* * *
До границы доехали быстро.
Кобылу отпустили за несколько сот метров до неё – последние шаги по родной земле приходилось делать украдкой, без шума.
Но в тот день фортуна явно отвернулась от близнецов.
– Стой! Стоять! Бросай оружие! – угрожающе прозвучала чья-то команда.
"Пограничный наряд", – одновременно догадались братья.
Два на два… В таких переделках они оказывались не раз. И вот уже хрипит, захлёбываясь кровью, их ровесник, русоволосый мальчишка с добрым веснушчатым лицом.
Но второй пограничник, более опытный, бывалый, отстреливаясь короткими очередями, бьёт наверняка, и пули свистят в непосредственной близости от Гордын.
– Беги! – оттолкнул брата Василий. – Я его задержу…
Павел, не медля, бросился в спасительную даль.
Он бежал и ощущал, что теперь нескоро, а может быть, уже никогда не увидит родимой матушки, не поклонится отцовскому праху.
"Даже не похоронили тата по-христиански", – больно кольнуло мозг недавнее воспоминание, и по небритому лицу скользнула солёная слеза.
* * *
Василий не мог поднять головы, а красноармеец всё стрелял и стрелял, не давая опомниться и открыть прицельный огонь в ответ. Казалось, целая вечность прошла с момента ухода Павла. Где теперь они встретятся? Да и встретятся ли? Интересно, что сказал отец ему перед смертью? Может, поведал о сокровищах, которыми не раз бахвалился?
Но что это?
Автомат пограничника вдруг смолк.
"Закончились патроны, и солдат меняет магазин", – догадался Василий.
Выскочив из своего временного укрытия, он, на всякий случай, пальнул несколько раз в сторону красного бойца и попятился к реке.
Но недаром они с братом отмечали хорошую подготовку пограничника.
Когда казалось, что спасение совсем рядом и осталось сделать только один последний шаг, слепая пуля догнала младшего Гордыну и впилась ему в плечо.
"Вот Павел – счастливчик! Будет упиваться заморскими винами, ласкать чужестранных баб, а мне, видно, суждено сгинуть здесь, на клятом перешейке между своей и чужой землёй…"
– Не хочу!!! – заорал парень и, собрав в кулак последние силы, ускорил шаг, оставляя за собой окровавленный след.
2. Год 1976-й
Участковый инспектор, капитан милиции Николайчук, родом из этих мест. Крестьяне его иначе как Трофимовичем не кличут. Есть в таком обращении что-то гражданское, сугубо мирное. И в самом деле, когда этот увалень с вечно красным, обветренным лицом "забывает" надеть форму, узнать в нём стража правопорядка практически невозможно.
Без малого двадцать пять лет служит в милиции Иван. Десять последних – в Ольховском сельсовете, включающем в себя помимо деревни, давшей ему название, ещё несколько: Мельники, Тетерев, Городище и Дубки.
Несмотря на кажущуюся неповоротливость, дело своё капитан знает отменно. Правда, ничего сверхъестественного на его участке давно не происходит. То кто-то клочок земли поделить не может, то самогонщики начинают торговать своим зельем налево и направо – вот и весь криминал!
Трофимович не только хорошо знает, но и обожает свою работу. Ежедневно в каждом из пяти сёл бывает. То пешком, то на попутках – как уже получится! А вот в тёплое время года щеголяет на мотоцикле. К-750 – любимое детище советских милиционеров! Местный люд издалека узнаёт его по звуку мотора. "Участковый едет!" Для одних это сигнал, предупреждение (надо прятать горилку!), для других надежда на помощь да и просто радостное, неординарное событие: слишком уж хороший собеседник Трофимович. А сколько анекдотов знает!
Погожим летним днём Иван прибыл в самое отдалённое "своё" село Дубки, зашёл в клуб, отпер пористым ключом замок на дверях с табличкой "Участковый инспектор Николайчук, среда с 9.00 до 13.00; суббота – с 14.00 до 17.00" и удобно примостился за круглым столом, накрытым скатертью с ярким восточным орнаментом.
Была суббота, 14.00.
В дверь постучали. Тихо и вкрадчиво.
"Кто-то немолодой", – предположил капитан.
И точно. За миг порог его кабинета переступила баба Горпина – старушка, и сама точно не знавшая, сколько же ей лет. В Дубках поговаривали, что девяносто восемь, а может быть, и все сто.
– Здравствуй, Ивасику, – пробормотала еле слышно.
– Здравия желаю, Горпина Семёновна. Что вас привело ко мне?
– Соседа вторую неделю не видать. А он один мне всё время помогает. То дров наколет, то воды принесёт. И вот – исчез! Как теперь без него – ума не приложу?
Василия Гордыну Иван знал давно. Ещё с довоенных пор. Тогда они ходили в одну школу. А вот позже – пути их разошлись. Тринадцатилетним, Иван начал помогать партизанам, был связным, разведчиком, а Василий пошёл по стопам отца – ярого буржуазного националиста. В 1946-м – получил срок 25 плюс пять, сидел в Коми АССР и лишь совсем недавно вернулся в родное село.
Помнил капитан и Павла Гордыну, о судьбе которого в Дубках никто ничего не знает. Зла на братьев он не держал: что было, то прошло. Своё они получили. Правда, в деревне поговаривали, что Павлу удалось избежать возмездия, скрыться за океаном, но какая жизнь на чужбине?
Погрузившись в воспоминания, он на миг забыл про бабу Горпину, терпеливо дожидавшуюся решения участкового.
Но только на миг.
– Пошли! – велел Николайчук, после чего поднялся из-за стола, придерживая дверь, вежливо пропустил вперёд старушку и уже позади неё поплёлся по единственной асфальтированной улице.
Возле полуразрушенной хаты, больше напоминающей хлев, чем жилое помещение, они остановились.
– За горилкой некогда, бедному, заняться ремонтом, – осуждающе пробормотал участковый.
Баба Горпина промолчала, может быть, потому что подсознательно ощущала и свою часть вины за спаивание соседа, которому никогда не жалела чарки за "доброе дело".
Двери были распахнуты настежь, но в Дубках никто не запирается на ключ.
Николайчук несколько раз обошёл вокруг дома, обследовал сарай, погреб, летнюю кухню. Нигде ничего подозрительного. На всякий случай решил заглянуть в колодец – и сразу отпрянул назад: в нос ударил едкий, смрадный запах!
Преодолевая тошноту, капитан наклонился и заглянул вниз. На дне отчётливо виднелось чьё-то тело.
– Беги, Семёновна, к Мамчукам. Скажешь Володьке, что я велел взять у клуба мой мотоцикл и съездить в Ольховку. Оттуда пускай позвонит в район и доложит, что участковый обнаружил в колодце труп.
Бабка перекрестилась, что-то неразборчиво пробурчала, еле шевеля бледными узкими губами, и торопливо пошкандыбала в центр села.
А уже через несколько минут к обители Гордын начал стягиваться окрестный люд.
"Чёртова старуха по пути всем рассказывает о происшествии", – догадался Трофимович.
Когда через три часа возле ворот дома затормозил милицейский УАЗ, там уже было полно народу.
Труп достали из колодца. Сельчане единогласно признали в мёртвом Василия Гордыну.
* * *
На следующий день начальство отрядило из области в помощь районной прокуратуре следователя Андрея Козия – молодого человека, внешне больше похожего на студента или музыканта.
Высокий, сутулый, с маленьким скуластым лицом, чуть ли не половину которого закрывали стёкла круглых, давно вышедших из моды, очков, он откровенно недолюбливал прокурорскую форму. Широкий китель небрежно висел на щуплых плечах, брюки трепыхались на длинных тощих ногах.
Из документов Козий уже знал, что гражданин Гордына был убит топором ударом сзади, нанесённым крепкой мужской рукой – череп треснул, как орех. Произошло убийство дней пять-шесть тому назад в непосредственной близости от колодца – об этом свидетельствовали многочисленные пятна крови и следы ног на песке. Последними Василия видели баба Горпина и семнадцатилетний Сашка Роговский. Ничего необычного в поведении соседа они не заметили: бродил, как всегда, пьяный по собственному подворью, что-то бормотал себе под нос.
Подозрительные незнакомые граждане на прошлой неделе в селе не появлялись, заявлений о каких-либо конфликтах Гордыны с односельчанами в милицию не поступало.
Следователь присел с блокнотом на пенёк старого дуба и записал:
"Возможные причины убийства:
1. Ссора с собутыльниками.
2. С целью ограбления.
3. Месть родственников граждан, замученных бандеровцами в войну".
Вторая из них практически исключалась – никаких ценностей у Василия не было, денег на пьянку хронически не хватало. Даже мебель пропил, не говоря уже про скот и птицу.
А вот первая и третья причины требовали детальной отработки. Сам Андрей больше склонялся к последней версии. Но кто мог отомстить бывшему повстанцу за события тридцатилетней давности? Местные жители утверждали, что братья не принимали участия в расстрелах евреев или акциях по массовому уничтожению поляков. Да и односельчан они не трогали. Конечно, Гордыны небезгрешны, на их руках – кровь энкавэдистов, "ястребков", советских воинов, на то она и война!
Один только тракторист Малышенко не раз прилюдно угрожал Василию расправой за то, что тот в 1945-м убил его родного брата Аркадия, тогдашнего председателя сельского совета.
"Как бы там ни было, придётся осуществить экскурс в историю!" – подвёл итог своих внутренних раздумий Козий.
Первым из тех, с кем он решил встретиться для того, чтобы восстановить события 30-летней давности, стал отставной полковник Григорий Афанасьевич Латышев.
* * *
Старого чекиста Андрей нашёл в пригородном коттедже неподалёку от областного центра.
Латышев сладко дремал в плетеном из лозы кресле посреди роскошного сада, высаженного собственными руками. На его накрытых пледом коленях лежала толстая книга, энциклопедия, а может, и справочник по садоводству-огородничеству, которым он увлёкся на пенсии.
– Здравствуйте!
Старик широко открыл глаза, словно удивляясь, что какой-то юный нахал посмел прервать его послеобеденный сон, и отложил в сторону книгу.
– Слушаю вас…
– Мне нужен полковник Латышев.
– Я!
– Следователь прокуратуры Козий.
– Чем могу быть полезен?
– В сорок шестом вы командовали оперативной группой по уничтожению сотни Власа.
– Было дело… Только зачем ворошить прошлое? Война закончилась тридцать лет тому назад.
– Но ведь бандеровцы ещё лет десять оказывали ожесточённое сопротивление Советской власти…
– Что правда, то правда. Только зачем вам, молодому человеку, эта грязь? Ну-ка, признавайтесь!
– Убили Василия Гордыну.
– Ясно… Как говорят в Украине, "катюзи – по заслузи" .
– Расскажите подробнее, что вы знаете о нём?
– Банда Власа впервые дала о себе знать ещё в сорок втором. Сотник – Пётр Гордына – был из тех, кто не хотел мириться ни с поляками, ни с немцами, ни с Советами, признавал только свои – националистические – идеалы. Сказать по правде, поначалу мы мирились с деятельностью этих, как они сами себя называли, украинских партизан. Даже пытались вступить в контакт с их предводителем – Тарасом Бульбой. Но между различными националистическими течениями вдруг вспыхнула междоусобная война. Вскоре представители Бандеры прибрали к своим рукам название "УПА" – Украинская повстанческая армия, добавили к нему – ОУНа и начали уничтожать всех, кто не хотел мириться с их главенствующей ролью. Не пожалели даже супругу Бульбы. Сам же атаман был вынужден эмигрировать сначала в Германию, затем – за океан. Я вас не утомляю своим рассказом?
– Никак нет.
– Пётр Гордына, в отличие от многих своих собратьев, сразу принял сторону нового руководства. А в конце войны заразил своими идеями и родных детей – близнецов Василия и Павла. Правда, особо отличиться они не успели. А вот у их отца – руки в крови по локоть! Он лично распинал младенцев в польских поселениях во время так называемой Волынской резни…
В апреле 1946 года я получил задание ликвидировать сотню Власа. Один из его подчинённых по кличке Сокира помог провести спецоперацию, заманив бандитов в ловушку. Раненый Пётр Гордына застрелился. А его дети сумели вырваться из окружения. При этом кто-то из них успел всадить пулю мне в живот. Уже потом, в госпитале, стало известно, что Павел и Василий пытались уйти за границу, но нарвались на пограничный наряд. Один ушёл, а второго взяли в плен.
Прямых доказательств его преступлений не было, и Василию впаяли обычные двадцать плюс пять: десять лет заключения, десять – ссылки и ещё пять так называемого "поражения в правах". Выходит, он уже на свободе?
– Так точно. Отсидел своё, вернулся на родину, в каких-то антисоветских акциях замечен не был… Только пить шибко начал.
– Хотел водкой смыть свой позор – так часто бывает. Говорите, его убили?
– Да. Труп сбросили в колодец.
– Они сами часто так делали… Может, кто-то решил отомстить за старые, так сказать, грехи?
– Возможно.
– А может, Василий узнал кого-то из лесных братьев, избежавшего наказания, и решил шантажировать его?
– И такой вариант нельзя сбрасывать со счетов. Спасибо, вы мне очень помогли.
– Не за что… Вы приходите, информируйте меня о ходе расследования, ладно? Приятно быть хоть чем-то полезным людям!
– Хорошо.
* * *
Такого прокола у майора Сазонюка не было за все двадцать лет службы в КГБ.
Поляк по происхождению, Ян Косинский приехал в СССР из США в составе одной из "первых ласточек" – туристических групп, сформированных после переговоров на самом высоком уровне. Утром вместе со всеми позавтракал в отеле "Украина", после чего сел в "икарус", но вдруг вспомнил, что забыл в номере деньги и документы, попросил минутку подождать и… больше его никто не видел!
За группу отвечал лейтенант Трегубенко, недавний выпускник школы КГБ, совершенно не имевший опыта работы с иностранцами. В своё время именно майор Сазонюк привлёк его, тогда студента пединститута, к работе в органах, и на первых порах по-отечески опекал молодого сотрудника. Теперь они оба в дерьме по самые уши!
– Эх, Лёша, Лёша, скажи мне, как такое могло случиться?
– Извините, Сергей Степанович, недоглядел…
– Ладно… Давай обо всём по порядку.
– Я сидел в автобусе, рядом с гидом и водителем. Согласно программе группа должна была выехать во Львов, на экскурсию. Туристы вышли из отеля в сопровождении младшего лейтенанта Костюка и стали рассаживаться по местам. Лёня посчитал свою миссию выполненной и пошёл в "Лакомку" пить кофе. Мы тронулись… Как вдруг Косинский вспомнил, что забыл в номере документы и деньги… Ну, не мог же я внаглую увязаться следом за ним?
– Обхитрил нас Ян, обвёл вокруг пальца, объегорил! Ничего он не забывал. Персонал гостиницы со всей ответственностью заявляет, что в номер Косинский не возвращался.
– Виноват, товарищ майор…
– Конечно, виноват! Я это и без тебя знаю… А вдруг он сейчас где-то закладывает взрывное устройство или встречается с резидентом, а? Молчишь… – Сазонюк замахнулся и со всей силы врезал по столу огромным кулаком. – Да и этот Коссинский, скажу тебе, сволочь ещё та… Ловко вывернулся! Точно – разведчик или эмиссар ОУН. Мы просто обязаны выяснить, с какой целью его забросили. И кто. Понял?
– Так точно!
– Что предпримем?
– Первым делом нужно усилить охрану секретных объектов, перекрыть все возможные каналы связи с агентурой, предупредить пограничников о возможном нарушении границы.
– Правильно, сынок, – похвалил майор, у которого вся семья погибла от рук повстанцев – сам он чудом избежал тогда бандитской пули. – Ладно, не унывай, берись за работу. Первым делом проштудируй оперативные сводки за последние сутки – авось, удастся что-то выловить.
– Есть! Разрешите идти?
– Иди.
Лейтенант развернулся и поспешно покинул кабинет начальника, мысленно радуясь, что всё закончилось относительно благополучно, но радость эта была недолгой: любой, самый страшный, нагоняй руководства – ничто по сравнению с муками совести! Если она есть, конечно.
А Сазонюк ещё долго сидел за столом один, внимательно вглядываясь в фотографию Косинского. Где-то он уже видел похожее лицо. Где? Когда?
* * *
Андрей Козий не спеша брёл по аллее воинского кладбища, направляясь в областное управление КГБ. По пути "переваривал" беседу с полковником Латышевым.
Возле КПП – невысокой застеклённой будки, остановился и спросил дежурного:
– Трегубенко на месте?
– А вы кто будете?
– Следователь прокуратуры Козий.
– Предъявите удостоверение.
– Вы что, новенький?
– А какое это имеет значение?
– Никакого. Вот, пожалуйста, смотрите.
– Хорошо. Проходите. Алексей Витальевич у себя.
– Спасибо.
Однако нужный кабинет был заперт.
Андрей огляделся по сторонам и заметил в конце коридора знакомую фигуру.
– Привет, Лёша!
– Здравия желаю.
– Что это ты такой кислый, братец?
– А… Клизму получил с утра. Без мыла!
– Ничего, бывает…
– А ты здесь что делаешь?
– Да вот… Возникла необходимость немного покопаться в вашем архиве.
– Зачем?
– Я убийство расследую. Некоего Василия Гордыны, в прошлом – активного участника ОУН-УПА.
– Это к Сазонюку. Он их лично почти всех помнит.
– Понял!
– Шеф тоже поначалу этим делом занялся, но вскоре выяснилось, что нашей спецификой там и не пахнет. Обычный криминал. Эх, лучше б я уехал в Дубки… Тогда б не было никаких проблем с этими долбаными иностранцами!
– А что случилось?
– Оно тебе надо?
– Нет, в принципе, своих забот – выше крыши…
– Ладно, полюбуйся, – Трегубенко развернул огромную тетрадь и вынул фотографию, доселе покоившуюся меж её страниц. – Это Ян Косинский, американец.
Реакция друга была неожиданной.
– Ха-ха, американец… А говорил – обычный криминал… Значит, одним делом занимаемся?!
– Ты чё, Андрюха? С твоей головой всё в порядке?
– У меня – да. А у тебя?
– Я на свою башку не жалуюсь.
– Я тоже. Это Гордына, Лёша. Василий Гордыина.
– Сказано тебе – Косинский. Ян Вацлович, Чикаго, штат Иллинойс!
– Гражданин Гордына. Василий Петрович. Деревня Дубки, – не сдавался следователь.
Наверное, они слишком громко доказывали свою правоту, ибо дверь одного из кабинетов распахнулась и наружу показалась лысая голова Сазонюка.
– Прекратить базар! Оба немедленно ко мне…
– Есть!
– Ну, чего митингуем?
– Сбой пошёл по нашей службе, – начал оправдываться Трегубенко.
– Какой такой сбой?
– Вот, – он положил на стол начальнику вызвавший конфликт снимок. – Криминалисты, как всегда, что-то напутали, и в деле Гордыны, по необъяснимым причинам, оказалось фото Косинского.
– Блин! Одно лицо… – вспыхнул майор. – А я-то, дурень, целый день думал, где видел эту рожу! Итак, наш Ян Вацлавович оказался Павлом Петровичем. На старости лет его снова потянуло в родные места… Зачем? Думаем… Думаем вместе!