Глава 6
Двое слуг внесли в залу огромное блюдо, на котором вздыбил крылья зажаренный лебедь. Князь-епископ протянул руку, помедлил, а затем с хрустом сломал изогнутую птичью шею.
- Садись, угощайся, викарий, - пренебрежительно бросил он. - Вид у тебя такой, будто неделю ничего не ел. Вот ягнятина, потроха, пироги.
- Благодарю, ваше сиятельство, - чопорно поджав губы, ответил Фёрнер. - Но сегодня пятница, постный день.
- Так ты пост соблюдаешь? Зачем? Неужели в рай рассчитываешь попасть? Напрасно. Таким, как ты, Царствие Небесное точно не светит. Будешь поститься, не будешь - все одно в ад. Не знаю, в какой из кругов тебя определят, но точно далековато от входа.
Иоганн Георг хохотнул, закашлялся, стукнул себя кулаком по груди.
- Ладно, чушь. Зачем ты явился? Я ведь уже всех тебе утвердил. Что стряслось? Дыба пылится? Жаровни стынут?
- Вы распорядились подготовить отчет по делу Германа Хейера. Я собрал документы, которые…
- Не крути мне яйца, викарий! - вдруг рявкнул его сиятельство. - Ты и вправду думаешь, что мне интересны твои бумажки? У тебя целый полк мастеров; им только свистни, они и Новый Завет в полчаса перепишут. Убирай, к чертям, папку и говори своими словами. Как получилось, что этого - Хейера, да? - пристрелили у крепостных ворот?
- Капрал Блюмсфельд опознал его и распорядился открыть огонь.
- Нашпиговали свинцом, идиоты… А ведь достаточно было сломать негодяю нос и отвести в караульную.
Иоганн Георг бросил в рот кусок белого мяса и принялся жевать, не глядя на Фёрнера. У князя-епископа болели зубы, и во время еды он перекашивал на сторону рот, топорща серо-рыжую, словно испачканную пылью бороду. Прожевав до конца и сделав пару глотков из серебряной кружки, фон Дорнхайм спросил:
- Тебе известно, что его сестра замужем за нюрнбергским судьей?
- Не понимаю, какое это имеет значение, - сухо ответил викарий.
- Не понимаешь, значит, - недобро хмыкнул фон Дорнхайм. - Вот поэтому ты никогда не будешь сидеть на моем месте, Фридрих. А если б понимал, может, и дождался бы… Теперь слушай, как будут развиваться события: нюрнбергский магистрат, где все и так ненавидят меня лютой ненавистью, обратится с петицией к кайзеру. Напишет, что советник Хейер был убит безо всяких причин и что князь-епископ Бамберга, Иоганн Георг Фукс фон Дорнхайм, потворствует этому беззаконию. Поэтому я спрашиваю тебя, Фридрих: когда сюда явятся посланные кайзером офицеры, что мы им скажем? Судья утвердил арест Хейера?
- Разумеется. Вы же знаете, ваше сиятельство, мы всегда…
- Основание для ареста?
- Как и всегда: колдовство, участие в шабаше.
- Прекрасно. - Князь-епископ перекосил рот. - Какие имеются доказательства?
- Имя Хейера назвала Барбара Ройт. Сказала, что видела его во время сборища на горе Брокен.
- Что еще?
- Ваше сиятельство, предполагалось, что Хейер будет осмотрен на предмет дьявольских отметок на теле, допрошен, а затем признает вину. Но его, видимо, кто-то успел предупредить и…
- Срать я хотел на эти предположения!! - Пудовый кулак князя-епископа обрушился на буковую столешницу. От этого удара стоявшие на столе кубки, тарелки и блюда слегка подпрыгнули; маленький серебряный соусник завалился набок, и жирный ручеек соуса потек по белоснежной скатерти, обрываясь вязкими каплями на пол. - Значит, у тебя есть только слова полоумной бабки, которая к тому же не была приговорена, а испустила дух в подвале у твоих молодцов?!
На лбу викария выступили крупные капли пота. Он промокнул лицо белоснежным платком.
- Я убежден, что другие арестованные смогут подтвердить участие Хейера в шабаше.
- Знаешь, как это будет выглядеть? Как будто кто-то нагадил в штаны, а теперь пытается при помощи куска бумаги все это оттереть.
Фон Дорнхайм снова отхлебнул пива, и его кадык заходил вверх-вниз по мощной, заросшей рыжей шерстью гортани. Отняв ото рта кружку, он протяжно рыгнул и стукнул себя кулаком по груди. На бороде и усах белыми клочьями повисла пивная пена. Глядя на все это, викарий едва заметно поморщился.
- Что, Фридрих, - зло усмехнувшись, громыхнул князь-епископ, - противно смотреть на меня? Конечно, ты же у нас всегда отличался манерами, обходительностью. Наверное, и баб трахаешь исключительно учтиво, перевязав член платочком. Нет? Хотя ты, наверное, давно перестал на девок смотреть - тебе куда интересней, когда подследственные орут в подвалах… Не суетись, не оправдывайся: брюхо у тебя не стеклянное, а все-таки я тебя насквозь вижу. Да только мне плевать, что ты про меня думаешь. Манеры, приятное обхождение - все это придумали слабаки, навроде тебя. Ты ведь только пыжишься, пугаешь всех, а тебя ткни легонько - и растечешься, как яичный желток. Мой дед один на один выходил на матерого кабана, без помощников. Всаживал зверю в грудь рогатину и дожимал до конца так, что наконечник намертво застревал и его приходилось потом обрубать. Вот так - рраз!!
Он резко выбросил вперед правую руку: кулак замер всего в дюйме от холеного лица викария. Фридрих Фёрнер вздрогнул от неожиданности, и толстые губы его сиятельства, который заметил его оторопь, развело довольной улыбкой.
- Таков наш род, такими мы и останемся. Мои предки охотились на медведей и кабанов, вышвыривали соперников из седел во время турниров, дрались за десятерых, отправлялись за тридевять земель в крестовый поход… Семя Дорнхаймов не умрет никогда.
Слушая князя-епископа, Фёрнер изо всех сил старался сохранять хладнокровие. От манер и внешнего вида фон Дорнхайма его мутило.
- Ничего в этом мире не сдвинется с места, пока не толкнешь, - продолжал тот, сжимая крепкий, волосатый кулак. - Конь не повезет телегу до тех пор, пока не перетянешь его кнутом. Слуга не будет работать, пока не поможешь ему зуботычиной. И даже служители церкви не желают работать без того, чтобы их не поторапливали. Ты уверял меня, что строительство Колдовской тюрьмы будет закончено на Троицын день. И что? Даже стены не возвели до конца!
- Ваше сиятельство, позвольте мне…
- Твою мать, Фридрих, я, кажется, говорил, что не следует меня злить. Ты - второй человек в епархии, вице-король практически, тебя даже тенью моей называют. И что?! Пока я занимаюсь государственными делами, моя тень, вместо того чтобы поддерживать меня, потихоньку срет за моей спиной? Будь я помоложе, я бы, может, и не стал ничего говорить. Прежде я был добрее. Да только люди не умеют ценить чужой доброты. С этой чертовой - да простит меня Святая Дева! - епархией, с этими нерасторопными помощниками, которые возомнили себе, будто смысл их жизни - наслаждаться жратвой и бездельем, я, похоже, утратил остатки терпения. Запомни, дружок ты мой напомаженный, терпение мое измеряется очень просто - это длина вытянутой руки. Кто сократит его хоть на дюйм, получит крепкий удар в зубы. Видел моего камердинера? Я ему левую сторону хорошо проредил, он теперь лишний раз рот старается не открывать. Да не бледней ты, - князь-епископ усмехнулся, - не трясись. С твоей должностью зуботычины не положены; подведешь меня - наказание будет суровей. Я многое тебе доверил, Фридрих, и буду очень расстроен - очень! - если это было ошибкой с моей стороны. Ты же умный человек, в университете учился, знаешь, что человек очень досадует своим ошибкам. Верно? Вот, головой киваешь… Значит, я прав. Так что возьми-ка теперь свою папку и запиши - крупными буквами запиши! - что если к зиме строительство не будет закончено, ты, Фридрих Фёрнер, распрощаешься с должностью. Какое-то время посидишь, конечно, надо же будет пропихнуть это через капитул. Но все дела заберет себе доктор Фазольт.
- Уверяю, все будет выполнено в срок, ваше сиятельство, - поклонившись, ответил викарий.
- Спина у тебя хрустит, Фридрих, - заметил фон Дорнхайм. - Покажись костоправу. И кланяйся не так резво, ты ведь не мальчик уже. Что касаемо Хейера: ты выставил себя дураком, и расхлебывать эту кашу будешь сам. Я, знаешь ли, имперский князь, который имеет право не снимать шапки в присутствии кайзера, и подтирать лужи за подчиненными мне, согласись, не к лицу. Я тут думал: а ну как если Его Величество Фердинанд и впрямь задумает провести расследование, как мы здесь колдунов и ведьм осуждаем и нет ли нарушений закона? А потом успокоился: ведь у меня этим занимается викарный епископ, еще со времен моего предшественника, Ашхаузена. Я управляю княжеством, а он, моя правая рука, ведет все епархиальные дела и дела о колдовстве разбирает. Я всегда говорил ему: расследуй по закону. Виновных - отдавай в суд, невинных - распускай по домам. Но откуда ж мне было знать, что мой верный викарий беззаконием занимался?
- Я всегда был верен вам, делал то, что вы мне велели, - еле сдерживаясь, процедил Фёрнер.
- Разумеется! - зло хохотнул фон Дорнхайм; смех булькал в его горле, как кипящая на огне похлебка. - Как ты думаешь, Фридрих, если у меня будет выбор, отдать тебя Вене или вместо этого распрощаться с титулом князя-епископа Бамберга, что я выберу? И что выбрал бы ты, будь на моем месте? Так что подумай, мой дорогой викарий, и вбей в свою умную голову: единственное для тебя спасение - верно служить мне. Пока я силен, я не выдам тебя никому. Но если из-за твоей ошибки мне придется оправдываться перед кайзером - самолично сброшу тебя с колокольни.
Тонкие губы викария задрожали.
- Я не понимаю, чем мог заслужить подобные слова в свой адрес. Неужели ваше сиятельство полагает, что я плохо справляюсь с возложенными на меня обязанностями?
Фон Дорнхайм откинулся на спинку кресла и вытер о салфетку жирные пальцы.
- А почему ты решил, что заслужил что-то другое? А, Фридрих? Вот, скажем, палач: хорошо ли он свою работу делает, плохо ли, разве кто-то станет к нему по-доброму относиться? А твоя работа - она ведь палаческая. Найти человека, прокрутить его, как мясо на фарш, и записать признание. Вот ты сейчас сидишь, батистовым платочком лоб утираешь, смотришь перед собой, как монашка на исповеди, а на уме у тебя одно: Господи помилуй, ведь это несправедливо! Князь-епископ приказывает мне ловить и жечь людей, а отвечать придется мне одному. Так? Но ты не бойся. Кайзер никогда не вмешается. Знаешь почему? Золото, которое ты выкачивал из этих отступников-колдунов, шло не только в наши карманы. На него Бамберг снарядил несколько тысяч солдат в войска Лиги, подновил укрепления, обеспечил Баварии тыл. Да и императорским секретарям кое-что перепало. Пока кайзер ведет войну, пока ему нужны союзники, он будет смотреть на все наши дела - богоугодные дела! - сквозь пальцы. Бамберг - не Эльдорадо и не Потоси, но без наших денежек Его Величество Фердинанд Второй давно бы пошел по миру, а его наемные полки разбежались бы в разные стороны, как тараканы. И если кто-то попробует упрекнуть меня в злоупотреблении властью, я непременно напомню об этом.