И он произошел. Пока оба казачьих войска сдавливали свои тиски, собираясь учинить расправу над главарями, перед толпами горцев объявился всадник на белом коне. Он был в серебристой каракулевой папахе, в белой черкеске с серебряными газырями по бокам, за отворотами которой виднелась красная рубаха. Тонкую талию опоясывал наборный кожаный ремень, отделанный серебром, на нем висел кинжал гурда в серебряных ножнах, украшенный драгоценными камнями. Такой же была и сабля из дамасской стали, притороченная сбоку. На джигите были синие штаны, заправленные в ноговицы до колен, носки которых он вдел в серебряные стремена. В гриву лошади были вплетены разноцветные ленты, а на левой руке абрека красовался золотой перстень с огромным бриллиантом. Вопли со стрельбой прекратились как по мановению волшебной палочки, все головы, даже казачьи, повернулись в сторону всадника. Джигит поднял коня на дыбы и что-то громко крикнул, обращаясь к горцам. Те ответили ему нестройными выкриками, они все еще находились во власти магического круга. Тогда вождь повторил свой клич, и сразу воины аллаха принялись выравниваться, в руках у многих появились ружья, которые они стали поспешно заряжать.
- Панкрат, это Садо, один из главных приспешников Шамиля, перстень, что на его левой руке, подарил ему сам турецкий падишах, - присмотрелся к джигиту Николка, он вскинул ружье и снова с досадой опустил его поперек седла. - Жаль, что я успел его разрядить… Абрека надо убить, иначе штурм крепости для нас может оказаться напрасным.
- Я тоже узнал чеченского мюрида, - спокойно кивнул головой атаман. - А напрасно только вороны каркают, да их никто не слушает.
- Откуда этот джигит вырвался? - невольно осмотрелся Захарка. - Улица только одна, и сакли кругом низкие, как на подбор.
- Крепость квадратная, она застроена ихними хатами как попало, а эта улица главная, - пояснил Николка, не переставая терзать на поясе мешочек с зарядами. - Наши терцы уже побывали здесь, когда возили Шамилю штабную цидулку, - он снова обернулся к атаману. - Панкрат, пока абреки в молитвенном своем дурмане, надо с ними кончать.
Но атаман застыл на месте, превратившись в каменное изваяние, лишь глаза у него уперлись двумя железными костылями в абрека в белой черкеске, не отрываясь от него ни на мгновение. Он тоже чего-то выжидал. И когда мюрид встал во главе горского войска, от которого осталась едва половина, чтобы повести всадников за собой, он поднял руку. Сотни ружей что с одной, что с противоположной стороны улицы, где сгрудились червленцы с ищерцами, примкнули прикладами к казачьим плечам, дула замерли на вертлявых фигурах абреков. Но было еще рано отдавать команду на уничтожение врага, да и противник не торопился ввязываться в новый бой или признавать свое поражение бегством. Из-за угла ближайшей сакли показались несколько верховых в белых черкесках и с зеленым знаменем в руках знаменосца. Возглавлял процессию сам имам Шамиль, он сидел в седле согнувшись, по сухощавому его лицу пробегали гримасы боли. За ним следовали телохранители и только после них покачивались в седлах самые приближенные мюриды. Их было много, в передних рядах переваливалась уткой бессмертная фигура Мусы, кровника семьи Даргановых. Как и Шамиль, он скрутился в три погибели, едва не касаясь конской гривы белым лицом. Петрашка уже слез с башни, вместе с Буалком они пристроились позади Панкрата с Захаркой. Завидев Мусу, студент вскинул ружье и направил дуло на кровника, палец привычно лег на спусковой крючок.
- Охолонь, еще успеется, - покосился на него старший брат. - Сначала посмотрим, что они нам предложат, а потом поступим по обстоятельствам.
- Я же в Мусу попал, - растерянно проговорил Захарка. - Часовые на своих руках вносили Шамилева прихвостня за ворота крепости.
- Кто в него только не попадал, - криво усмехнулся атаман.
- Панкрат, этого Мусу надо застрелить, иначе кровная месть между нашими семьями никогда не закончится, - не желал успокаиваться Петрашка. Буалок, пристроившийся рядом с ним, тоже нервно повел дулом по передним рядам абреков. - У него же двое сыновей подрастают, и у его сестры Кусамы еще есть парочка бирючат.
- Я сказал охолонь, один твой выстрел может погубить сотни казаков, - еще упрямее сдвинул брови на переносице Панкрат. - Убийство Мусы не положит конец кровавому обряду, у этого бирючины еще все впереди…
Между тем Шамиль подъехал к своему войску и по подсказке Садо развернулся лицом по направлению к башне, возле которой остановился Панкрат с братьями и станичниками. Рядом с ним пристроился Ахвердилаб, протиснувшийся из середины общей лавы, вид у него был не лучше, чем у раненного имама правоверных кавказцев. Черкеска во многих местах была порвана, на правой щеке чернел длинный шрам с запекшейся кровью. Но джигит продолжал расправлять плечи и гордо вскидывать подбородок, заросший черной бородой. Он был дагестанцем, поэтому не красил волосы на лице в красный цвет. Лишь один Садо из всех мюридов выглядел начищенным пятиалтынным, не принимавший участия в битве, он сумел сохранить первоначальный лоск. Но даже в трудном для абреков положении, он оставался всего лишь одним из помощников вождя горцев.
Шамиль тронул поводьями своего белого арабчака с коротким туловищем и с высокой холкой, проехав половину расстояния до казачьего войска, он остановился. Ни один из мюридов не осмелился пуститься вслед за ним, все они остались на своих местах.
- Атаман, тебе предлагают прибыть на переговоры, - перевел Николка молчаливые действия имама. - Ружье закидывай за спину, чтобы не вызывать у абреков лишних подозрений, остальное можешь оставить при себе.
- На переговоры ходят без оружия, - передавая ружье и саблю подъесаулу, проворчал полковник. - У Шамиля на поясе всего один кинжал.
- Еще бы не стараться быть благородными, - ухмыльнулся Захарка. - Мы у абреков, почитай, в их собственном доме, в который они запускают только гостей.
Но Панкрат уже не слушал, он направил своего кабардинца по середине улицы, чтобы быть у всех на виду. Когда он приблизился к Шамилю, то вскинул на вождя горских народов глаза, надеясь разглядеть на его сухощавом лице ответы на многие вопросы, и натолкнулся на абсолютно черные зрачки, похожие на зерна четок, вырезанных из агата. Они светились таким-же тусклым, словно отшлифованным, светом и лишь в глубине их бились отблески неугасимого пламени, бушевавшего внутри сухопарого тела. Казалось, что этим зрачкам мало топлива, они просили его еще, затягивая стоящего напротив них в огнедышащую утробу. Панкрат едва не сморгнул веками, магнетизм этого человека был безграничен, как и власть, которой он обладал, перед ним можно было только ползать на карачках, выказывая свою преданность и позволяя делать над собой все, что он захочет. Скорее всего, у кавказцев так оно и было, но Панкрат родился вольным казаком, начальников над ним не было отродясь. Полковник скрипнул зубами и взял себя в руки, в серых зрачках появился тот самый стальной блеск, который перешибал черные высверки глаз противника как пустотелые трубки от прибрежного чакана. Широкие плечи его развернулись еще больше.
- Зачем ты сюда пришел, атаман? - спросил Шамиль.
Он усмехнулся краями волевых губ и выпрямил свое поджарое тело в седле, покрытом золотым персидским ковриком. На голове у него серебрилась завитками каракулевая папаха из шкуры трех месячного ягненка. На тонком ремне на поясе, украшенном золотыми бляшками, покачивался кинжал в золотых ножнах и с золотой ручкой, отделанных драгоценными камнями, самым крупным из которых был рубин. На среднем пальце правой руки играл огнями в лучах утреннего солнца золотой перстень с вправленным в него большим бриллиантом необыкновенной красоты. На других пальцах тоже светились разноцветными огнями золотые перстни с камнями. Он повторил вопрос по русски с тягучим акцентом, как у всех кавказцев, для которых этот язык стал средством общения:
- Что тебе здесь надо, казак?
- А что нужно было тебе на левом казачьем берегу, что там до сих пор никому нет покоя? - насмешливо хмыкнул и Панкрат, он уже освоился и теперь выискивал во внешности врага слабые стороны, чтобы не промахнуться с отпором. - Кто тебя гонит на нашу сторону? Своей вотчины перестало хватать?
- На левом берегу Терека я бываю очень редко, - приподнял одно плечо Шамиль.
- Зато твои абреки гуляют по нашим станицам день и ночь.
- Я их туда не посылаю, я защищаю свою землю от московских царей, - лицо имама нахмурилось, он сдвинул черные брови. - А вот вы, казаки, этим русским служите, кормите их, поите, квартиры предоставляете, своих женщин господам офицерам отдаете.
- У нас нет различий по национальностям, кого наша скуреха выберет, того мы к себе и примем. Хоть кривоногого калмыка, хоть криворукого ногая, хоть злого чечена, - в свою очередь насупился и полковник. - Жилье мы русским предоставляем потому, что вера и язык у нас одни, мы служим русскому царю с его народом верой и правдой.
- А где же ваша казачья гордость? - презрительно сощурился Шамиль. - Какие вы русские, когда давно отмежевались от них, и сами называете их москалями, кацапами и сип-сиповичами?
- Они тоже не остаются в долгу, мы для них пугачи, разинцы, разбойники с большой дороги, да голь перекатная.
- Посмотри на себя, атаман, разве ты русский? - продолжал увещевать Панкрата влиятельный собеседник. - У москалей носы сплошь татарские - картошкой, характер плаксивый и трусливый, а ты вылитый горец, только говоришь по ихнему. Даже одежда на тебе горская, даже кинжал ты нацепил, подражая нашим джигитам.
Панкрат поймал зрачки вождя всех кавказцев и постарался отвести в сторону черную силу, прущую из них. Ему показалось, что он сумеет перебороть ее, потому что у него было что-то еще такое, чего не было у этого человека, обладающего недюжинной волей.
- Ты сказал правду, Шамиль, мы растеряли многое, что связывало нас с бывшей нашей родиной и с нашим народом. Даже обличьем мы стали похожи на тех, с кем рядом живем, - он расправил грудь и ворохнул плечами. - Зато дух у всех у нас остался прежним, каким ему и положено быть - он у казаков русский.
Оба всадника долго расстреливали друг друга глазами в упор, и если бы не дикая энергия первого из них, и не железное упорство другого, они бы не выдержали адского напряжения и давно сошлись бы в поединке. Наконец имам дернул большим кадыком на горле, по его щекам прокатилась гримаса сдерживаемой боли. Видимо, рана, которую он получил от выстрела в него Надымки, была очень серьезной. Он хрипло выдавил из себя:
- Зачем ты сюда пришел, атаман?
- За тем, чтобы ты прекратил набеги на казачьи станицы.
- Я не посылал в ваши станицы своих людей. А набеги никогда не прекратятся, разбойничьи группы мне не подвластны, - причмокнул губами вождь. - Кроме того мне известно, что они чаще нападают на военные обозы, нежели на мирные селения.
- У тебя плохие информаторы, Шамиль. А скорее всего ты врешь, потому что те самые группы из бандитов, якобы неподвластные тебе, входят в состав твоего войска.
Вождь абреков долго молчал, не отводя пристального взора от собеседника. Затем, не отвечая на явное оскорбление, он повторил все тот-же вопрос:
- Что еще привело тебя в наш горный край?
- Я пришел сюда за своим сыном Павлушкой и за сестрой Марьюшкой, - в свою очередь не отрывая взгляда от лица Шамиля, жестко проговорил Панкрат.
- Но твоих близких родственников в этом ауле нет, - криво усмехнулся имам.
- А где они?
- Я не знаю, что тебе сказать, потому что впервые об этом слышу.
- Пусть будет так, тогда я спрошу тебя по другому, - расслабленно улыбнулся и атаман. - За твоей спиной притаился среди абреков один чеченский мюрид, его зовут Муса.
Помедлив немного, Шамиль молча кивнул головой, видно было, что ему не нравились вопросы полковника. А тот продолжил:
- Это мой кровник, он враг всей семьи Даргановых. Я думаю, что его люди тоже участвовали в похищении Павлушки с Марьюшкой, и он должен знать все, - Панкрат повертел нагайку в руках. - Отдай его нам, он укажет место, где они спрятаны.
Шамиль прищурился и положил правую руку на рукоятку кинжала, крупный бриллиант в перстне на среднем пальце рассыпался множеством разноцветных лучей, другие камни отозвались ему такими же цветными искрами. Казалось, фигуру имама вместе с арабчаком накрыла небесная радуга. Но подвижные крылья горбатого носа и резкие складки по углам большого рта по прежнему не предвещали ничего хорошего:
- Ты забыл, казак, что горцы своих гостей не предают и не выдают, - негромко сказал он. - Ты хочешь, чтобы я нарушил законы наших гор?
- Муса из тех самых разбойников, которые тебе не подвластны, об этом ты поведал только что, - криво усмехнулся полковник. - А ты приютил его у себя.
- Он мой гость!
Шамиль на глазах превратился в окаменевшего горного орла, все черты его сухощавого лица с резкими морщинами показались вырезанными из гранита. Лишь черные зрачки не прекращали прожигать жгучими лучами противника, стоящего напротив него.
- Имам, если ты не отдашь Мусу, или я не узнаю, где находятся мой сын с моей сестрой, то я не оставлю тебя в покое. Хотя по доброму нам так и так не разойтись, - непримиримо нагнул голову атаман. - За моей спиной и по другое крыло твоего войска много станичников, у которых тоже накопилось достаточно вопросов к твоим абрекам. Они желают с них спросить за все разом.
Вождь кавказских народов стряхнул на ладонь из-под рукава черкески крупные четки и принялся их пересчитывать, горящий взгляд его вроде ненароком вильнул в сторону крепостной стены. Скоро оттуда донеслось как бы волчье тявканье, и тут-же сухопарая фигура имама стала размягчаться. Он равнодушно передернул плечами и негромко сказал:
- А ты и так отсюда не уйдешь, - он покривился от приступа внезапной боли и снова постарался улыбнуться. - Мне нужно было время, чтобы помощники собрали моих воинов по склонам гор и снова привели их под стены крепости. Они это сделали, отважные джигиты уже здесь.
Панкрат резко выпрямился в седле, заметил вдруг, что на казаков из-за каждой сакли, из-за каждого выступа в крепостной стене смотрят дула ружей. Впервые в жизни он пожалел о том, что оставил оружие у Николки, тогда можно было бы захватить Шамиля в плен и не выпускать его из своих рук до тех пор, пока терцы не выбрались бы из проклятых теснин. Сохранились бы сотни казачьих жизней и матери не оплакивали бы сыновей с едва пробившимися у них усами. Но и сейчас еще не все было потеряно. Увидев, что имам собирается возвращаться к своему войску, Панкрат процедил сквозь стиснутые зубы:
- Имам, наш разговор еще не окончен.
Вождь презрительно усмехнулся, он ничего не ответил, продолжая заворачивать морду арабчаку и подгоняя его каблуками ноговиц. И тогда Панкрат перехватил из его рук уздечку и дернул ее на себя, одновременно кладя правую руку на рукоять своего кинжала:
- Шамиль, ты не ответил на мои вопросы.
Предводитель абреков сверкнул бешеными зрачками:
- Что еще ты хочешь узнать? - прошипел он ядовитой змеей.
- Где мой сын Павлушка и моя сестра Марьюшка? - теряя над собой контроль, оскалился полковник. - Если ты ничего не скажешь, ты сам не уйдешь отсюда живым.
- А ты сможешь повести за пленниками свое войско? - брызнул слюной абрек.
- Говори, горный бирюк.
- Они уже на границе с Грузией.
- Куда вы их гоните?
- Никуда, атаман, твой сын и твоя сестра будут жить по горским законам, так же, как твоя жена-чеченка стирает тебе, казаку, твое белье и подтирает за твоими сыновьями русское говно, - по звериному ощерился главарь абреков. - Не одному тебе воровать горянок и плодить казаков, пора вашим женщинам тоже рожать горцев.
- Разве ваши джигиты не крали наших скурех?
- Случалось.
- У нас с Айсет вышло полюбовно.
- Горянка не имеет права выходить замуж за иноверца, это противоречит законам шариата, - вскинулся Шамиль. - Муса сказал, что он успел подыскать твоей сестре хорошего жениха, а твой сын будет воспитываться в тейпе братьев Бадаевых, убитых тобой, - он гортанно закончил. - Таков закон наших гор и никто не вправе его нарушить.
Словно неведомая сила отбросила полковника назад, он вдруг увидел перед собой сумасшедшего, возведенного на вершину власти кем угодно, только не человеческим разумом. Мусульманский имам, призванный своим богом укрощать животные страсти соплеменников, сам проповедовал кровную месть. К тому же в начале диалога служитель аллаха солгал, сказав, что впервые слышит о сыне и сестре собеседника, выкраденных его подчиненными. Эти два поступка показались из ряда вон выходящими, обрывающими в корне рассуждения о мире и дружбе между казаками и горцами. Панкрат приготовился вытащить кинжал из ножен, он уже нацелился схватить абрека за черкеску и воткнуть лезвие ему под сердце, когда Шамиль вдруг извернулся и первым нанес удар походным ножом, спрятанным в правом рукаве черкески. Инстинкт самосохранения и на этот раз спас жизнь атаману, заставив его уклониться назад. Острие вошло в предплечье, расшивая черкеску до самой спины. Сколько раз Панкрат благодарил судьбу за то, что она наделила его мгновенной реакцией, какой обладали и его родители. Не единожды сшибался он в поединках с горцами, всегда выходя из них победителем. Вот и сейчас он умудрился распрямиться пружиной и проткнуть кинжалом одежду Шамилю, успевшему всадить каблуки ноговиц под брюхо своего арабчака. Лезвие пропороло ему бок и тут-же белогривый скакун за один прыжок преодолел расстояние в несколько сажен, вынося своего хозяина из опасной зоны. На помощь имаму уже спешили его мюриды, разрывавшие свои рты в правоверной ярости. Из-за укрытий раздались первые выстрелы, они были еще не точными, а лишь только прицельными. Но полковник знал, через мгновение ситуация изменится до неузнаваемости, и тогда на небольшом пространстве между саклями станет властвовать одна смерть. Он поднял кабардинца на дыбы и развернул его на задних ногах в обратную сторону, затем пригнулся к холке и помчался к своему войску:
- Укладывайте коней на землю, станичники, - крикнул он.
Приказ атамана был исполнен моментально, Панкрат увидел, как терцы, положив лошадей, сами спрятались за из крупами. В стволы загонялись патроны, приклады прижимались к плечам. Войско терских казаков, окружившее армию абреков, тоже заняло круговую оборону. Атаман сунулся в самую гущу соплеменников, подсекая нагайкой передние ноги кабардинцу и падая рядом с ним. Он успел вовремя, горцы приготовились к атаке, их первые ряды уже стронулись с места. А выстрелы из-за укрытий не прекращались, они переросли в единый залп, от которого некуда было спрятаться. То один казачий конь, то другой вдруг вскидывался над дорогой и с утробным ржанием падал обратно. Дальше медлить было нельзя.
- Казаки, к бою!
Голос атамана перекрыл все другие звуки, показалось, что он разразился ревом раненного зверя. Так оно и было на самом деле, потому что ущемленное самолюбие не давало полковнику обрести прежнюю форму. Он поймал на мушку джигита в белой черкеске, выскочившего перед лавой горцев, нажал на курок и сразу крикнул станичникам, окружавшим его со всех сторон:
- Огонь!