Из горестного восклицания, сорвавшегося с уст Анжа Питу, следовало, что он понимал, какое неудовольствие изъявит старая дева, узнав роковую новость. А опыт подсказывал ему, что если неудовольствие достигает неслыханных размеров, то и следствия его должны быть ни с чем не сообразны.
Во власти этих ужасных дум Питу добрался до Плё. Всего триста шагов отделяли ворота школы от начала улицы, где жила мадемуазель Питу, но племяннику ее потребовалось целых четверть часа, чтобы одолеть это расстояние.
Часы на колокольне пробили час.
Тут он заметил, что потратил на решительное объяснение с аббатом и дорогу домой целый час, а значит, утратил все шансы получить обед.
Мы уже упоминали, каким спасительным способом старая дева карала племянника за безрассудные порывы и школьные неуспехи; пообедать в доме тетушки Анжелики позже половины первого было невозможно, и это позволяло ей экономить на несчастном Питу худо-бедно шестьдесят обедов в год.
Но на этот раз запоздавшего школяра волновала вовсе не утрата скудного теткиного обеда; хотя завтрак был еще более скудным, у Питу было слишком тяжело на сердце, чтобы он мог ощутить, как пусто у него в желудке.
Для всякого школяра, каким бы бездельником он ни был, самая нестерпимая пытка - это незаконное пребывание в каком-нибудь укромном уголке после того, как его выгнали из школы; это окончательные и насильственные каникулы, которые он вынужден сносить, меж тем как товарищи его с папками и книгами под мышкой каждый день отправляются в школу. В такую пору ненавистный коллеж становится предметом мечтаний. Школяр всерьез задумывается о тех переводах на латынь и с латыни, о которых так мало беспокоился прежде и которыми занимаются все остальные в его отсутствие. Ученик, изгнанный учителем, похож на верующего, отлученного от Церкви за безбожие, когда тот, лишившись права войти в церковь, тут же проникается страстным желанием услышать мессу.
Вот отчего, чем ближе подходил Питу к дому тетки, тем ужаснее представлялась ему жизнь, ожидающая его в этих стенах. Вот отчего впервые в жизни он воображал школу земным раем, откуда аббат Фортье, новоявленный ангел-истребитель, только что изгнал его, употребив вместо огненного меча свою плетку.
Однако, как медленно ни шел Питу, делая через каждые десять шагов все более продолжительные остановки, в конце концов он добрался до дверей дома, внушавшего ему такой сильный страх. Волоча ноги и машинально теребя шов на штанах, он переступил порог.
- Ах, тетушка Анжелика, знаете, мне что-то неможется, - сказал бедняга, дабы предупредить насмешки и упреки, а быть может, надеясь вызвать к себе хоть немного жалости.
- Ладно-ладно, - сказала мадемуазель Анжелика, - знаю я эту немощь; наверное, если бы перевести стрелку на полтора часа назад, ты бы мигом выздоровел.
- Ах, Боже мой, вовсе нет, - отвечал Питу, - я ничуть не голоден.
Тетушка Анжелика удивилась и едва ли не встревожилась; болезнь страшит не только любящих матерей, но и злых мачех: матерей пугает опасность для здоровья, мачех - опасность для кошелька.
- Ну-ка, признавайся, - сказала старая дева, - что с тобой стряслось?
При этих словах, произнесенных, впрочем, без особой нежности, Анж Питу заплакал, причем лицо его скривила гримаса, не станем скрывать, на редкость уродливая и неприятная.
- Ох, милая тетушка, у меня такое горе!
- Какое же? - спросила тетка.
- Господин аббат выгнал меня! - воскликнул Анж Питу, рыдая.
- Выгнал? - переспросила мадемуазель Анжелика, как бы не в силах уразуметь, что произошло.
- Да, тетушка.
- Откуда же он тебя выгнал?
- Из школы.
И Питу разрыдался еще пуще прежнего.
- Из школы?
- Да, тетушка.
- Навсегда?
- Да, тетушка.
- Значит, с экзаменом, с конкурсом, со стипендией, с семинарией - со всем этим покончено?
Рыдания Питу перешли в вой. Мадемуазель Анжелика взглянула на него так, словно хотела прочесть в глубине его души истинные причины его исключения.
- Бьюсь об заклад, что вы опять прогуливали, - сказала она, - бьюсь об заклад, что вы опять рыскали подле фермы папаши Бийо! Какой стыд! Будущий аббат!
Анж помотал головой.
- Вы лжете! - вскричала старая дева, чей гнев разгорался тем сильнее, чем очевиднее становилась для нее серьезность положения, - вы лжете! Не далее чем в прошлое воскресенье вас видели с Бийотой в аллее Вздохов.
Лгала сама мадемуазель Анжелика, но ханжи во все века считали себя вправе лгать, ибо руководствовались иезуитской аксиомой, гласящей: "Дозволено утверждать ложь, дабы узнать истину".
- Никто не мог видеть меня в аллее Вздохов, - сказал Анж, - я там не был: мы гуляли подле Оранжереи.
- Ах так, несчастный! Значит, вы в самом деле были с нею!
- Но, тетушка, - возразил Анж, краснея, - мадемуазель Бийо тут вовсе ни при чем.
- Да, да, зови ее мадемуазель, чтобы спрятать концы в воду, бесстыдник! Я все расскажу духовнику этой кривляки!
- Но, тетушка, я вам клянусь, что мадемуазель Бийо не кривляка.
- Вы еще ее защищаете! Подумали бы лучше о себе! Выходит, вы уже спелись. Час от часу не легче! Куда мы катимся, Господи Боже мой!.. Шестнадцатилетние дети!
- Нет, тетушка, мы вовсе не спелись с Катрин, наоборот, она вечно меня прогоняет.
- Ах вот как! Вот вы себя и выдали! Вы уже зовете ее попросту Катрин! Да, она вас прогоняет, лицемерка… при людях.
- Подумать только, - воскликнул Питу, потрясенный этим открытием, - подумать только, ведь это чистая правда; как же я этого не замечал!
- Вот видишь! - сказала старая дева, воспользовавшись простодушным восклицанием племянника, дабы убедить его, что он в сговоре с Бийотой, - но постой, я наведу тут порядок. Господин Фортье - ее духовник; я попрошу его запереть тебя недели на две и посадить на хлеб и воду, а что до твоей мадемуазель Катрин, так если ей не излечиться от любви к тебе, кроме как побывав в монастыре, что ж, мы ей поможем! Мы ее отправим в Сен-Реми.
Старая дева произнесла последние слова властно и убежденно, как человек, наделенный властью, и Питу содрогнулся.
- Милая тетушка! - сказал он умоляюще. - Клянусь вам, вы ошибаетесь, если думаете, что мадемуазель Бийо хоть сколько-нибудь виновата в моем несчастье.
- Непристойность - мать всех пороков, - наставительно изрекла мадемуазель Анжелика.
- Тетушка! Повторяю вам: аббат прогнал меня не за непристойности, он прогнал меня за то, что у меня слишком много варваризмов, да еще и солецизмы порой случаются; он сказал, что они не дают мне никакой надежды на стипендию.
- Никакой надежды? Значит, ты не получишь стипендии и не будешь аббатом, а я не буду твоей экономкой?
- Боже мой! Нет, тетушка.
- Кем же ты в таком случае будешь? - спросила вконец испуганная старая дева.
- Не знаю.
Питу жалобно воздел очи горе.
- Кем будет угодно Провидению! - добавил он.
- Провидению? - воскликнула мадемуазель Анжелика. - Так вот, значит, в чем дело: его сбили с толку, ему заморочили голову новыми идеями, ему внушили принципы философии.
- Этого не может быть, тетушка, потому что философию начинают проходить после риторики, а я с тривиумом никак покончить не могу.
- Нечего мне зубы заговаривать, я тебе не про ту философию толкую. Я тебе толкую про философию философов, несчастный! Про философию господина Аруэ, господина Жан Жака, господина Дидро, который написал "Монахиню".
Мадемуазель Анжелика перекрестилась.
- "Монахиню"? - спросил Питу. - А что это такое, тетушка?
- Ты читал ее, несчастный?
- Нет, тетушка, клянусь, что нет!
- Теперь я понимаю, отчего тебе не нравится Церковь.
- Вы ошибаетесь, тетушка, это я не нравлюсь Церкви.
- Положительно, это не мальчишка, а змееныш. Он еще смеет возражать!
- Нет, тетушка, я просто объясняю.
- Увы, он погиб! - вскричала мадемуазель Анжелика и в полнейшем изнеможении рухнула в свое любимое кресло.
На самом деле слова "Он погиб!" не означали ничего, кроме "Я погибла!".
Опасность была неминуемой. Тетушка Анжелика решилась на крайнюю меру: словно подброшенная пружиной, она поднялась и бросилась к аббату Фортье, дабы потребовать у него объяснений, а главное, в последний раз попытаться его переубедить.
Питу проводил ее глазами до порога; когда она вышла из дома, он в свою очередь подошел к дверям и увидел, как она с невиданной быстротой устремилась к улице Суасон. Сомнений быть не могло: она отправилась к его учителю.
Чем бы ни кончилось дело, передышка Анжу была обеспечена. Решив воспользоваться этой четвертью часа, подаренной ему Провидением, он собрал остатки теткиного обеда, чтобы покормить своих ящериц, поймал пару мух для своих муравьев и лягушек, потом, пошарив по шкафам и ларям, поел сам, ибо с одиночеством к нему вернулся аппетит.
Покончив со всеми этими приготовлениями, он возвратился к двери, дабы вторая мать не застала его врасплох.
Второй матерью Питу именовала себя мадемуазель Анжелика.
Пока Питу поджидал тетку, в конце переулка, соединяющего улицу Суасон с улицей Лорме, показалась красивая молодая девушка верхом на лошади; она везла с собой две корзины: одну с цыплятами, другую с голубями. То была Катрин. Заметив Питу на пороге теткиного дома, она остановилась.
Питу, по обыкновению, покраснел, потом разинул рот и с восхищением уставился на мадемуазель Бийо, по его понятиям высшее воплощение человеческой красоты.
Девушка быстро окинула взглядом улицу, легонько кивнула Питу и двинулась дальше. Питу, трепеща от восторга, кивнул ей в ответ.
Все это заняло всего несколько секунд, однако лицезрение мадемуазель Катрин настолько захватило великовозрастного школяра, что он не мог отвести глаз от места, где она только что находилась, и не заметил, как тетка, возвратившаяся от аббата Фортье, подошла к нему и, побледнев от гнева, схватила его за шиворот.
Пробужденный от прекрасных грез той электрической искрой, какая всегда пробегала по его телу, когда к нему прикасалась мадемуазель Анжелика, он обернулся, перевел глаза с разъяренного лица тетки на свою собственную руку и с ужасом увидел, что в руке этой зажата половина огромного ломтя хлеба, щедро намазанного свежим маслом и покрытого куском сыра.
Мадемуазель Анжелика испустила крик ярости, Питу - стон ужаса. Анжелика подняла крючковатую руку - Питу опустил голову; Анжелика вооружилась случившимся поблизости веником - Питу выронил бутерброд и, не тратя времени на объяснения, обратился в бегство.
Два сердца поняли друг друга и согласились в том, что между ними не может быть ничего общего.
Мадемуазель Анжелика вошла в дом и заперла дверь изнутри на два оборота. Питу, которому скрип в замочной скважине показался запоздалым ударом грома, припустился еще быстрее.
Сцена эта привела к последствиям, которых не могла предвидеть мадемуазель Анжелика и тем более не ждал Питу.
V
ФЕРМЕР-ФИЛОСОФ
Питу мчался так, словно за ним гнались все черти ада, и вмиг выбежал из города.
Обогнув угол кладбища, он едва не уткнулся носом в круп коня.
- О Боже! - произнес нежный голосок, хорошо знакомый Питу. - Куда вы так спешите, господин Анж! Вы так нас напугали, что Малыш чуть не закусил удила.
- Ах, мадемуазель Катрин, - воскликнул Питу, отвечая не столько девушке, сколько собственным мыслям, - ах, мадемуазель Катрин, какое несчастье, Господи, какое несчастье!
- Иисусе! Вы меня пугаете, - сказала девушка, останавливая коня посреди дороги. - Что такое стряслось, господин Анж?
- Стряслось то, мадемуазель Катрин, - отвечал Питу, словно жалуясь на величайшую несправедливость, - что я не буду аббатом.
Однако мадемуазель Бийо встретила эту весть вовсе не так, как ожидал Питу; она покатилась со смеху.
- Вы не будете аббатом? - переспросила она.
- Нет, - отвечал Питу горестно, - выходит, что это невозможно.
- Что ж! Значит, вы будете солдатом.
- Солдатом?
- Конечно. Стоит ли огорчаться из-за такого пустяка? Я-то уж было подумала, что у вас скоропостижно умерла тетушка.
- Ах! - сказал Питу с чувством. - Для меня она все равно что умерла: она выгнала меня из дому.
- Простите, - сказала Бийота с хохотом, - значит, вы даже не можете ее оплакивать - а это бы вас так утешило.
И Катрин расхохоталась еще громче, снова изумив Питу.
- Но разве вы не слышали: она выгнала меня из дому! - воскликнул бывший школяр в отчаянии.
- И что с того! Тем лучше, - отвечала Катрин.
- Хорошо вам смеяться, мадемуазель Бийо; у вас, должно быть, очень веселый нрав, если чужие беды вас совсем не трогают.
- А кто вам сказал, что я вас не пожалею, господин Анж, если с вами приключится настоящая беда?
- Вы меня пожалеете, если со мной приключится настоящая беда? Но разве вы не знаете, что мне не на что жить?
- А я вам опять скажу: тем лучше.
Питу ничего не понимал.
- Но что же я буду есть? - спросил он. - Ведь должен человек что-то есть, а я и так всегда голоден.
- Выходит, вы не хотите работать, господин Анж?
- Работать? А кем? Господин Фортье и тетушка Анжелика тысячу раз твердили мне, что я ни на что не годен. О, если бы меня отдали в учение к плотнику или каретнику, вместо того чтобы готовить меня в аббаты! Решительно, мадемуазель Катрин, решительно надо мной тяготеет проклятие!
И Питу в отчаянии всплеснул руками.
- Увы! - посочувствовала девушка, знавшая, как и все в округе, горестную историю Питу, - вы во многом правы, дорогой господин Анж, но… Отчего бы вам не сделать одну вещь?
- Какую? - воскликнул Питу, готовый уцепиться за совет мадемуазель Бийо, как утопающий хватается за соломинку, - какую, скажите?
- У вас, кажется, был покровитель?
- Да, господин доктор Жильбер.
- Вы, должно быть, дружили с его сыном, ведь он тоже учился у аббата Фортье?
- Еще бы! Больше того, я несколько раз спасал его от взбучки.
- Так отчего бы вам не обратиться к его отцу? Он вас не оставит.
- Вот беда-то! Я бы непременно к нему обратился, если бы знал, где его искать; но, быть может, это известно вашему отцу, мадемуазель Бийо: он ведь арендует свою ферму у доктора Жильбера.
- Я знаю, что доктор наказал отцу пересылать одну часть арендной платы в Америку, а другую вносить на его счет парижскому нотариусу.
- Ох! - вздохнул Питу. - Америка - это так далеко.
- Неужели вы поедете в Америку? - спросила девушка, почти испуганная решимостью Питу.
- Я, мадемуазель Катрин? Что вы! Ни за что! Нет. Если бы мне было где жить и что есть, я прекрасно чувствовал бы себя во Франции.
- Прекрасно! - повторила мадемуазель Бийо.
Анж потупился. Девушка замолчала. Так продолжалось несколько минут.
Питу погрузился в мечтания, которые сильно удивили бы такого приверженца логики, как аббат Фортье.
Поначалу смутные, мечтания эти внезапно засияли ярким светом, а затем затянулись некоей дымкой, за которой продолжали сверкать искры, происхождение которых таинственно, а источник неизвестен.
Меж тем Малыш шагом тронулся с места, а Питу двинулся вперед рядом с ним, придерживая одной рукой корзины. Что до мадемуазель Катрин, погрузившейся в мечтания не менее глубокие, чем грезы Питу, она опустила поводья, не боясь, что ее лошадь понесет, тем более что чудовища в окрестностях не водились, а Малыш породой мало напоминал коней Ипполита.
Наконец конь остановился, а вместе с ним машинально остановился и Питу. Перед ними были ворота фермы.
- Смотри-ка! Это ты, Питу! - воскликнул мужчина могучего телосложения, с горделивым видом поивший коня из небольшого пруда.
- О Боже! Да, господин Бийо, это я самый и есть!
- У бедняги Питу новое горе! - сказала Катрин и спрыгнула с лошади, нимало не заботясь о том, что юбка ее, взмыв кверху, явила всему миру цвет ее подвязок, - тетка выгнала его из дома.
- Чем же еще он не угодил старой ханже?
- Пожалуй, тем, что я не силен в греческом, - отвечал Питу.
Этот фат еще хвастался! Ему следовало сказать "в латыни".
- Не силен в греческом, - сказал широкоплечий мужчина, - а на что тебе сдался этот греческий?
- Чтобы толковать Феокрита и читать "Илиаду".
- А какой тебе прок толковать Феокрита и читать "Илиаду"?
- Тогда я смогу стать аббатом.
- Ерунда! - сказал г-н Бийо. - Разве я знаю греческий? Разве я знаю латынь? Разве я знаю французский? Разве я умею писать? Разве я умею читать? И разве все это мешает мне сеять, жать и убирать хлеб в амбар?
- Да, но вы, господин Бийо, вы же не аббат, вы земледелец, agricola, как говорит Вергилий. О fortunatos nimium…
- И что же, по-твоему, земледелец, у которого имеются шестьдесят арпанов земли под солнцем и тысяча-другая луидоров в тени, хуже длиннорясого? Отвечай немедленно, скверный служка!
- Мне всегда говорили, что быть аббатом - это самое лучшее, что есть на свете; правда, - добавил Питу, улыбнувшись самым пленительным образом, - я не всегда слушал то, что мне говорили.
- Ну и молодец, что поступал так, экий ты чудак! Видишь, я тоже могу говорить стихами, коли захочу. Мне сдается, из тебя может выйти кое-что получше, чем аббат, и тебе очень повезло, что ты не станешь заниматься этим ремеслом, особенно по нынешним временам. Знаешь, я фермер и разбираюсь в погоде, а нынче погода для аббатов скверная.
- Неужели? - спросил Питу.
- Да, скоро быть грозе, - отвечал фермер. - Ты уж мне поверь. Малый ты честный, образованный…
Питу поклонился, очень гордый тем, что впервые в жизни заслужил титул образованного.
- Значит, ты можешь зарабатывать на жизнь и не став аббатом.
Мадемуазель Бийо, вынимая из корзин цыплят и голубей, с интересом прислушивалась к беседе Питу с ее отцом.
- Зарабатывать на жизнь - это, должно быть, очень трудно, - сказал Питу.
- Что ты умеешь делать?
- Я-то? Я умею ловить птиц на ветку, намазанную клеем, и расставлять силки. Еще я неплохо подражаю пению птиц, правда, мадемуазель Катрин?
- О, еще какая правда, он распевает, точно зяблик.
- Да, но все это не профессия, - сказал папаша Бийо.
- А я о чем говорю, черт подери?
- Ты ругаешься, это уже недурно.
- Как, неужели я выругался? - воскликнул Питу. - Простите меня великодушно, господин Бийо.