Питу производил свои экономические расчеты, жуя крольчонка, который не только не принес ему барыша, но, напротив, потребовал от него расходов. Питу пришлось потратить одно су на масло и еще одно су на сало. Что касается лука, то его он просто подобрал в поле.
После еды либо камелек, либо за порог, гласит народная мудрость. Питу пошел искать в лесу живописное местечко, чтобы немного поспать.
Само собой разумеется, что, как только несчастный переставал говорить о политике и оставался один, перед его мысленным взором вставала мучительная картина: г-н Изидор де Шарни любезничает с мадемуазель Катрин.
От его вздохов дрожали дубы и буки; природа, что всегда улыбается сытым желудкам, казалась Питу большой черной пустыней, населенной лишь кроликами, зайцами да косулями.
Когда Питу укрылся под высокими деревьями родного леса, их сень и прохлада помогли ему укрепиться в героическом решении исчезнуть с глаз Катрин, дать ей свободу, не убиваться оттого, что она предпочла другого, не позволять унижать себя обидными сравнениями.
Чтобы отказаться от встреч с Катрин, Питу пришлось совершить над собой мучительное усилие, но надо было быть мужчиной.
Впрочем, тут была одна тонкость.
Речь, собственно, шла не о том, чтобы Питу больше не видел мадемуазель Катрин, но о том, чтобы она больше не видела Питу.
Что могло помешать отвергнутому поклоннику время от времени смотреть из надежного укрытия, как неприступная красотка едет мимо? Ничто.
Сколько было от Арамона до Пислё? От силы полтора льё, то есть рукой подать.
Насколько неловко было Питу искать встречи с Катрин после того, что он видел, настолько ловко было ему продолжать наблюдать за ее делами и поступками с помощью упражнений, весьма полезных для здоровья Питу.
К тому же в лесах, растущих за Пислё и тянущихся до самого Бурсонна, в изобилии водились зайцы.
По ночам Питу будет ставить силки, а по утрам - озирать равнину с вершины какого-нибудь пригорка и поджидать, когда выедет мадемуазель Катрин. Это его право; это в некотором смысле его долг, зиждущийся на полномочиях, данных папашей Бийо.
Решив бороться с собой таким оригинальным способом, Питу перестал вздыхать, съел принесенный им с собой громадный кусок хлеба, а когда наступил вечер, расставил дюжину силков и улегся на вереск, еще теплый от дневного солнца.
Заснул он сном отчаявшегося человека, иными словами - как убитый.
Разбудила его ночная прохлада; он обошел силки, в них пока никто не попался; но Питу всегда рассчитывал только на утро. Однако он почувствовал некоторую тяжесть в голове, поэтому он решил вернуться домой, а в лес наведаться завтра.
Но если для Питу этот день прошел без событий и интриг, то местные жители посвятили его раздумьям и обсуждению планов.
Не успел Питу удалиться в лес помечтать, как лесорубы оперлись на свои топоры, молотильщики застыли с цепами в воздухе, а столяры перестали стругать доски.
Все это время было потрачено напрасно по вине Питу: это он стал семенем раздора, брошенным в солому, которая невнятно зашелестела в ответ.
А он, затеявший такую смуту, даже не вспоминал об этом.
Возвращаясь домой в десять часов - в пору, когда обыкновенно все свечи в деревне были погашены и все глаза закрыты, он заметил вокруг своего дома непривычное оживление. Люди сидели и стояли кучками, расхаживали взад и вперед.
Поведение каждой кучки было исполнено непривычной значительности.
Питу почему-то заподозрил, что эти люди говорят о нем.
Когда он показался в конце улицы, все засуетились, как от электрического удара, и стали показывать на него друг другу.
"Что это с ними? - недоумевал Питу. - Ведь я без каски".
И он скромно вошел в свой дом, обменявшись с несколькими людьми приветствием.
Не успел он закрыть за собой плохо пригнанную дверь, как услышал стук.
Питу не зажигал перед сном свечу; свеча была слишком большой роскошью для того, кто имел всего одну кровать, следовательно, не мог заблудиться, и не имел книг, следовательно, не мог читать.
Но он явственно услышал, что в дверь стучат.
Он поднял щеколду.
Двое молодых людей, местные жители, запросто вошли к нему.
- Смотри-ка, у тебя нет свечи, Питу? - удивился один из них.
- Нет, - ответил Питу. - А на что мне она?
- Да чтобы видно было.
- А я и так вижу в темноте, - заверил Питу и в доказательство произнес:
- Добрый вечер, Клод; добрый вечер, Дезире.
- Да, это мы.
- Добро пожаловать; чего вы от меня хотите, друзья мои?
- Пойдем-ка на свет, - сказал Клод.
- На какой свет? Луны-то нет.
- На свет неба.
- Ты хочешь со мной поговорить?
- Да, мы хотим поговорить с тобой, Анж.
И Клод многозначительно посмотрел на Питу.
- Идем, - сказал тот.
Все трое вышли.
Они дошли до конца деревни и углубились в лес; Питу по-прежнему не понимал, чего от него хотят.
- Ну что? - спросил он, видя, что его спутники остановились.
- Видишь ли, Анж, - сказал Клод. - Мы двое: я и Дезире Манике, заправляем во всей округе, хочешь быть с нами?
- Зачем?
- Ну как, для того, чтобы…
- Для чего? - переспросил Питу, распрямляясь.
- Чтобы вступить в заговор, - прошептал Клод на ухо Питу.
- Заговор! Прямо как в Париже! - усмехнулся Питу.
На самом деле он боялся этого слова и его эха даже посреди леса.
- Послушай, объясни все толком, - сказал Питу наконец.
- Прежде вот что, - продолжал Клод, - подойди-ка сюда, Дезире, ты браконьер в душе, ты знаешь все шорохи дня и ночи, равнины и леса, погляди, не следят ли за нами, проверь, не подслушивают ли нас.
Дезире кивнул, обошел вокруг Питу и Клода так тихо, как волк обходит вокруг овчарни, потом вернулся.
- Говори, - сказал он, - мы одни.
- Дети мои, - снова начал Клод, - все коммуны Франции, судя по твоим словам, Питу, хотят вооружиться и пойти по стопам национальной гвардии.
- Это правда, - подтвердил Питу.
- Так почему же Арамону не вооружиться по примеру других коммун?
- Но ты же вчера сказал, Клод, - отвечал Питу, - когда я призывал вооружаться, что арамонцы не вооружены, потому что в Арамоне нет оружия.
- О, за ружья-то мы не беспокоимся, ведь ты знаешь, где они хранятся.
- Знаю, знаю, - сказал Питу, который видел, куда клонит Клод, и чувствовал опасность.
- Так вот, - продолжал Клод, - сегодня все мы, здешние молодые патриоты, собрались и посовещались.
- Хорошо.
- Нас тридцать три человека.
- Это почти треть от сотни, - уточнил Питу.
- Ты хорошо владеешь оружием? - спросил Клод.
- Черт возьми! - произнес Питу, который не умел даже носить его.
- Превосходно. А ты знаешь толк в строевых эволюциях?
- Я десять раз видел, как генерал Лафайет проводит учения с сорока тысячами солдат, - пренебрежительно ответил Питу.
- Прекрасно! - сказал Дезире, которому надоело молчать; не требуя много, он хотел все же вставить хоть одно словцо.
- Так ты хочешь нами командовать? - спросил Клод.
- Я! - воскликнул Питу, подскочив от изумления.
- Да, ты.
И оба заговорщика пристально посмотрели на Питу.
- О, ты колеблешься! - сказал Клод.
- Но…
- Так ты не патриот? - спросил Дезире.
- Вот те на!
- Ты чего-то опасаешься?
- Это я-то, покоритель Бастилии, награжденный медалью?
- Ты награжден медалью!
- Меня наградят, когда отчеканят медали. Господин Бийо обещал, что получит за меня мою медаль.
- Он получит медаль! У нас будет командир с медалью! - закричал Клод в восторге.
- Ну так как, ты согласен? - спросил Дезире.
- Согласен? - спросил Клод.
- Ну что ж, согласен! - ответил Питу в порыве воодушевления и, быть может, другого чувства, которое пробуждалось в нем и которое называется тщеславием.
- Решено! - воскликнул Клод. - С завтрашнего дня ты нами командуешь.
- Где я буду вами командовать?
- На учениях, где же еще?
- А ружья?
- Но ты ведь знаешь, где они лежат.
- Да, у аббата Фортье.
- Ну вот.
- Только аббат Фортье может мне их не отдать.
- Ну что ж! Поступишь так, как патриоты с Домом инвалидов, - ты отберешь их силой.
- Один?
- Мы соберем подписи, а в случае нужды придем к тебе на помощь и поднимем Виллер-Котре, если понадобится.
Питу покачал головой.
- Аббат Фортье упрям, - сказал он.
- Ведь ты же был его любимым учеником, разве он сможет тебе отказать!
- Сразу видно, что вы его совсем не знаете, - сказал Питу со вздохом.
- Так ты думаешь, старик не отдаст ружья?
- Он не отдал бы их даже эскадрону королевского немецкого полка. Это упрямец, injustum et tenacem. Впрочем, - спохватился Питу, - вы же не знаете латыни.
Но два арамонца не дали себя ослепить ни цитатой, ни этим хвастливым замечанием.
- Право, Клод, мы выбрали славного командира, он всего боится, - сказал Дезире.
Клод покачал головой.
Питу заметил, что может упасть в их глазах. Он вспомнил, что фортуна любит смелых.
- Ну ладно, - сказал он, - там видно будет.
- Так ты берешь на себя ружья?
- Я берусь… попробовать.
Негромкий ропот сменился одобрительным шепотом.
"Ну вот, эти люди уже командуют мной еще до того, как я стал их командиром. Что же будет потом?" - подумал Питу.
- Попробовать недостаточно, - сказал Клод, качая головой.
- Если этого недостаточно, иди и забирай сам, - рассердился Питу. - Я передаю тебе мою власть. Иди подольстись к аббату Фортье и его плетке.
- Стоило возвращаться из Парижа с саблей и каской, - презрительно произнес Манике, - чтобы бояться плетки.
- Сабля и каска ведь не кираса, а даже если бы были кирасой, аббат Фортье со своей плеткой быстро нашел бы какое-нибудь место, которое она не закрывает.
Клод и Дезире, кажется, поняли это замечание.
- Ну же, Питу, сынок! - сказал Клод.
"Сынок" - дружеское обращение, что было в большом ходу в этих местах.
- Что ж, ладно! - согласился Питу. - Но чтоб слушались меня, черт возьми!
- Вот увидишь, какие мы послушные, - сказал Клод, подмигивая Дезире.
- Только, - прибавил Дезире, - не забудь о ружьях.
- Решено, - сказал Питу.
Честолюбие заставляло его храбриться, но в глубине души он был встревожен.
- Обещаешь?
- Клянусь.
Питу простер руку, два его спутника тоже, и на поляне при свете звезд три арамонца, невинные подражатели Вильгельма Телля и его сподвижников, провозгласили начало восстания в департаменте Эна.
Все дело в том, что Питу провидел в конце своих трудов счастливую возможность покрасоваться в мундире командира национальной гвардии и вызвать если не раскаяние, то хотя бы размышления у мадемуазель Катрин.
Избранный на почетный пост таким образом, Питу вернулся домой, мечтая о путях и средствах раздобыть оружие для своих тридцати трех национальных гвардейцев.
XXXVI
ГЛАВА, ГДЕ СТАЛКИВАЮТСЯ МОНАРХИЧЕСКИЕ УБЕЖДЕНИЯ В ЛИЦЕ АББАТА ФОРТЬЕ И РЕВОЛЮЦИОННЫЕ УБЕЖДЕНИЯ В ЛИЦЕ ПИТУ
В эту ночь Питу был так занят нежданно свалившейся на его голову честью, что даже забыл обойти свои силки.
На следующий день он вооружился каской и саблей и отправился в Виллер-Котре.
На городских часах било шесть утра, когда Питу пришел на площадь перед замком и тихо постучал в маленькую дверь, выходившую в сад аббата Фортье.
Питу постучал достаточно сильно, чтобы успокоить свою совесть, но недостаточно сильно, чтобы его услышали в доме.
Он надеялся получить таким образом четверть часа отсрочки и за это время украсить цветами ораторского искусства речь, приготовленную им для аббата Фортье.
К его большому удивлению, дверь, в которую он так тихо постучал, отворилась, но, когда он увидел, что ему открыл не кто иной, как Себастьен Жильбер, удивление сразу прошло.
Мальчик с рассветом вышел в сад и учил урок, вернее, делал вид, что учит, ибо раскрытая книга то и дело выпадала у него из рук и он уносился мыслями то вперед, то назад - навстречу тому, что он любил в этом мире.
Увидев Питу, Себастьен вскрикнул от радости.
Они обнялись; первым делом мальчик спросил:
- У тебя есть новости из Парижа?
- Нет, а у тебя? - спросил Питу.
- У меня есть, отец написал мне такое ласковое письмо!
- Ах! - воскликнул Питу.
- И в нем, - продолжал мальчик, - есть для тебя приписка.
И, вынув письмо из-за пазухи, он показал его Питу.
P. S. Бийо передает Питу, чтобы он не докучал людям на ферме и не отвлекал их от работы.
- О! - вздохнул Питу. - Вот, право, совершенно бесполезный совет. Я больше не могу ни докучать им, ни отвлекать их.
Потом вздохнул еще глубже и добавил совсем тихо:
- Эти слова надо было адресовать господину Изидору.
Но, быстро придя в себя, протянул письмо Себастьену и спросил:
- Где аббат?
Мальчик прислушался, и хотя лестница, скрипевшая под ногами достойного священнослужителя, находилась с другой стороны дома, он сказал:
- Слышишь, он спускается.
Питу перешел из сада во двор и только тогда услышал тяжелые шаги аббата.
Почтенный наставник шел вниз по лестнице, читая газету.
Его неизменная плетка висела на боку, как шпага.
Уткнувшись носом в газету, ибо он знал на память количество ступенек лестницы и все углы и закоулки старого дома, аббат шел прямо на Анжа Питу, а тот приосанился, чтобы выглядеть как можно внушительнее перед лицом своего политического противника.
Но сначала скажем несколько слов: они показались бы излишними в другом месте, но вполне уместны здесь.
Рассказ этот объяснит, откуда взялись у аббата Фортье тридцать или сорок ружей, которые так хотелось заполучить Питу и его сообщникам Клоду и Дезире.
Аббат Фортье был, как мы уже имели случай упомянуть в другом месте, капелланом замка и со временем, благодаря терпению и настойчивости, свойственной всем лицам духовного звания, сделался единственным распорядителем того, что на театре называют реквизитом.
Помимо священных сосудов, библиотеки и кладовой, он получил на хранение старое охотничье снаряжение герцога Луи Филиппа Орлеанского, отца Филиппа, впоследствии называвшегося Эгалите. Кое-что из этих доспехов восходило ко временам Людовика XIII и Генриха III. Всю эту утварь аббат Фортье с большим вкусом разместил в галерее замка, предоставленной по сему случаю в его распоряжение. И дабы придать своей выставке более живописный вид, он развесил тут же круглые щиты, рогатины, кинжалы, кортики и инкрустированные мушкеты времен Лиги.
Дверь этой галереи надежно охраняли две бронзовые посеребренные пушки, подаренные Людовиком XIV своему брату.
Кроме того, имелось полсотни мушкетонов - трофей, захваченный Жозефом Филиппом во время сражения при Уэсане и подаренный им коммуне; та, не зная, что ей делать с подарком, разместила его в одной из комнат того дома, что был бесплатно предоставлен (как мы уже говорили) аббату Фортье.
Это и было сокровище, которое охранял дракон по имени Фортье и которым мечтал завладеть Ясон по имени Анж Питу.
Маленький замковый арсенал был довольно знаменит в округе и весьма соблазнителен для заговорщиков.
Но дракон-аббат неусыпно стерег яблоки в саду Гесперид и не собирался их отдавать никакому Ясону.
Теперь вернемся к Питу.
Он весьма учтиво поздоровался с аббатом Фортье, сопроводив свое приветствие легким покашливанием, призывающим к вниманию людей рассеянных или занятых.
Аббат Фортье оторвал глаза от газеты.
- Смотри-ка, Питу! - удивился он.
- К вашим услугам, господин аббат. Чем могу быть полезен? - услужливо спросил Анж.
Аббат сложил, вернее, закрыл газету, ибо в ту благословенную эпоху газеты больше походили на небольшие книжки, потом заткнул ее за пояс с левой стороны (справа висела плетка).
- В том-то и беда, - ответил аббат насмешливо, - что ты ничем не можешь быть полезен.
- Помилуйте, господин аббат!
- Да, да, господин лицемер.
- Помилуйте, господин аббат.
- Да, да, господин революционер.
- Ну вот, я еще не начал говорить, а вы уже рассердились на меня. Это плохое начало, господин аббат.
Себастьен, слышавший все то, что последние два дня аббат Фортье говорил о Питу каждому встречному и поперечному, почел за лучшее не присутствовать при ссоре, которая не могла не вспыхнуть между его другом и его учителем, и ушел.
Питу посмотрел вслед Себастьену с некоторой грустью. Это был не очень сильный союзник, но все же ребенок такого же политического вероисповедания, как он.
Поэтому когда дверь за Себастьеном закрылась, Питу вздохнул и продолжал разговор с аббатом:
- Да что вы, господин аббат, какой же я революционер? Разве я повинен в том, что произошла революция?
- Ты жил бок о бок с теми, кто ее делает.
- Господин аббат, - сказал Питу с чрезвычайным достоинством, - каждый волен в своих мыслях.
- Ну да!
- Est penes hominem arbitrium et ratio.
- Ax, так ты знаешь латынь, болван?
- Я знаю то, чему вы меня научили, - скромно ответил Питу.
- Да, в исправленном, дополненном и украшенном варваризмами виде.
- Пусть даже с варваризмами! Боже мой, кому же удается избежать варваризмов, господин аббат?
- Шалопай, - сказал аббат, явно уязвленный этой наклонностью Питу к обобщениям, - ты думаешь, я тоже допускаю варваризмы?
- Вы допускали бы варваризмы в глазах человека, который является более сильным латинистом, чем вы.
- Полюбуйтесь-ка на этого грамотея! - сказал аббат, бледный от гнева и тем не менее пораженный рассуждением, не лишенным справедливости.
Потом грустно добавил:
- Вот в двух словах система этих негодяев: они разрушают и портят. Ради чего? Они сами не знают. Ради неизвестно чего. Ну-ка, господин лентяй, скажите по совести: знаете вы более сильного латиниста, чем я?
- Нет, но такой может найтись, хотя я его и не знаю, я ведь знаю не всех.
- Да уж я думаю, черт возьми!
Питу перекрестился.
- Что ты делаешь, безбожник?
- Вы бранитесь, господин аббат, вот я и крещусь.
- Да неужели! Послушайте, господин шалопай, вы зачем явились ко мне? Чтобы меня тиранить, публично осмеять?
- Тиранить вас! - повторил Питу.
- Вот видишь, ты не понимаешь! - торжествовал аббат.
- Нет, господин аббат, я понимаю. Благодаря вам, я знаю корни: "тиранить" происходит от латинского tyrannus - "повелитель, властитель". Это слово пришло в латынь из греческого: tyrannos по-гречески "господин". Такие сведения приводит Лансело в своем "Саду греческих корней".