Рисунок на переплете, форзац и заставки: Ю. Рейнера
Рисунки: Б. Винокурова
Содержание:
Иосиф Исаакович Ликстанов - Зелен камень 1
Часть первая 1
Часть вторая 28
Иосиф Исаакович Ликстанов
Зелен камень
Часть первая
Глава первая
1
Девушка и молодой человек вышли из здания Горного института - старинного кирпичного здания, казавшегося особенно массивным, строгим в этот солнечный вечер, и пересекли улицу. Институт, Геологический музей, Уральское геологическое управление остались позади. Когда перед ними открылась широкая улица с плитяными тротуарами и резными домишками, они на минуту остановились. Девушка, полная, высокая, почти одного роста со своим спутником, едва заметно улыбалась.
- Запомним этот час, Павел, - проговорила она. - Посмотри на институт: ты больше не увидишь его.
- Как студент - да, как инженер - конечно, буду здесь частым гостем, - возразил он. - Почему тебя не было при вручении дипломов?
- Пришлось задержаться в лаборатории. А Ниночка Колыванова была?
- Да… Она просит нас придти сегодня вечером. Завтра Федор уезжает в Краснотурьинск. На прощанье немного потанцуем… Пойдешь, Валя?
- Нет, мне не до танцев. - Она взяла Павла под руку. - Ниночке тоже тяжело, но она храбрится, а я не могу. Как только подумаю, что послезавтра начнется такая долгая разлука… Впрочем, не хочу и не буду киснуть. Расскажи, как прошло торжество.
- Очень скромно. Директор произнес маленькую речь, призвал нас высоко держать знамя советских горняков. Представитель министерства вручил дипломы, а гости аплодировали.
- Он что-нибудь говорил тебе?
- Сказал, что практика восстановительных работ в Донбассе открыла мне путь к самостоятельной деятельности в Егоршино.
- Значит, с самоцветами кончено?
- Нет, не кончено, - ответил он серьезно. - Камни откладываются на неопределенное время, но не отменяются. О камнях я не забыл, самоцветы остаются моим любимым делом. Уверен, что рано или поздно займусь нашими хрусталями, нашими дивными хризолитами… А сейчас - да здравствует уголь! В Донбассе я полюбил угольщиков - боевой, славный народ.
- И останешься угольщиком навсегда! Ведь ты ничего не можешь делать наполовину.
- Это плохо?
- Нет, конечно хорошо! Но чувствую, что с самоцветами кончено навсегда. Представитель министерства больше не говорил с тобой о переходе в кадры цветной металлургии, о Новокаменске?
- К сожалению, нет… Но раскланивается так, будто считает разговор незаконченным.
- Я была бы счастлива, если бы ты очутился в Новокаменске.
- И как хочу этого я!
- Потому что Новокаменск - это альмарины? - лукаво спросила девушка.
- И альмарины и ты! - возразил он улыбнувшись. - Хоть летом мы были бы соседями.
- Но Новокаменск приходится считать несбывшейся мечтой. А вот когда ты сегодня получил письмо, я подумала, что это ответ Треста самоцветов на твой проект о развитии промысла хризолитов. Потом я так горько разочаровалась… Ты не узнал, кто такой Халузев?
- Нет… Спрошу у мамы, может быть она знает.
- Странное письмо…
- Да… Как говорится, загадочное…
На улице Ленина, на плотине, было людно. Городской пруд ярко отражал прозрачные закатные огни. Но только в сквере у дворца пионеров молодые люди, оторвавшись от своих мыслей, почувствовали красоту вечера. Отсюда, с самой высокой точки Горнозаводска, был виден весь город. На фоне пылающего неба рисовались уже затуманенные силуэты привокзальных мельниц и элеваторов. На западе дымы металлургического завода казались черными, на севере чешуйками золотого панциря блестели стекла в корпусах машиностроительных предприятий.
Струйки воды беззвучно падали изо рта чугунных лягушек в восьмиугольную чашу фонтана. Колонны дворца пионеров отсвечивали розовым, казались прозрачными и невесомыми, но тени сгущались, в Сквере легкая весенняя зелень уже потемнела.
- О чем думает человек, только что ставший инженером? - тихо и не глядя на Павла, спросила девушка, когда они сели у фонтана.
- Завтра множество хлопот… О чем думает человек, с которым я послезавтра расстанусь?
- Вот о чем: ты стал инженером, получишь самостоятельный участок, я через месяц уеду на практику в Кудельное. А мечтала, что мы вместе пойдем в гроты рудяные, в пещеры самоцветные…
Ее голос прозвучал по-детски жалобно. Павел прижал нежную, теплую руку девушки к своей щеке. Его ждала трудная работа в новом горняцком поселке, еще не обозначенном на областной географической карте. Трудности не пугали, к тому же он был уверен, что через два года после окончания института Валентина приедет к нему навсегда, и поселок, уже выросший к тому времени, может быть станет их второй родиной.
- Кто обещал не киснуть? - мягко сказал он девушке.
- Прости, больше не буду, - вздохнула она. - Даже в театр завтра пойду. Мне обещали три билета на премьеру в драматический. Понравится ли Марии Александровне, что в последний вечер я буду с вами?
- Чудачка ты! Мама так любит тебя. И знаешь, - вдруг решил он, - ты очень похожа на маму, особенно в эту минуту.
- Какое сравнение! - запротестовала Валя. - Мария Александровна красавица…
- А ты дурнушка!.. На улице все Смотрят только на тебя.
- Ты уверен? - Она зарумянилась, стала рыться в сумочке и вынула руку; на розовой ладони лежало несколько крупных ограненных камней: золотисто-зеленый хризолит, теплый, густой аметист, бледно-голубой строгий аквамарин и пепельно-серебристый горный хрусталь.
- Возьми один, смотри на него почаще и помни обо мне, - сказала девушка.
Павел выбрал хризолит.
- В старину он считался камнем надежды, - напомнила Валентина.
- Да, я знаю…
Солнце скрылось. Из далекого карьера прикатил грохот взрыва и, поворчав, затих.
- Не провожай меня, - сказала Валентина. - Порадуй маму дипломом. Ведь она обещала приехать сегодня.
Они расстались. Валентина вышла на улицу Либкнехта, продолжая мысленно беседу с Павлом. В асбестовых карьерах Кудельного она будет думать только о нем. Не радует даже то, что она проведет лето в двух шагах от своего славного дядьки. Вторая разлука! В военное время Павел бросил институт, чтобы принять участие в восстановлении Донбасса. Вернулся орденоносцем, кончил курс с отличием и вот опять уходит на уголь, решительно отказавшись от предложенной аспирантуры. Он, как всегда, ищет трудного дела, он верен себе, но… разлука - это тяжело.
2
Крайние окна третьего этажа в угловом доме нового квартала были освещены. Взбежав по лестнице, Павел открыл дверь своим ключом. - Павлуша? - окликнула мать. - Покажись!
Сделав шаг навстречу, Мария Александровна поцеловала его и отстранилась, рассматривая сына с улыбкой.
- Как видно, все в порядке, - отметила она. - Как я рада, что снова дома!.. Вы с Валей вспоминали обо мне? Последним и самым коротким этапом командировки был Новокаменск. Видела дядю Валентины - доктора Абасина. Замечательный человек! Он просил меня задержаться в Новокаменске, но я устроилась с попутной машиной и привезла пуд пыли.
Права была Валентина, назвавшая мать Павла красавицей: она была наделена спокойной, открытой красотой, которая, изменяясь с годами, не проходит никогда. Марии Александровне исполнилось уже сорок девять, но седина лишь слегка тронула гладко зачесанные темные волосы; морщинки в уголках глаз лежали едва приметной тенью. Серые глаза смотрели прямо и честно.
- Ты здоров?.. Как поживает Валя?
- Немного хандрит… Велела мне скорее показать тебе вот это…
Мать прочитала диплом и обняла Павла.
- Сын инженер… - медленно проговорила она, вслушиваясь в эти слова. - Значит, послезавтра уедешь? - И тут же прервала себя: - Иди мыть руки, и сядем за стол: я проголодалась. - И лишь тогда, когда Павел вышел из комнаты, она вытерла глаза.
Дальше все было обычно. Мать и сын встретились в столовой. Наливая чай и готовя бутерброды, Мария Александровна расспросила Павла о торжестве вручения дипломов, о городских новостях. Потом зажгла лампу на книжном столике, закуталась в платок и села на кушетку.
- Садись рядом, - предложила она Павлу. - Мне кажется, что ты озабочен…
Павел стоял перед балконной дверью, глядя на улицу.
- Да, немного, - ответил он не сразу. - Скажи, тебе знакома фамилия Халузев? - Он вынул из кармана распечатанное письмо, посмотрел подпись: - Да, Халузев, Никомед Иванович. Необычное имя…
Он обернулся к матери и застал ее врасплох: она смотрела на него, сдвинув брови, неприятно удивленная.
- Халузев? Да, я знаю такого человека, гранильщика Халузева. Через несколько месяцев после исчезновения твоего отца Халузев пришел ко мне, старался оправдать Петра Павловича, предложил мне помощь. Как видно, знал, что я нуждаюсь… Я попросила его оставить меня в покое и с тех пор видела его лишь мельком два-три раза… Чего он хочет?
- Просит навестить его.
- Ты пойдешь?
- Нет.
- Почему?
Он сел рядом с матерью, проговорил вдумчиво:
- Зачем я пойду! Когда я уезжал в Донбасс, ты рассказала мне то, о чем всегда молчала: о вашем браке с Петром Павловичем. Я верю каждому твоему слову. А этот Халузев упоминает об отце. Вот посмотри.
Она прочитала письмо и вернула его Павлу.
- Но мне кажется, что все-таки надо навестить старика. Это просьба умирающего. Ее нужно выполнить, Павел…
- Как жаль, мама, что у тебя нет портрета отца… - нерешительно проговорил он.
- Были фотографии… Я уничтожила их, как только убедилась, что он оставил нас навсегда. Конечно, я поступила неправильно. Портрет надо было сохранить для тебя. - Спеша закончить разговор, она встала: - Спокойной ночи, Павлуша!
- Спокойной ночи! - сказал он и поцеловал ее в лоб.
3
В своей комнате Павел зажег свет и опустился в кресло. Прислушался - ни звука. О чем думает, что переживает мать в эту минуту? Конечно, она уверена, что разговор Павла с Халузевым так или иначе коснется ее отношений с отцом.
Со странным чувством Павел перечитал письмо, написанное нетвердой рукой:
"Многоуважаемый Павел Петрович!
Покорнейше прошу вас в день получения диплома или в ближайшее время после того навестить недужного, прикованного к одру. Дайте покойно помереть старику, почитателю вашего отца, незабвенного Петра Павловича. Жительство имею по улице Мельковке, дом № 53. Не откажите в просьбе умирающему.
С искренним уважением
Халузев Никомед Иванович".
Гранильщик Халузев ставил спокойствие своих последних минут в зависимость от встречи с Павлом. Что хотел он сказать сыну Петра Расковалова, что мог он добавить к тому, что знал Павел об отце? А что Павел знал о Петре Расковалове, инженере "Нью альмарин компани" в Новокаменске, кроме того, что Петр Павлович Расковалов был видным геологом, что Мария Александровна вышла за него против воли отца, ссыльного врача в Новокаменске, что Петр Павлович Расковалов внезапно покинул Марию Александровну, только что ставшую матерью, больную и одинокую, что он погиб в дни гражданской войны при железнодорожной катастрофе в Сибири, как об этом сообщил Марии Александровне некий Ричард Прайс, как-то связанный с отцом…
Все эти отрывочные и смутные сведения ни в какой степени не касались его, Павла Расковалова.
Судьба отца до сих пор затрагивала его вряд ли больше, чем судьба полузабытого литературного героя, и все же, когда он перечитывал письмо Халузева, сердце тепло отзывалось на слово "отец".
В открытое окно донеслись приглушенные звуки патефона. "У Ниночки танцуют, - подумал Павел и вернулся к письму. - Халузев, гранильщик Халузев, - повторил он. - Должно быть, глубокий старик, вроде мил-друга…"
На цыпочках Павел прошел в переднюю. Свет в комнате Марин Александровны не горел. Все же, приоткрыв дверь ее комнаты, он шепотом сказал:
- Может быть, я уйду на полчаса, мама… Показалось, что мать шевельнулась; подождал - она не отведала. Бесшумно закрыв дверь, он снял трубку телефона, набрал номер.
На первом же гудке вызванный номер отозвался.
- Кого там требуется? - послышался старческий, весьма сердитый голос.
- Это я, Георгий Модестович. Не спите еще?
- А, Павел, человек честных правил, куда подевался? - радостно прокричал тот, кого Павел назвал Георгием Модестовичем. - Нет, я и не ложился. Я, знаешь, в бестемные ночи, почитай, вовсе не сплю. А ты, сын милый, зачем в звонки звонишь, с Валюшкой не гуляешь? Для вас самое настоящее время. Что, Валюшка здорова?
- Все здоровы… Спать не хочется, Георгий Модестович.
- Ну, значит, ты мне дружба… Да, что это мы по проволоке через улочку перекликаемся! Ты, знаешь, ко мне беги. У меня самовар наставлен. Беги чаевать, сын милый! Все. Положь трубку!
Когда Павел вышел на улицу, белая ночь была в полной силе. Небо высилось над спящим городом, ясное и прозрачное. Полоса плотного розового света лежала на горизонте, и нельзя было сказать, где, в какой точке этого светоносного облака подготавливалось рождение солнца.
4
Приземистый особнячок с мезонином в глухом переулке был пожизненно закреплен за Георгием Модестовичем Семухиным, художником камнерезного и гранильного дела. Орденоносец, почтенный участник многих выставок, персональный пенсионер, здесь он и жил со своей семьей. Старенький Георгий Модестович присаживался к станочку редко, но его не забывали. По крутой лестнице в мезонин иной раз поднимались большие ученые и почтительно толковали со стариком о причудах самоцветов. Покряхтывая, взбирались на верхотурку друзья Георгия Модестовича, знатные гранильщики, пошуметь за рюмкой водки об уральской и екатеринбургской грани. Наведывались сюда с таинственным видом искатели камня - горщики, показывали удивительные находки, позволяя себе в исключительном случае скупую похвалу: "Добрый камень… ничего, подходящий камень". Порой здесь открывались чудеса, достойные алмазного государственного фонда. Георгий Модестович становился озабоченным, сердитым, садился за свой станочек и забывал о времени и еде.
У Георгия Модестовича, шефа школьного минералогического кружка, каких много в Горнозаводске, Павел и Валентина бывали запросто. Старик, которого они за глаза называли мил-другом, обращался с ними строго, покрикивал, если они своевольничали за его станочком, но в добродушные минуты рассказывал удивительные истории о редкостных камешках, о горных тайностях.
- Нет, не сплю и не собираюсь, - сказал старик, когда Павел сел против него за стол, накрытый клеенкой, и налил себе чаю. - Коротаю ночь с думками своими да чаек тяну. Посиди, посиди со мной, сын милый. Разговор заведем, враз умнее станем.
Прихлебывая из каменной кружки с лазоревыми цветочками, старик, улыбаясь, смотрел на Павла. На первый взгляд странное несоответствие было между синими, даже сиреневыми детскими глазками Георгия Модестовича и громадными усами, которые густо разрослись под круглым красноватым носом и соединились с такой же бородой, буйной, жесткой, изжелта-белой.
- Что давно не бывал? Я, поди, соскучился по тебе да по Валюшке.
Узнав, в чем дело, он потянулся через стол, легонько потрепал Павла по плечу и проговорил с уважением:
- Ну, поздравляю, поздравляю, горный инженер! Знал я, знал, конечно, что ты диплом держишь: в газете про тебя писали, как же!.. Ты теперь для государства нужный человек. В "горе" работать - это, знаешь, не на кулачках боксом драться, да… И когда это вы с Валюшкой поднялись, когда успели - не постигаю!
Вскочив, он прошаркал через просторную и почти пустую комнату, выдвинул из-под железной койки пестрый сундучок невьянской работы, порылся в нем, сунул что-то колючее в руку Павла и свел его пальцы в кулак.
- Возьми, коли по душе придется, - сказал он сердито, сел на место и снова замерцал своими сиреневыми глазками.
Павел разжал пальцы: на ладони лежала звезда густого рубина.
- Что это вы, Георгий Модестович, такую ценность! - запротестовал он.
- Ты не о рублевке думай, а на работу гляди! Сколько ко мне ходишь, а умен еще не стал! - прикрикнул на него гранильщик обиженно. - "Ценность, ценность"! Сам знаю, что ценность. А грань-то какова, вот о чем думай…
- Ваша грань, что тут еще скажешь!
Восхищение, прозвучавшее в голосе Павла, разгладило морщинки, набежавшие на выпуклый лоб Георгия Модестовича.
- Ну и носи, будь здоров-удачлив, - пожелал он. - На пиджак нацепи, коли своего ордена по скромности не носишь, вот так… Я рубин люблю. Говорят, что он крови сродни, а я этого не признаю. Пустой разговор! Рубин, знаешь, есть сгущение огня, рубин-камень от огня взялся. Милый камень, теплый. У меня и для Валюшки Абасиной такая звездочка наготовлена. Ты ей не сказывай. Девицам, знаешь, только несуленый подарок дорог…
Вдруг он сорвался с места, открыл дверь на балкончик, распахнул боковое окно и погасил лампочку, свисавшую над столом. Тотчас же все преобразилось, все наполнил тончайший свет - и синий, и чуть желтоватый, и точно розовый. Светоносное облако на востоке, будто завороженное тишиной, лежало неподвижно. Невозможно было ввести эту красоту в рамки человеческого представления. Ни один пурпурный, вишневый, красный камень не мог бы послужить мерой для легкого, живого света, разлившегося между небом и землей.
- Видишь, какое богатство батюшка Урал кажет нам, глупым! - с глубоким радостным вздохом прошептал Георгий Модестович. - Климат наш строгий - и вдруг такая благодать! Кто видит и понимает, тот богат, а кто проспит, тот беден, мне его жалко. Так ли?
- И какая тишина! Можно сказать, что нет ни атома звука.
- Хорошо придумал, - одобрил старик. - Атом - ведь это весьма мало, ногтями никак не подцепишь.
Закрыв окно и дверь, Георгий Модестович накинул на узенькие плечи меховую кацавейку, присел к столу и налил гостю свежего чаю.
- Так глянулась тебе звездочка-то?
Хороша! - ответил Павел, любуясь подарком, - Ключевой средний камешек дает цвет озерком, и глубина у него небольшая. Цвет днем и при ярком свете будет хорошо виден… Лучи вы огранили в форме коротких мечей. Тут цвет показан в мыске переливом. Оправу заказали из черненой стали, как бы скрыли ее. Лучи свободны…
- Самостоятельные лучики, - признал Георгий Модестович. - Понял гранильщика, ничего не скажу.
- Кстати, - проговорил Павел, продолжая рассматривать звезду, точно не придавая значения своему вопросу, - вы ведь всех уральских мастеров гранильного дела знаете. Об одном из них я от вас не слыхал. Знали ли вы Халузева, Никомеда Ивановича?
Остолбенев на минутку, Георгий Модестович уставился на Павла; тот все любовался рубиновой звездой.