.
- Ступайте спросите, чего хотят эти люди, - сказала она.
Господин де Сен-При спускается вниз, пересекает двор и подходит к решетке.
- Чего вы хотите? - спрашивает он у женщин.
- Хлеба! Хлеба! Хлеба! - наперебой кричат они.
- Хлеба! - сердито отвечает г-н де Сен-При. - Когда у вас был только один хозяин, у вас было вдоволь хлеба, а теперь их у вас больше тысячи - и вот к чему это привело.
С этими словами, приказав не открывать ворота, г-н де Сен-При удаляется под крики голодных женщин.
Но тут вперед выходит депутация, и перед ней ворота все же приходится открыть.
Майяр от имени женщин обратился к Национальному собранию; он добился того, что его председатель вместе с депутацией из двенадцати женщин отправился к королю.
В то мгновение, когда депутация во главе с Мунье выходит из Национального собрания, король галопом подъезжает ко дворцу со стороны служб.
Шарни отыскал его в Мёдонских лесах.
- А, это вы, сударь, - удивился король. - Вы меня искали?
- Да, ваше величество.
- Что случилось? Я вижу, вы мчались во весь опор?
- Ваше величество, в Версале сейчас находится десять тысяч женщин: они пришли из Парижа просить хлеба.
Король пожал плечами, но не столько с презрением, сколько с жалостью.
- Увы, - сказал он, - будь у меня хлеб, я не стал бы ждать, чтобы они приходили за ним в Версаль.
И все же, воздержавшись от других замечаний и бросив грустный взгляд вслед удаляющейся охоте, которую ему приходилось покидать, он сказал:
- Ну что ж, поехали в Версаль.
И он повернул в Версаль.
Король, как мы уже сказали, только что вернулся, когда на Плас-д’Арм раздались громкие крики.
- Что там такое? - спросил Людовик XVI.
Вошел бледный как смерть Жильбер.
- Ваше величество, - сказал он, - ваши гвардейцы под предводительством господина Жоржа де Шарни напали на председателя Национального собрания и депутацию, которую он к вам ведет.
- Не может быть! - восклицает король.
- Вы слышите - это кричат те, кого убивают. Смотрите, смотрите, все разбегаются.
- Откройте ворота! - приказывает король. - Я приму депутацию.
- Но, ваше величество! - останавливает его королева.
- Откройте ворота, - повторяет Людовик XVI. - Королевские дворцы искони служат убежищем.
- Увы! - говорит королева. - Быть может, кому угодно, только не королям.
XXV
ВЕЧЕР 5 ОКТЯБРЯ
Шарни и Жильбер устремляются вниз по ступенькам.
- Именем короля! - кричит один.
- Именем королевы! - кричит другой.
И в один голос добавляют:
- Откройте ворота!
Но, прежде чем этот приказ был выполнен, председателя Национального собрания уже успели сбить с ног посреди двора и топчут ногами.
Рядом с ним на земле лежат две раненые женщины из депутации.
Жильбер и Шарни бросаются на помощь; пути этих двух людей, один из которых принадлежит к высшему обществу, другой вышел из низов, пересеклись.
Один хочет спасти королеву из любви к ней, другой хочет спасти короля из любви к королевской власти.
Когда ворота распахнулись, женщины хлынули во двор; они кинулись к рядам гвардейцев, к солдатам Фландрского полка: они грозят, они просят, они осыпают ласками. Нелегко сопротивляться женщинам, умоляющих мужчин именем их матерей и сестер!
- Пропустите, господа, пропустите депутацию! - кричит Жильбер.
И все расступаются, чтобы пропустить Мунье и несчастных женщин к королю.
Король, которого Шарни успел предупредить, ждет депутацию в зале рядом с часовней.
Мунье будет говорить от имени Национального собрания.
Луизон Шамбри, цветочница, что била в набат, будет говорить от имени женщин.
Мунье произносит несколько слов и представляет королю юную цветочницу.
Она делает шаг вперед, раскрывает рот, но говорит только:
- Ваше величество, хлеба!
И падает без чувств.
- Помогите ей! - кричит король. - Помогите!
Андре подбегает к королю и подает ему свой флакон с нюхательной солью.
- Ах, ваше величество, - говорит Шарни королеве с укоризной.
Королева бледнеет и удаляется в свои покои.
- Приготовить экипажи, - приказывает она. - Его величество и я уезжаем в Рамбуйе.
Тем временем бедная девушка пришла в себя; почувствовав себя в объятиях короля (он подносил к ее лицу флакон с солью), она стыдливо вскрикнула и хотела поцеловать ему руку.
Но король остановил ее.
- Милое дитя, - сказал он, - позвольте мне вас поцеловать, вы это заслужили.
- О ваше величество, ваше величество, вы так добры, отдайте же скорее приказ!
- Какой приказ? - спросил король.
- Приказ привезти пшеницу, чтобы прекратился голод.
- Дитя мое, - сказал король, - я с радостью подпишу такой приказ, но, право же, боюсь, что вам не будет от него большого проку.
Король сел за стол и начал писать, как вдруг прозвучал выстрел, а вслед за ним довольно оживленная ружейная пальба.
- Ах, Боже мой, Боже мой, - воскликнул король, - что там еще? Подите посмотрите, господин Жильбер.
Эту перестрелку вызвал второй, ответный выстрел, сделанный по группе женщин.
Первый же выстрел - одиночный - сделал человек из толпы: он перебил руку гвардейскому лейтенанту г-ну Савоньеру в то мгновение, когда тот занес ее, чтобы поразить молодого безоружного солдата, который, раскинув руки, заслонял женщину, стоявшую на коленях позади него.
На этот ружейный выстрел гвардейцы ответили пятью или шестью выстрелами из карабинов.
Две пули попали в цель: одна женщина упала замертво, другая была тяжело ранена; ее унесли.
Народ не остался в долгу, и два гвардейца в свой черед упали с лошадей.
В это время раздались крики: "Разойдись! Разойдись!". Мужчины из Сент-Антуанского предместья прикатили три пушки и установили эту батарею напротив ворот.
К счастью, льет проливной дождь, и сколько ни подносят фитиль к запалу, отсыревший порох не загорается.
В это мгновение чей-то голос тихо шепчет на ухо Жильберу:
- С минуты на минуту приедет господин де Лафайет, он уже в полульё отсюда.
Жильбер тщетно оглядывается по сторонам: он ищет, кто сказал ему эти слова; но кто бы их ни сказал, это добрая весть.
Он видит лошадь без всадника - это лошадь одного из убитых гвардейцев, - вскакивает в седло и во весь опор мчится в сторону Парижа.
Вторая лошадь без всадника устремляется за ним; но не успевает она проскакать и двадцати шагов по площади, как чья-то рука хватает ее за узду. Жильбер оглядывается, думая, что кто-то разгадал его намерение и хочет броситься в погоню.
Но о погоне никто и не помышляет. Люди оголодали, они думают о еде и убивают лошадь ударом ножа.
Лошадь падает, и ее тотчас разрывают на куски.
Тем временем королю, как и Жильберу, доложили: "Господин де Лафайет спешит в Версаль".
Король только что подписал Декларацию прав человека, которую передал ему Мунье.
Король только что подписал приказ пропускать зерно, о котором просила Луизон Шамбри.
С этой декларацией и этим приказом, призванными успокоить умы, Майяр, Луизон Шамбри и толпа женщин отправились в обратный путь.
На въезде в город они встретили Лафайета; Жильбер торопил его, и он мчался во весь опор, ведя за собой национальную гвардию.
- Да здравствует король! - закричали Майяр и женщины, поднимая декреты над головой.
- А вы говорили, что его величеству грозит опасность, - удивляется Лафайет.
- Скорее, скорее, генерал! - воскликнул Жильбер. - Вы сами все увидите.
И Лафайет пришпоривает коня.
Национальная гвардия вступает в Версаль с барабанным боем.
Когда барабанный бой достигает дворца, король чувствует, как кто-то почтительно трогает его за рукав.
Он оборачивается: перед ним стоит Андре.
- Ах, это вы, госпожа де Шарни. Что делает королева?
- Ваше величество, королева умоляет вас уехать, не дожидаясь прихода парижан. Под прикрытием вашей гвардии и солдат Фландрского полка вы проедете повсюду.
- Вы придерживаетесь того же мнения, господин де Шарни? - спросил король.
- Да, ваше величество, но тогда вам надо сразу пересечь границу, в противном случае…
- В противном случае?
- Лучше остаться.
Король покачал головой.
Он остается, но вовсе не потому, что у него хватает храбрости остаться, просто у него нет сил уехать.
Он тихо шепчет:
- Сбежавший король! Сбежавший король!
И прибавляет в полный голос, обращаясь к Андре:
- Скажите королеве, пусть едет одна.
Андре идет исполнять поручение.
Пять минут спустя появляется королева; она подходит к королю.
- Зачем вы пришли, ваше величество? - спрашивает Людовик XVI.
- Чтобы умереть с вами, государь, - отвечает королева.
- Ах! - пробормотал Шарни. - Сейчас она поистине великолепна.
Королева вздрогнула: она слышала его слова.
- Я и правда думаю, что смерть для меня лучше, чем жизнь, - сказала она, глядя на него.
В это мгновение барабанный бой национальной гвардии раздался под самыми окнами дворца.
В покои короля стремительно вошел Жильбер.
- Ваше величество, теперь вам нечего опасаться. Господин де Лафайет здесь, - доложил он.
Король недолюбливал Лафайета, но не более того. Королева - другое дело: она всей душой его ненавидела и не скрывала этого.
По этой причине новость, которая казалась Жильберу самой радостной в такую минуту, была встречена молчанием.
Но Жильбер был не из тех, кого может смутить молчание коронованных особ.
- Вы слышите, ваше величество? - громко спросил он короля. - Господин де Лафайет внизу, он ждет распоряжений вашего величества.
Королева продолжала хранить молчание.
Король сделал над собой усилие:
- Передайте ему мою благодарность и пригласите от моего имени подняться сюда.
Офицер поклонился и вышел.
Королева отступила на три шага назад, но король почти повелительным жестом остановил ее.
Придворные разделились на две группы.
Шарни и Жильбер остались возле короля.
Остальные отступили вслед за королевой и встали позади нее.
На лестнице послышались шаги, и в дверях показался г-н де Лафайет.
В наступившей тишине из группы, окружавшей королевы, раздался чей-то голос:
- Вот Кромвель.
Лафайет улыбнулся:
- Кромвель не пришел бы к Карлу Первому в одиночестве.
Людовик XVI бросил взгляд на вероломных друзей, которые своими речами могли сделать человека, пришедшего к нему на помощь, его врагом, затем сказал г-ну де Шарни:
- Граф, я остаюсь. Теперь, когда господин де Лафайет здесь, мне больше нечего опасаться. Прикажите войскам отступить к Рамбуйе. Национальная гвардия займет внешние посты, телохранители будут охранять дворец.
Потом король обратился к Лафайету:
- Идемте, генерал, я хочу с вами поговорить.
И видя, что Жильбер хочет удалиться, добавил:
- Вы не лишний, доктор, пойдемте с нами.
С этими словами король направился в кабинет, куда следом за ним вошли Лафайет и Жильбер.
Королева проводила их глазами и, когда дверь за ними закрылась, сказала:
- Ах! Надо было бежать сегодня. Сегодня мы бы еще успели. Завтра, возможно, будет уже поздно.
И она вернулась в свои покои.
Меж тем окна дворца осветило багровое зарево. Но это был не пожар. Это был гигантский костер, на котором жарили куски убитой лошади.