- Ваше сиятельство, - дрожащим от волнения голосом произнес Фёрнер, - я уже не раз говорил вам это, и повторю вновь: главную угрозу для Бамберга представляют не кайзерские чиновники, а Георг Хаан. Он всячески препятствует осуждению пойманных ведьм. Не удивлюсь, если выяснится, что именно с его помощью Хейеру удалось скрыться от стражи.
- Выяснится - поговорим.
- Он подписал ходатайство об отмене законов о колдовстве и переманил на свою сторону половину Сената.
Злые кабаньи глазки князя-епископа сощурились.
- Вот здесь ты прав, викарий… - протянул он. - Наш общий друг Георг сделал большую ошибку…
Фёрнер понизил голос.
- Избавьтесь от него, ваше сиятельство! Выньте занозу, которая мешает всем нам.
- Нам? - переспросил фон Дорнхайм. - Не путай, викарий. У нас с тобой судьбы разные. Канцлер мне нужен: у него связи, он узнаёт обо всем, что происходит в Империи, быстрей, чем кайзерские секретари. Кругом война, Фридрих, и нас бросает, как зерно в пустой сумке. Зазеваешься - попадешь на жернов. Я легко смогу обойтись без тебя, а вот без Хаана мне конец. И потом: уберу его, и ты останешься один, а? Меня этот расклад не устраивает. До тех пор пока вы вдвоем, пока вы доносите мне друг на друга, пока не даете друг другу спокойно спать, мне не о чем беспокоиться. Человек уверенней стоит на двух ногах, нежели на одной, верно?
Князь-епископ снова отхлебнул пива и коротко бросил:
- Что у тебя еще?
- Недавно я разговаривал с одним итальянцем, ваше сиятельство. Он инженер, его зовут Джованни Боналино.
- И что он тебе предложил, этот итальянец? Усовершенствованную жаровню?
- В каком-то смысле да, ваше сиятельство, - сдержанно улыбнулся викарий. - Цены на древесину выросли, и поэтому каждое сожжение ведьм приносит слишком большие убытки казне. Синьор Боналино предложил способ, который позволит в несколько раз сократить эти расходы.
- Вот как? - подался вперед князь-епископ. - Ну-ка, ну-ка… И что же он предложил?
- Построить специальную печь, - пояснил викарий. - Если вашему сиятельству будет угодно взглянуть, у меня имеются при себе чертежи… Итак. Печь будет представлять собой круглое кирпичное здание высотой восемь или девять футов. Примерно такое, как нарисовано здесь. Железная дверь в боковой стене предназначена для палача и его помощников. Через нее они смогут заходить внутрь, чтобы развести огонь или убрать пепел после закончившейся… э-э-э… процедуры.
- Каким образом туда будут попадать тела колдунов? - спросил князь-епископ.
- Внутри здания закреплена прочная чугунная решетка. Осужденных будут доставлять на крышу здания по вот этой лестнице на внешней стене. Видите, вот здесь ступеньки? На крыше имеется широкое круглое отверстие - именно через него колдунов будут сталкивать вниз, на решетку. Синьор Боналино заверил меня, что устройство печи позволяет сохранять жар в течение достаточно долгого времени и уменьшить расход древесины едва ли не в десять раз по сравнению с обычной казнью. Разумеется, печь позволяет сжигать осужденных и мертвыми, и живьем.
Фон Дорнхайм рассеянно покивал, что-то высчитывая в уме.
- Скажи мне, викарий, - произнес он с непривычной задумчивостью, - этакую печку можно возвести где угодно? Или твоему итальянцу требуется какое-то специальное место?
- По его словам, самое лучшее место для подобного сооружения - на берегу озера или реки. Тогда пепел, который будут выгребать из печи, можно будет сразу же сбрасывать в воду.
Фон Дорнхайм важно кивнул и поднял вверх красный мясистый палец.
- Вызови итальянца ко мне. Если этот потомок Цезаря окажется толковым малым, строительство надо немедленно начинать.
- Когда вам будет угодно принять его, ваше сиятельство? - учтиво поинтересовался викарий, убирая со стола чертежи.
- Завтра же.
И князь-епископ снова надолго припал к серебряной кружке.
Глава 7
Карета ехала по склону горы вниз, скрипя и раскачиваясь на поворотах.
Викарий выглянул в окно и бросил взгляд на отдаляющийся Альтенбург - невзрачный, приземистый замок, с торчащей посередине серой каменной башней. Заросший бурьяном ров, узкие щели бойниц, круглые площадки пушечных бастионов. Здесь, в замке, есть собственная конюшня и псарня. Есть винные погреба и просторный хлебный амбар с запасом муки на несколько месяцев. Есть глубокий колодец и даже клетка, в которой фон Дорнхайм держит пойманного на охоте медведя.
Впрочем, все эти стены, бойницы и пушки - не более чем устрашение для простолюдинов, напоминание о том, кто обладает властью над ними. Серьезной осады замку не выдержать. В прошлом столетии его без труда захватил и разграбил этот варвар Альберт Алкивиад, бранденбургский маркграф.
Губы викария скривила презрительная гримаса. Гогенцоллерны, наглые бранденбургские князьки… Они всегда вели себя вызывающе, никогда не считались ни с кем. Чего стоят только прозвища, которые они добавляют к собственным именам - Альбрехт Ахилл, Иоахим Гектор, Альберт Алкивиад… Как мало, должно быть, осталось в их душе истинного благочестия и смирения, как мало они помышляют о Боге, если их идеал - это Ахилл и Гектор, язычники, не знавшие ничего, кроме битв и пролития крови…
По стенам замка прохаживались часовые в закрытых черной кожей кольчугах. Под рукой у князя-епископа постоянно находится не меньше сотни людей - хорошо обученных, вооруженных, повинующихся каждому его слову. И это не считая уличной стражи, и солдат гарнизона, и солдат в расположенных неподалеку от Бамберга крепостях. Но что толку от стражи, когда речь идет о защите от черной магии, от смертоносных заклятий и хитростей демонов? Вера и убежденность в собственной правоте - вот истинная крепость, которую только может создать человек. Крепость, над которой не властны ни грубые осадные орудия, ни землетрясения, ни пороховые мины. Крепость Света, крепость, которая утвердит себя над поверженными слугами дьявола.
Истина восторжествует. Она разгонит черные тучи и прольется на мир пылающим золотым огнем. В последнее время он все чаще видел перед глазами эту картину. Не во сне, наяву. Огромная площадь - наподобие мадридской Пласа-Майор, - со всех сторон окруженная домами в несколько этажей, с покатыми свинцовыми кровлями и стенами, выложенными розовым камнем. В дальнем конце площади - высокая башня с часами и вытянутым шпилем, острым, как наконечник копья. На площади бушует людское море, руки, плечи и туловища движутся бурыми волнами, любопытные головы всюду: на балконах и в окнах, на крышах, карнизах, на выступах печных труб. Мастеровые и слуги, живодеры и кузнецы, матроны с детьми и публичные девки, карлики, монахи, крестьяне, калеки на кривых костылях, чиновники магистрата с кислыми желтыми лицами, карманные воры, бродяги, которых ветер судьбы швыряет из города в город…
Посреди площади - свободное пространство, границы которого охраняет двойная цепь закованных в латы солдат: шестифутовые алебарды, шлемы с высоким гребнем, черно-золотые плащи наброшены поверх сияющих посеребренных кирас. Небо над площадью затянуто тучами. Страх, ожидание и надежда сияют в глазах людей, и откуда-то издалека ветер приносит на площадь величественные звуки органа.
Он, Фридрих Фёрнер, стоит на верхней площадке часовой башни и глядит вниз. Перед ним кипящее людское море и двойная цепь серебряной стражи и в самом центре, за сияющими латами солдат, - сложенный из сухих бревен огромный костер. Костер высотою в три человеческих роста, поднимающийся вверх уступ за уступом, как языческая пирамида. На вершине его корабельной мачтой вырастает гладкий сосновый столб.
И вот - пронзительный звук трубы, сухой, будоражащий треск барабанов. Новая цепь солдат надвое рассекает толпу, прокладывая широкий проход от края на середину, оттесняя зевак в стороны. По проходу ведут человека в ножных кандалах и с толстой свечой в правой руке. Его подводят к подножию костра, предназначенного для него одного, и доминиканский монах в черно-белом облачении своего ордена зачитывает длинный список его преступлений против Бога и церкви.
Толпа на площади умолкает, и в наступившей тишине отчетливо слышны лишь слова доминиканца и плывущая, ласкающая слух органная музыка. Георг Хаан виновен в колдовстве и покровительстве колдунам. Виновен в убийствах и защите убийц. Виновен в заговоре против всего рода людского. Виновен, виновен, виновен… Он не отрицает, он внимает словам приговора, склонив голову. Свеча в его руках медленно оплывает вниз, восковые желтые слезы стекают по сухим бревнам костра.
Хаан молчит, когда доминиканец дочитывает приговор. Молчит, когда его приковывают цепями к столбу. Молчит, когда пламя поднимается вверх от подножия пирамиды, и скрюченные пальцы огня с яростным ревом вцепляются ему в волосы. Он исчезает в огне тлеющей головешкой, но потом, когда костер догорает и вместо величественной пирамиды остается лишь горстка углей, тогда…
Уже давно в присутствии князя-епископа викарий не испытывал ничего, кроме отвращения. Физического отвращения. Неряшливость князя-епископа, его нарочитая грубость, непристойные шутки, комочки свиного жира, застревающие в его бороде - густые и белые, как плевки. Все это было ему отвратительно. Каждая аудиенция у фон Дорнхайма была для него пыткой. А с некоторых пор Иоганн Георг стал открыто издеваться над ним. Издеваться над его белой кожей, над крепким здоровьем, над способностью ночи напролет работать, не покидая своего кабинета. Но ведь это и было его целью; и то, что он в без малого шестьдесят лет способен работать истовей многих молодых чиновников, свидетельствует о правильности избранного им пути. Он всегда безукоризненно одевался: одежда простая, скромная, но всегда вычищенная и выглаженная, ни единой складки, ни единого пятнышка. Он следил за своими руками, каждую неделю цирюльник аккуратно подстригал ему бороду и усы. У него был личный врач, который ставил ему пиявки, готовил специальную мазь для кожи лица и рук. Викарий не терпел ощущения грязи на коже, не терпел чернильных пятен на подушечках пальцев, пыли на корешках книг. В его кабинете всегда стоял кувшин с подогретой водой и медный таз, в котором он каждые полчаса ополаскивал руки.
Священник должен быть образцом для собственной паствы. Образцом не только духовным, но и телесным. Его аккуратность должна служить зримым примером его превосходства над грязными и распущенными прихожанами. При этом Фёрнер никогда не признавал истязания плоти, цепей, надетых на тело, спанья на голых промерзших досках, еды, состоявшей из кореньев и черствого хлеба. Только глупые фанатики, чей разум помутился и отдалился от Бога, могут верить в то, что, истязая себя, они становятся чище. Что за глупость, что за безумие! Человек создан по образу и подобию Божьему, его тело создано Господом. Человеку не позволено портить, коверкать, уродовать Божье творение. Разве Иисус призывал к умерщвлению плоти?
Шуршание колес, их негромкий стук сменились оглушительным грохотом. Карета въехала в город.
Мысли викария снова вернулись к Георгу Хаану. Без сомнения, этот человек стоит за всем, что происходит в Бамберге. Но он слишком сильный и серьезный противник, чтобы его можно было одолеть одним ударом. О, нет! Здесь подойдет лишь долгая, упорная осада наподобие той, которая позволила Амброзио Спиноле покорить неприступную Бреду и положить ее к ногам испанского короля.
Лицо викария прояснилось. Скупая улыбка проступила на бледных губах.
Женщина. Через нее зло пришло в этот мир. Посредством нее сатана отравляет души людей. И рядом с канцлером тоже находится женщина, при помощи которой князь тьмы присматривает за своим слугой, при помощи которой удерживает его в своей власти. Женщина, женщина, женщина…
Что бы ни говорили про него, женоненавистником Фёрнер никогда не был. В каждой из них - будь то простая служанка на улице или же обвиняемая в тюремном подвале - он пытался разглядеть что-то светлое. Женщина - существо порочное, слабое, похотливое и неискреннее. Но при всем этом она - создание Божье. Божественный Свет теплится и в ее слабой душе.
Однажды ему пришлось допрашивать молодую девушку, которую обвиняли в том, что она вызывала бурю, подложив в деревенский колодец пучок сгнивших листьев шалфея. Когда ее раздели догола, обрили и подвесили, приготовив к порке кнутом, Фёрнер испытал сильнейшее искушение плоти. Полное, крепкое тело, фон Дорнхайму такая понравилась бы. Маленькие груди, льняные длинные волосы, широкие бедра. После часового допроса она не призналась, потеряла сознание. На следующий день он еще раз поговорил с ней. И приказал отпустить.
Дело было не в том, что она говорила. Все обвиняемые всегда говорят об одном и том же. Нужно научиться не обращать внимания на их пустые слова, а вместо этого видеть то, что скрывает их взгляд.
Взгляд той девушки был чистым и ясным. Ее душа была открыта, и он сумел прочесть в этом взгляде: невинна.
Итак - женщина. Вот ключ ко всему. И имя этой женщины - Катарина Хаан. Кто другой, если не супруга канцлера, стоит к нему ближе всех? Кто, как не она, имеет на него самое большое влияние? Поэтому необходимо узнать о ней все. Все о ее слабостях. Все о ее друзьях и знакомых. Изучить каждый ее шаг, знать каждое ее слово. И тогда, без сомнения, обнаружатся доказательства ее связи - а следовательно, и связи ее мужа - с темными силами. Кажется, госпожа Хаан дружна с Кристиной Морхаубт… Что ж, истину можно поискать на этой тропинке. Его новый помощник, выбравший себе столь странное имя, поможет ему.
Вчера Генрих Риттер приходил к нему снова.
- Я сожалею о неудаче, - сказал он, вставая на одно колено и приложив руку к груди. - Уверяю вас, ваше преосвященство, это не повторится.
- Ты обещал, что отдашь мне Хейера, - глядя мимо него, ответил викарий. - В результате я получил лишь холодный, немой труп. В Вюрцбургском университете я потратил немало времени на обучение логике. И сейчас логический ход рассуждений приводит меня к выводу, что ты сделал гораздо больше для канцлера, нежели для меня. Раз так - канцлер должен тебя вознаградить. Я расскажу ему о твоем недавнем визите и о той клятве, которую ты мне дал.
- Моя судьба в ваших руках, и вы вольны распоряжаться ею полностью.
- Вот как? И ты не хочешь оправдаться, защитить себя?
- Мой долг - защищать не себя, а вас, ваше преосвященство.