– …Благородный рыцарь, брат Буркхард фон Хорнхаузен! – выкрикивал герольд после того, как закованный в броню тевтонец выезжал на середину ристалища и звучал сигнал боевого рога. – Благородный рыцарь, брат Анно фон Зангерхаузен! Брат Эберхард фон Сейне! Брат Андреас фон Штирланд!..
После тевтонцев на ристалище начали выезжать искатели приключений из других стран.
– Рыцари из Польши! – надрывался герольд. – Герланд Чарны, герб Сулима! Сцибор Кальский, герб Роза! Миколай Пухала, герб Венява! Януш из Гур, герб Габданк! Скарбек Бжозогловый, герб Гжималя! Якуб Мальский, герб Наленч!..
Поляков сменили рыцари из Венгрии.
– Гуйд из Маромороша, герб Драг-Сас! – герольд даже охрип от большого напряжения. – Андраш Карольи из Карей!..
– Однако! – удивленно сказал Хуберт. – Народу собралось как на большой королевский турнир.
– Все в руках Господа… хрум-хрум!.. нашего, – ответил ему монах, усиленно работая челюстями.
Доев свой бутерброд, он начал жевать сухарь, припрятанный им до худших времен. К счастью, они еще не наступили, но не очень толстые тренчеры и несколько ломтиков окорока, переименованного в рыбу, только раздразнили аппетит странствующего проповедника. И отец Руперт, не надеясь на щедрость Хуберта (никогда не забывая, что изобилие может внезапно смениться голодом, менестрель всегда имел в сумке запас харчей), принялся ублажать изрядно засушенной хлебной коркой прожорливого червя в своей бездонной утробе.
– Это он собрал здесь столько достойных воителей, которые принесли в эти дикие земли свет истинной веры и теперь готовятся обратить и других скверных язычников в добропорядочных христиан, – продолжал святой отец.
– Боюсь, что после этого похода некого будет обращать в истинную веру, – с иронией парировал менестрель. – А еще я предполагаю, что язычники, до того времени, как погибнут под копытами рыцарских коней и разбегутся по лесам, могут преподнести тевтонцам много интересных сюрпризов. Видите ли, святой отец, вопросы веры наиболее сложные и, как уже понятно, наиболее кровопролитные. Чего стоит одно лишь упрямство сарацин, перемоловших в Святой земле цвет европейского рыцарства.
– Путь к сияющим вершинам святой истины длинен и тяжел, – ханжески ответил монах, стряхивая крошки со своего одеяния. – Дорогу осилит идущий, ибо сказано в Святом Писании…
Он не успел закончить фразу, потому что его слова заглушил рев рогов, и рыцари, которых герольд и его помощники-судьи разделили на две группы, начали разъезжаться по разные стороны ристалища. В одной группе, как и следовало ожидать, находились рыцари Тевтонского ордена, а в другой – все остальные, в том числе и славянские рыцари из Померании, которой правил князь Барним I Добрый. Ханс фон Поленц лишь губу прикусил в досаде; ему хотелось сражаться бок о бок с таким признанным турнирным бойцом, как барон Буркхард фон Хорнхаузен, а теперь придется стать его противником, что не очень радовало юного рыцаря.
Вскоре обе партии заняли свои места, все участники турнира поклялись перед судьями, что не будут прибегать ни к каким непозволенным уловкам и приемам, и наступило тревожное ожидание сигнала, чтобы начать борьбу. Но вот Дитрих фон Бернхайм, над которым развевался флагмаршала Тевтонского ордена, – на белом полотнище черный крест, окаймленный желтой каймой, а в центре креста желтый щиток с черным орлом – резко поднял вверх руку с маршальским жезлом и прозвучал гнусавый, но очень сильный звук огромного рога, который всегда предшествовал атаке рыцарей-тевтонцев. "Gott mit uns!" – дружно вскричали крестоносцы и началось!
Два отряда, горяча огромных коней, пришли в движение и столкнулись друг с другом посреди ристалища. Каждый рыцарь пытался отыскать того противника, с которым надеялся сразиться, но, не находя его, нападал на других. Все мудрые исчисления были вмиг разрушены; всякая симметрия стала невозможной; восторжествовал дикий хаос: звон оружия, ржанье лошадей, треск сломанных турнирных копий, гулкие удары оружия о щиты противников, неистовые крики польских и венгерских рыцарей, менее хладнокровных, нежели немцы, которыми они подбадривали себя и друг друга, стоны раненых, которых выбили из седлаи сбросили под копыта разгоряченных схваткой боевых жеребцов… Горе тому, кто был сбит со своего коня на землю!
Но самым большим наказанием для участников турнира была пыль. Она влетала в ноздри, в глаза, забивала легкие; можно было даже умереть от нее, задохнувшись в тесном шлеме-горшке.
Рыцари неслись друг на друга во весь опор с одной целью – ударом копья сшибить своего противника на землю. Но это нужно было сделать очень ловко, не задев ни седла, ни ноги противника; не исполнивший этого требования лишался награды. При удачном ударе побежденный рыцарь падал навзничь в полном вооружении, и бывали случаи, когда подобные падения причиняли моментальную смерть, несмотря на мягкое песочное покрытие ристалища.
Опытные рыцари, коих немало было на турнире, не слишком увлекались первыми схватками, пасли задних, чтобы не ослабнуть преждевременно. Участникам турнира позволялось на короткий срок отходить в сторону для отдыха, и воспользовавшиеся этим дозволением ветераны снимали на время свои шлемы и дышали полной грудью более чистым воздухом, нежели тот, что витал над ристалищем.
Хансу фон Поленцу сразу же повезло. Тевтонец, с которым он сразился, оказался чересчур уж неповоротливым. А еще его здорово подвел молодой конь. (Обычно во время турнирных забав глаза лошадей закрывали, чтобы они не могли отпрянуть в сторону или остановиться в момент удара и тем самым сбить прицел копья всадника.
Порой их еще лишали и слуха, затыкая уши ватой и надевая нечто вроде собачьего намордника. Эта мера предосторожности была отнюдь не излишней: вошедшие в азарт боевые жеребцы могли наносить страшные укусы не только лошадям, но и людям.) Тевтонец, похоже, понадеялся на отменную выучку своего дестриэ и не стал мучить животину нервировавшими ее шорами.
Приближаясь к противнику, Ханс фон Поленц в молодом азарте издал дикий вопль, отчего его курсер лишь прибавил прыти, а жеребец тевтонца от этого крика непроизвольно замедлил разбег, чем юный рыцарь и воспользовался. Тевтонец еще только поднимал свое тяжелое копье, чтобы нацелить его в центр щита Ханса, как страшный по силе удар выдернул его из глубокого седла, как крестьянин-виллан репку из огорода, и он запорхал над ристалищем, словно железная птица, прежде чем оказаться на песке. Воодушевленный победой (поверженного рыцаря он оставил на попечение его оруженосца и Эриха; уж кто-кто, а этот плут не упустит своего и вытрясет из тевтонца все, что полагается победителю), Ханс фон Поленц вернулся в конец турнирной арены и снова начал разбег.
Увы, на этот раз дорогу ему преградил сам Буркхард фон Хорнхаузен. Барон, отдыхавший в сторонке, заметил, как лихо юноша расправился с братом-тевтонцем, и, грозно нахмурившись, решил наказать молодого петушка.
Увидев перед собой железную гору, завернутую в белый плащ с черным крестом, Ханс несколько растерялся, но у него хватило прыти и смекалки поднырнуть под копье фон Хорнхаузена. Страшный по силе удар, который должен был превратить юного рыцаря в лепешку, попал в пустоту, и кони рыцарей столкнулись.
К счастью, барон решил не подвергать своего дестриэ превратностям турнирных схваток и, надеясь на свою бычью силу и большой боевой опыт, приказал оруженосцу оседлать для себя одного из личных курсеров. Это обстоятельство и спасло Ханса от увечий, ведь дестриэ фон Хорнхаузена просто смял бы его курсера.
Тем не менее, столкнувшись, лошади упали вместе со всадниками. Шустрый Ханс умудрился вылететь из седла почти по своей воле, вовремя избавившись от стремян, но, даже изрядно грохнувшись о землю, он оказался в более выгодном положении, нежели барон, массивное тело которого было придавлено конем. Буркхард фон Хорнхаузен даже не пытался подняться; он глотал пыль ристалища и ругался такими богохульными словечками, что ему впору было немедленно покаяться в грехах орденскому священнику.
Что касается фон Поленца, то он мигом вскочил на ноги и даже успел увернуться от копыт жеребца одного из крестоносцев. Лошади Ханса и барона сильно не пострадали, и, несмотря на то, что были оглушены столкновением, все же пытались встать на ровные ноги. Причиной того, что они практически не получили никаких повреждений, было защитное снаряжение. Морды жеребцов закрывали налобники, холки – нашейники, а к луке седла были прикреплены тюфяки, туго набитые сеном, прикрывавшие груди животных; они и смягчили удар при столкновении.
К барону мигом подскочили его оруженосцы, на которых он обрушился с гневными упреками, что они не поторопились с помощью, а Хансу даже Эрих не понадобился – его курсер поднялся без посторонней помощи. Плутоватый оруженосец фон Поленца сделал вид, будто не заметил за облаком пыли, что его господин лежит на земле, – кому хочется получить увечье от копыт в такой свалке? – и лишь когда Ханс поднялся, Эрих ринулся вперед, отмахиваясь дубиной от оскаленных лошадиных морд, помог ему сесть в седло, и они вместе отправились к герольду, который торжественно объявил, что на сегодня рыцари Ханс фон Поленц и Буркхард фон Хорнхаузен выбывают из турнира, дабы залечить свои синяки и шишки.
Барон сделал вид, что возмущен таким решением, но препираться с герольдом не стал; что ни говори, а приложился он к земле весьма основательно. А Ханс, несмотря на весь свой юношеский запал, был рад, что ему больше не придется глотать пыль ристалища. Дело свое он сделал вполне успешно (Эрих уже побежал договариваться с оруженосцем поверженного хозяином тевтонца о размере откупных), поэтому не грех превратиться в зрителя, благо его схватка с таким признанным турнирным бойцом, как Буркхард фон Хорнхаузен, не прошла незамеченной – маршал благосклонно приветствовал юного рыцаря взмахом своего жезла.
Конечно, Ханс фон Поленц не знал, что барон был главным претендентом на должность маршала Тевтонского ордена (если она по какой-то причине освободится), а значит, конкурентом Дитриха фон Бернхайма, но это обстоятельство ни в коей мере не умаляло достоинств юноши.
– А наш-то юный петушок оказался изрядным забиякой, – одобрительно сказал Хуберт, от внимания которого не ускользнули деяния фон Поленца на ристалище. – Похоже, сегодня он получит добрый куш.
– И конечно же угостит своих друзей сытным ужином, – с воодушевлением подхватил монах.
– Это вы о ком, святой отец?
– О нас с тобой.
– Ваше преподобие, ей-богу, вы точно не от мира сего. У господ не бывает друзей среди простолюдинов.
– Да, но мы здорово его выручили…
– Не думаю, что обглоданные кости дикой козы оставили в памяти юного Ханси неизгладимое и, тем более, приятное впечатление, – насмешливо заметил менестрель.
– Он не сможет отрицать, что мы, как добрые самаритяне, поделились с ним последним. А долг платежом красен, сын мой. Нужно об этом напомнить юному рыцарю. К тому же впереди его ждет опасный поход, и мое благословение окажется для него совсем не лишним.
– Что ж, в ваших словах, святой отец, есть резон. Осталось всего ничего – уговорить раскошелиться Эриха, оруженосца и казначея рыцаря. А он еще тот жмот. Тем более что я уязвил этого плута до глубины души, выиграв у него в кости. К тому же неизвестно, заплатит ли поверженный тевтонец выкуп нашему Хансу или нет. Ведь с той марки, что я ссудил рыцарю, у него остались сущие гроши.
– Не будем думать о плохом. Человек живет надеждой, ибо сказано в Святом Писании…
Отец Руперт не успел в очередной раз облагодетельствовать менестреля высоконравственным поучением, потому что громко взревели рога и турнирное сражение прекратилось. Изрядно потрепанные и запыленные участники турнира покинули арену, которую тут же заполнили простолюдины, чтобы подобрать обломки оружия, обрывки дорогой материи, частички золота и серебра, свалившиеся с богатых одеяний польских и венгерских рыцарей, а судьи принялись считать набранные двумя отрядами очки, чтобы определить, кто победил в групповом состязании.
Хуберт хотел было присоединиться к искателям потерянных "сокровищ", но тут к нему подошел помощник фогта крепости Эльбинг и несколько надменно сказал:
– Мой господин приглашает тебя на пир по случаю окончания первого дня турнира, дабы ты мог усладить слух славных рыцарей ордена и прочих пением старинных баллад.
Менестрель тяжело вздохнул – отказаться от такой "милости" не было никакой возможности – и ответил:
– Достопочтенный фогт оказывает мне высокую честь… Но у меня есть одно условие, – твердо сказал он, заметив жалобный взгляд отца Руперта, до которого быстро дошло, что он может остаться без ужина.
Тевтонец скривился, словно надкусил кислое яблоко, но все же снизошел до дальнейших переговоров. Увы, свободолюбивое братство менестрелей не признавало орденский устав и не подчинялось ни маршалу, ни, тем более, фогту. А у него был приказ, не терпящий иных толкований: в обязательном порядке пригласить на пир менестреля, который за короткое время успел прославиться на весь Эльбинг.
Дитрих фон Бернхайм, который очень нуждался в помощи странствующих рыцарей из Польши и Венгрии, решил улестить их песнопениями менестреля, присутствие которого на орденской трапезе было чуть ли не кощунством. Но чего не сделаешь ради успешного похода против пруссов…
– Я готовлюсь принять монашеский постриг, поэтому могу пойти на пир только в сопровождении своего духовника, – продолжил Хуберт, изобразив на своем живом лице высшую степень просветленности и одухотворенности.
От неожиданности монах икнул, но предпочел промолчать. Тевтонец окинул взглядом дородную фигуру отца Руперта и милостиво кивнул.
– Да будет так, – сказал он и отправился восвояси, назвав Хуберту час, к которому тот должен был явиться к крепостным воротам.
Дабы не искушать кнехтов видом пирующих рыцарей, Дитрих фон Бернхайм приказал им удалиться из крепости и ночевать под открытым небом, а пиршественные столы для рыцарей накрыли на обширном крепостном дворе, благо, погода позволяла.
– Увы, святой отец, ради вас мне пришлось солгать, – с видом кающегося грешника сказал Хуберт. – Но не мог же я оставить человека, который принес в эти варварские края свет истины, в полном одиночестве, голодным и холодным.
– Твоя ложь бескорыстна и благородна, поэтому я отпускаю тебе этот грех, – с отменным ханжеством молвил монах.
Хуберт посмотрел на него и весело расхохотался. А затем спросил:
– Святой отец, вы шить умеете?
– Да. Но зачем?..
– Объясню. Позже. А пока быстро идем к ближайшей лавке, чтобы найти все, что нам необходимо.
Недоумевающий монах засеменил вслед Хуберту, который шагал широко и размашисто. Пыль над ристалищем постепенно осела, и огромный шар солнца, прежде едва просматривавшийся в рыжем мареве, стал похожим на тщательно отполированную золотую монету.
Вечер обещал быть тихим и теплым.
Глава 8
Хранительница вечного огня
Море без устали катило серые валы к одетому в осеннюю позолоту берегу, украшая его пенными кружевами прибоя. Низко нависшее небо хмурилось сизыми тучами и только изредка ветер находил в них прореху и принимался деятельно расширять ее. Очистившийся от облаков лоскут начинал сиять, как драгоценный сапфир, и гребешки волн приобретали цвет прозрачной лазури.
Потрясенный величием открывшейся перед ним картины, Скуманд смотрел на море как завороженный. Стоявший несколько поодаль Павила испытывал почти такое же состояние. Но если юноша видел море впервые и пока не мог до конца разобраться в своих чувствах, то старому вайделоту уже приходилось бывать на его берегах. И каждый раз он поражался той огромной мощи, той неведомой божественной силе, которая скрывалась в толще морских вод. Павила не просто догадывался, что эта сила существует, он ощущал ее кожей, мышцами, жилами, каждым волоском своей седой шевелюры.
Морской простор вливался в душу широким потоком, заставляя быстрее биться сердце, очищал голову от дурных мыслей, делая их легкими и прозрачными.
Что касается Скуманда, то восхищенному юноше казалось, что еще миг – и его ноги оторвутся от земли, он воспарит к небу и присоединится к чайкам, кроившим плотную небесную ткань своими острыми белыми крыльями.
Они шли в святилище богини Прауримы. Оно было расположено на высоком холме у берега моря, неподалеку от того места, где находился вайделот и его ученик. Путь к святилищу был неблизким и очень опасным из-за диких племен, а также отрядов тевтонских рыцарей, иногда забредавших в прибрежные леса в поисках селений пруссов, чтобы разжиться провиантом и рабами, если варвары не согласятся принять христианство. Обычно в такие путешествия вайделоты ятвягов отправлялись в сопровождении воинских отрядов, но на этот раз вождь племени Ящелт отказал Павиле в этой привилегии, сославшись на то, что времена наступили смутные и воины нужны для охраны селения.
Вайделот не стал спорить; угрюмо кивнув, он вернулся домой и стал собираться в дорогу. Он прекрасно понимал, откуда ветер дует. Ящелт имел сына, который должен был после его смерти стать вождем племени. Конечно, при условии, что он этого достоин. Это определяли жрецы, советуясь с богами. Чаще всего предводителем племени становился именно сын вождя, но бывали случаи, когда наследнику в такой милости боги отказывали по какой-либо причине. Так могло случиться и с отпрыском Ящелта, который не блистал воинскими доблестями, не был удачливым охотником и больше любил пить пиво и возиться с девками, нежели упражняться с оружием.
У всего племени ятвягов на слуху было имя Скуманда. Этому способствовало не только его удивительное появление в племени, но и достоинства, которыми он обладал. В разговорах бывалые воины все больше и больше склонялись к мысли, что юношу ждет блестящее будущее. Осталось лишь испытать его в сражениях, и если он выдержит и этот экзамен, лучшего вождя для ятвягов нельзя и придумать. Многие уверовали, что он и впрямь – подарок небес, а значит, сыну Ящелта вождем не бывать.
Но мудрый Павила понимал, что не все так просто. Большая часть жрецов и старейшин, подкупленных Ящелтом, никогда не согласится с мнением народа. И чтобы не стать причиной разлада среди вайделотов, Скуманду придется исчезнуть. Как это будет выглядеть, Павила примерно представлял, поэтому принял решение возвести юношу в жреческий сан, тем самым оградив его от большой беды, – ведь тот, кто стал вайделотом, не вправе претендовать на жезл вождя племени (по крайней мере такие случаи в истории ятвягов были очень редкими). А значит, никто не станет подсыпать в чашу Скуманда яд, и к нему не подошлют наемных убийц.