6
В гостиницу возвращались молча, словно шли на кладбище. Бродова–старшего не было, его пригласил директор совхоза, шли одни.
Егор высматривал среди артистов Настю, Феликса, но их тоже не было. Как узнал он позже, их тоже пригласил к себе на ужин директор совхоза. Артистам же накрыли стол в гостинице. Там их ожидал председатель совхозного комитета профсоюзов.
Егор шел сзади старого музыканта и слышал, как к нему обращалась певица–девушка в шубке из голубой белки, в оренбургском пуховом платке. На заводе она работала в складе готовой продукции крановщицей.
- Пал Палыч, я сегодня пела ужасно - подвела вас, - говорила она. В её словах слышались и вопрос, и надежда, что старый музыкант её разуверит.
- Нет, это мы играли ужасно. А вот он!.. - Павел Павлович кивнул на Егора: - Он играл превосходно!..
Павел Павлович мог бы сказать ещё: "И Бродов дирижировал отлично", но этого старый музыкант не сказал, он щадил авторитет своего приятеля.
Егор, улыбнувшись, возразил: - Михаил Михайлович недоволен, считает, что я слабо молотил свиную кожу и тарелки.
- Я с опаской посматривал на твои колотушки: а что, думал, как он промахнется да засветит мне по голове?..
Девушка молчала; она и в самом деле полагала, что во всем виновата одна она. Подхватив за руку старого музыканта, горячо заговорила: - Щадите вы меня, Павел Павлович, а я‑то знаю: голос у меня глухой, - никакого "современного бархата", как говорит Михаил Михайлович, нету, а если и есть немного этого самого… "бархата", так не везде он в моде.
"Что верно, то верно, - думал Хуторков. - Кое–где на западе микрофонные певицы с "характерной" хрипотцой вошли в моду, заполонили все сцены театров и концертных залов. Но у нас народ, особенно здесь, в глубине России, может принять не моду на искусство, а искусство подлинное, песню натуральную. Михаил Михайлович слишком увлекся модой".
Девушка точно подслушала мысли старого музыканта. В отчаянии проговорила: - Ну, положим, Михаил Михайлович ошибся, он не учел вкусов здешних зрителей, но мы–то зачем так безропотно с ним соглашаемся?..
Другие музыканты шли молча. Казалось, они ни о чем не думали. Все знали, что провалились, но понимали также и безвыходность своего положения. Поправить дело они не могли. Новую концертную программу сделать не легче, чем построить дом: нужны месяцы тренировок, спевок, репетиций. Эти слова часто говорил Павел Павлович. Сейчас многие хотели бы услышать мнение старого музыканта, но Павел Павлович молчит, он никогда не судит Бродова, своего старого товарища, хотя все видят, тяжело ему повиноваться палочке дирижера.
Молча, как и все товарищи по оркестру, шел домой Егор Лаптев. От ужина он отказался, взял у Павла Павловича баян, завернул к себе в домик. Настроение у него было ужасное. Он теперь клял себя за безропотное подчинение дирижеру, - мог бы и придержать свои дурацкие колотушки. И его сольная фраза казалась ему бессмысленной и нелепой. Он не видел в этот момент лица Насти, он был уверен: Настя поморщилась, может быть, отвернулась. Ей, конечно же, было совестно и за свой родной заводской ансамбль, за него, Егора. Потому она и не подошла к нему после концерта. "А может быть…" - больно ударила Егора догадка: "Они с Феликсом… ушли с концерта? Гуляли, смеялись над ним?.."
Догадка показалась настолько реальной, что он поверил в нее.
В голове противно, нудно зашумело.
Тем временем Феликс, Пап, Настя и ещё несколько прокатчиков возвращались с квартиры директора совхоза домой. Пап и Феликс были навеселе, и в те минуты, когда Настя отставала или уходила вперед с прокатчиками, обсуждали свои дела. Впрочем, Феликс только слушал. Говорил Пап:
- С "Молнией" получился блеск! Я отснял её и уже проявил. Завтра катану в Москву, а послезавтра в Министерстве соберется консультативный совет. Будут обсуждать фоминский проект конвейера. Твоя "Молния" ударит в точку. Ты потом узнаешь, как это будет сделано.
- Как бы нам не переборщить, - с тревогой заметил Феликс.
- Совет узкий, секретный, - соврал Пап. - Спи спокойно. Пап–ювелир, он знает свое дело.
К коттеджам подошли часу в одиннадцатом: на небе светила луна, и крупно сияли звезды. Спать никому не хотелось. Феликс, увидев во дворе Настю, стоявшую с прокатчиками, позвал её к себе в комнату. Он ни на минуту не забывал программы, заданной ему Папом, и выслеживал Настю на каждом шагу.
Настя ничего не подозревала, его внимание к ней она объясняла тем, что в последние дни они больше занимаются делами стана, и Феликс, хоть и с оговорками, но поддерживает её начинания.
Настя села в кресло у окна. Сам он придвинул к окну второе кресло, сел напротив. Неяркая лампа торшера обливала их голубым светом, в комнату проникал глухой, затаенно–могучий шум моря.
Феликс близко–близко придвинулся к Насте, дружелюбно и ласково смотрел в её печальные глаза и ждал, что она скажет. Но Настя молчала. Феликс положил ей руки на колени, - и Настя вздрогнула, отстранилась. А Феликс, подвинувшись к ней ближе, тихо проговорил:
- Дурашка! Ну чего испугалась? Не можешь победить проклятые условности.
Настя густо покраснела, решительно отстранилась. Их отношения с Феликсом были всегда дружескими, и его фривольность озадачила девушку.
- Ты сегодня много выпил, - сказала она с укором и поднялась, встала у окна. Он подошел к ней, положил руки на её открытые плечи и крепко сжал их. Настя и на этот раз попыталась отстраниться, но теперь её усилие было слабым, и Феликс удержал занятые позиции. Настя подумала: "Сейчас отпустит руки, и на плечах отпечатаются пальцы". И ещё она подумала: "Напрасно надела открытое платье".
- Переживаешь? - спросил Феликс.
- Кто, я?.. А почему я должна переживать?.. - настороженно спросила Настя.
- За них, за артистов. Как сговорились все - постные морды, молчат как сычи. Особенно, эти…
умники!..
Феликс кивнул в сторону соседнего особняка, в котором жили Павел Павлович, Егор и другие ребята. Комната старого музыканта и Егора была напротив комнаты Феликса. Настя, взглянув в их сторону, увидела в раскрытом окне силуэт Егора. Он наливал чай и о чем–то говорил со своим соседом. Настя сжалась от смущения и страха, резко отстранила от себя Феликса. Ей стало неловко от сознания, что Егор и Павел Павлович видят её с Феликсом.
- Ну что ты льнешь ко мне… как репей! - сказала с раздражением.
Феликс сел в кресло, вскинул ногу на ногу, надул свои малиновые пухлые губы.
Потом вдруг порывисто встал.
- Пойдем гулять! А? Настя обрадовалась возможности уйти из комнаты, очутиться на улице, развеять невеселые думы. Она переживала за ансамбль, за Егора, за его первое и неудачное выступление на сцене.
Через минуту они шли по мокрому снегу прибрежной полосы, по ребристому тугому песку, отливавшему в свете луны темной и сырой синевой. Настя шла, почти не слушая болтовню Феликса.
А он то и дело возвращался к артистам, хвалил концерт.
- Певица была хороша. И вид у нее эффектный, этакий античный бюст и расклешенный казакин, - повернется, а полы казакина, точно крылья бабочки, вспорхнут и опустятся. Туфельки сверкают в лучах огней, - нет, что бы там ни говорили, а папахен знает психологию людей. Он знает, что оттенить в женщине и чем поразить толпу.
- А по–моему, они провалились.
- Чепуха! - возвысил он голос. - Этот старик, Павел Павлович, гнусную клевету распространяет, а вы ему верите. Провалились, провалились!.. И артисты носы повесили. Да мне на их постные морды смотреть противно. Ну - да, уходил зритель во время концерта. Что ж с этого! Ты бы посмотрела, кто уходил. К буфетной стойке тянулись. Они везде одинаковы, эти доживающие век мастодонты. Они от всего, что нам молодым, нравится, нос воротят. То не так, это не по ихнему. Им бы "шумел камыш" только петь да "бродягу" байкальского. А молодежь хлопала. Я же видел - хлопала! На песчаной косе остановились. Настя стояла, закинув назад голову, зажмурив глаза. С моря тугой волной шел влажный южный воздух. Где–то совсем рядом, у самых ног, шуршали под водой песчинки - будто бы запоздалые чайки кричали в небе или то в совхозном порту раздавался лязг железа; Насте было хорошо стоять и приятно слушать Феликса. Положим, стариков он честит понапрасну, но что–то есть в его словах и от правды. Слушая его, она успокаивалась.
Феликс взял её за талию. Привлек к себе. Настя уперлась ему локтями в грудь, но совсем не отстранялась, В голове её шумело только что выпитое на ужине у директора вино, прохладная свежесть ночи и умиротворяющий, навевающий сон плеск волн - все томило и расслабляло.
- Настя!.. Не кажется ли тебе… Ну что мы с тобой… созданы друг для друга?..
- Нет, - качнула она головой, - не кажется.
- Почему?
- Потому что между нами нет любви.
Настя с усилием высвободилась из его рук и подошла ближе к берегу. Она поняла ответственность момента и почувствовала, как Феликс чужд ей, как он ей не нужен и неприятен. Пожалела, что пошла с ним на прогулку и подумала: "Надо быстрее возвращаться".
И сказала:
- Мы, кажется, далеко зашли.
- Настя! - удержал её Феликс. - Я не умею говорить слова любви, - ты их от меня не требуй. Но знай раз и навсегда: я без тебя не могу жить. Мы должны быть вместе!..
Девушка подошла к воде, задумалась. У ног её покорно ворчало море.
Если волна была больше обыкновенной, то шумливая галька отбивала глухую барабанную дробь, напоминая Насте только что отгремевший концерт и жидкие хлопки зрителей. Даль моря светилась серебряной рябью. Ветер внезапно стих, словно испугавшись происходящей тут сцены.
К ней сзади неожиданно подошел Феликс и крепким, сильным объятием сжал её талию, стал целовать шею, щеки… Девушка попыталась высвободиться, но Феликс сдавил её ещё сильнее, прижался щекой к уху. И тогда Настя, что было мочи, толкнула его. И рванулась так, что Феликс, потянувшись за ней, припал на колено, протянул к ней руки. Как раз в этот момент из темноты выступил Егор Лаптев.
- Репетируете сцену любви? - сказал он, оглядывая то Настю, то Феликса, стоявшего перед ней на коленях.
Молодые люди молчали. И тогда Егор, свернув на свою тропинку, глухо проговорил:
- Я помешал. Извините.
И исчез в темноте.
Феликс и Настя возвращались берегом моря, держась поодаль друг от друга и молчали. Феликс молчал, удрученный смутным предчувствием крушения своих планов. Настя пыталась разобраться во всем, что с ней произошло. Во всем она винила прежде всего себя, свою бесшабашность и простоту. Незачем было идти на прогулку.
И ещё она подумала, что в их отношениях с Феликсом произошла какая–то перемена. "Уж не забрал ли он в голову серьезные виды на меня?.."
Потом она мысленно себя оправдывала. С Феликсом они давно приятели. Прежде их отношения с ним были просты и естественны: возраст у них один, он красив, умен, с ним всегда интересно. Бывало, когда они вместе идут по городу или катаются на коньках, все смотрят и завидуют им. Феликс был иногда развязен сверх меры, циничен, - он однажды показал ей шариковую ручку - в ней была миниатюрная кинолента со стриптизом: Настя бросила ручку на камень и разбила её. Феликс сказал: "Ты не современна". И Настя потом долго думала над смыслом этих слов. Он все время говорил о глупости традиций и условностей, повторял, как афоризм: "Все естественное не стыдно". "Так, может, прав Феликс?.." - думала не однажды Настя.
На стане его часто видел дедушка. Заметил неравнодушие к Насте. Присмотрелся к нему повнимательнее. Однажды сказал:
- Попрыгунчик.
Настя тогда смеялась: дедову неприязнь к парню объяснила случайным и нелепым выпадом Феликса против станов–гигантов. И ещё подумала: старики не терпят инакомыслящих. Не терпят. Тогда её симпатии склонялись к Феликсу…
Порой возникали смутные тревожные вопросы: Что же в нем дурного - где кроется зло?.. Уж не вольность ли выражений надо принимать за порок? Не цинизм ли?.. Может, та ручка с пикантным сюжетом?.. Или его напускная небрежность, демонстративный бунт против стыдливости и совести, стремление к обнаженности отношений с женщиной?.. Его подчеркнутая резкость?..
И только сегодня Настя вполне оправдала дедушкину неприязнь к Феликсу. И ещё поняла: у них с Феликсом не только взаимной любви, но даже простой человеческой дружбы не может быть.
В мысленном диалоге с собой Настя подводила итог своих отношений с Феликсом и внутренним чутьем понимала, что настала пора это сделать. Она ещё не могла толком объяснить, но сердцем чувствовала наступление другого, важного, может быть, самого важного периода в своей жизни. Она ещё не могла себе признаться, что любит Егора, но знала: появление на горизонте Егора многое изменило в её жизни. У нее появилось стойкое, никогда не проходящее желание видеть его; она помимо своей воли и часто, не замечая того, стала тщательнее прибирать волосы, критически переоценивать всю свою одежду. Возникшее у нее вдруг желание пересмотреть отношения с Феликсом она тоже относила к факту появления Егора Лаптева.
Впрочем, если бы её спросили: любит ли она Егора, она бы искренне удивилась такому вопросу и, конечно же, ответила бы отрицательно.
7
Егор, свернувший на свою тропинку после неприятной, нелепой и, как ему казалось, унизившей его встречи с Феликсом и Настей, вскоре увидел впереди себя силуэт какого–то дерева, подошел к нему, обнял ствол руками, и так, прижавшись к шершавой коре щекой, стоял пять, десять минут, а может быть, целый час. Слышал, как гулко стучит сердце, - и не пытался себя утешить и как–нибудь сгладить, смягчить удар. Он этот удар получил по заслугам. У него не было даже малейшего повода для своих несбыточных притязаний. Именно несбыточных! Как же иначе можно назвать его посягательство на внимание, на дружбу и даже на любовь Насти?.. Забрал в голову черт знает какие мысли!.. Настя была в ссоре с Феликсом и раз–другой оказала Егору предпочтение, выказала чувства участия, уважения, - наконец, дела у них общие: забота о стане, идея письма в газету… Настя вела себя, как товарищ, как равный с равным. А когда на танцах сидела с ним и не хотела танцевать с Феликсом, и даже проводить себя позволила только Егору, - так этим Настя хотела уязвить Феликса. Гуляла с Егором, а думала о Феликсе. Как же он тогда не сообразил!
Вот этого последнего Егор не мог себе простить. Мысль о том, что Настя его не любила, не однажды являлась ему и ранее, но то, что его дурачили, водили за нос, как глупого мальчишку, - эта мысль была для него и новой и оскорбительной.
Хрустальный дворец, который он возводил в своих мечтах в последние дни - и уж возвел высоко, под самую крышу, вдруг рухнул в одно мгновение. В отчаянье он спрашивал себя: можно т вот так, одним ударом обезоружить человека?.. Можно ли в один миг лишить всего - интереса к делу, к людям?
Егор задавал себе эти вопросы и каким–то далеким, неземным и будто бы не своим чувством поднимал из глубин души силы, зовущие к жизни. "Ты должен не только жить, но и победить, - говорили эти силы. - Ты им докажешь, какой ты человек!.."
Вся прошлая жизнь казалась Егору ошибкой, дурным сном. Поделом смеялся над ним Феликс, говорил: "Егор кочергой шурует…" Именно шурует. Именно кочергой. Феликс не придумывал и не сочинял. Егор выполнял грубую, черную работу. Там ни ума не надо, ни искусства. "Круглое катай, квадратное таскай" - так и это. И как это могло случиться, что на такое попал он, а не кто–нибудь другой?..
Феликс и дружбу–то вел с ним как–то необычно, не по–людски, Он словно одаривал Егора своим вниманием. Как бы говорил: "Дружба дружбой, а ты свое место не забывай. Гусь свинье не товарищ". "А и в самом деле! - рассуждал Егор, стараясь быть объективным - Феликс человек иной среды, иного плана, - у него и путь в жизни иной, чем у Егора. Пройдет пять - десять лет, и Феликс сменит на посту директора института брата своего Вадима или здесь, на заводе, станет главным инженером, а Егор… оператор стана. У каждого своя жизнь, своя дорога! И Настин путь такой же, как у Феликса, Неужели Настя, выбирая себе спутника жизни, учитывает все это?"
Егор улыбнулся своим мыслям и оттолкнулся от дерева. Подошел к воде и носком туфли коснулся набежавшего пенного гребня волны. Настя теперь казалась ему обыкновенной, такой, как все. В одну минуту он сбросил с нее ореол чего–то большого и возвышенного. Он вновь подумал об Аленке - на этот раз серьезно с каким–то близким родным чувством. Вот бы её увидеть, найти её и подать ей руку, сказать: "Я долго искал тебя, Аленка. Вот тебе моя рука, я тоже романтик".
Казалось, ему удалось расправиться с Настей. Стал приходить в себя, успокаиваться. Он шел по берегу возле самой воды, гулко шлепая по мокрому песку. И думал о том, как он скоро начнет новую жизнь. Конечно же, "пику" он бросит. Перейдет на пульт. Если даже и новый прибор откажет, он все равно заявит отцу: "На пульт или совсем уйду". И бухать в барабан, и петь одну–единственную музыкальную фразу не станет. Он смутно представлял себя в новой яркой жизни, окруженным друзьями и почитателями. И невольно, сам того не желая, возвращался мысленно к Насте, рисовал в воображении картины счастливой иной жизни. И видел, как она идет к нему навстречу, и улыбается, и говорит, как тогда, во время их первой встречи.
Гостиница была далеко, огни её едва различались. Егор повернулся и скорым, уверенным шагом устремился к городу. Боль сердца утихала, и внутри образовывалась пустота. Шагалось Егору легко: он знал, как бы ни складывалась его жизнь в прошлом, к старому возврата нет. Он ещё не знал, что будет делать завтра, но крепко верил, что от него зависит, кем он станет и чего добьется.
Глава вторая
1
Три человека, знающих друг друга по фамилии, и по занимаемой должности, и по тому удельному весу, который каждый из них занимал в мире металлургической промышленности, но совершенно не знающих друг друга по линии человеческой - по характеру, наклонностям, психологическому складу, собрались в кабинете Главного специалиста, чтобы выработать рекомендацию для предстоящей в конце декабря коллегии министерства. Все они понимали важность своей миссии и потому, прежде чем начать деловую часть, критически оглядели свои ряды и задумались над одним и тем же вопросом: правомерно ли обсуждать вопрос о строительстве на "Молоте" автоматической линии производства металла наличным составом, то есть составом из трех человек, или им надо перенести совещание до того времени, когда соберется совет в полном составе?
- Очевидно, - заговорил хозяин кабинета Главный специалист, он же председатель совета, - в нынешнем году мы не сумеем собраться в полном составе, так как один член совета находится в служебной командировке и пробудет там два месяца, другой болен и, как вчера сообщили министру, надежд на выздоровление нет.
Главный специалист оглядел присутствующих в кабинете двух членов совета, людей, пользующихся большим авторитетом у металлургов, доверием у министра - академика Фомина и начальника ведущей лаборатории НИИавтоматики очень старого человека с немощным телом и круглой маленькой головкой, на которой аккуратным пробором лежали жидкие, покрашенные красновато–коричневые волосы.
- Слушаю ваше мнение, Михаил Лаврентьевич. - Главный специалист повернулся к нему на своем вращающемся кресле.