За окнами сверкал знойный день. Безволие овладело Марией Александровной. Бесконечно уставшая, она все же не могла забыться, заснуть. Сквозь полузакрытые веки увидела Георгия Модестовича: он осторожно вошел в комнату, задержался у стола, затем вышел на цыпочках и прикрыл за собою дверь.
"Павел у него на глазах вырос, он Павла с самого детства знает, и язык повернулся такое сказать, так оскорбить!" подумала она с печальной улыбкой.
Порыв ветра подхватил занавеску и перебросил через шнур. Солнечный луч упал на стол и разбрызгался огненно-красными искрами. Она приподнялась, не веря себе. На столе в солнечном луче пылала рубиновая звезда.
Мария Александровна положила звезду на ладонь.
Что означал этот поступок старика - отказ от обвинения, признание своей ошибки? Мария Александровна смотрела на звезду не отрываясь, думая все о том же: ее сын не виновен, мрак должен рассеяться.
Глава шестая
1
Придержав конька, приподнявшись, Никита Федорович указал рукой на черную точку, которая как раз в этот миг готова была скрыться за гранитным бугром.
- Тихон навстречу… Что такое? Почему нас в Конской Голове не ждет?
- Подгони, Никита Федорович, - поторопил Павел, охваченный тревогой.
С пригорка, низко нагнувшись к рулю, навстречу им уже катил велосипедист на блестящей, никелированной машине. Приблизившись, Федосеев резко затормозил, соскочил с велосипеда. Он был бледен и так странно спокоен, что Самотесов и Павел не решились начать расспросы.
- Роман убит, - тихо сказал Федосеев. - Поезжайте в поселок, а я на шахту… Там возьму машину - и в Новокаменск. Приеду с моим шурином: у него хорошая овчарка.
- Роман убит? - оторопело переспросил Самотесов. - Что ты, Тихон!
- Мы с девочкой застали его еще теплым. Он в своей избе на полу лежит с проломленной головой. Езжайте в Конскую Голову. Девочка почти одна. Там, в другой избе, ее отец пьяный отсыпается. Только что пришел. - Он обернулся к Павлу, который смотрел на него с жадным, мучительным нетерпением. - Все так, как вы вчера говорили. Бандит или бандиты закрывают путь к "альмариновому узлу". Ведь Роман, как вы мне говорили, работал на шахте, он, вероятно, знал дорогу. Не входите в избу, пока я не приеду с работниками милиции.
- Заверните в дом приезжих треста, Тихон Федотович, - встрепенулся Павел. - Там остановился Игошин…
- Майор Игошин! Хорошо, что он здесь! - обрадовался Федосеев. - Непременно поставлю его в известность! Ждите меня с овчаркой! - И он вскочил на машину.
Теперь Никита Федорович не гнал лошадь; искоса посмотрел на Павла и посвистел сквозь зубы. Их недавний разговор о человеке, которого не стерпит земля, припомнился Павлу; он почувствовал приступ духоты, выпрыгнул из экипажа, пошел рядом, засунув руки в карманы.
- Теперь видишь, какие могут быть люди? - спросил он. - Старика, полумертвого!..
- Я фашистов насмотрелся… Разведчиком ведь одно время был, далеко за фронт хаживал. Но знаешь, Павел Петрович, что я тебе скажу: не сделает так русский человек, не поднимет руку на старика, а тем более на хворого. Фашист так сделает, а русский человек - не верю!..
- Да разве он русский человек, разве он русский! - крикнул Павел, зашагал быстрее, остановился, дождался, пока экипажик поравнялся с ним, и снова занял место рядом с Никитой Федоровичем. - Последняя надежда рухнула: Роман погиб, и, значит, вход в Клятую шахту закрыт, - сказал он. - Не удивлюсь, если выяснится, что Петюшу подстерегли и убили. Ленушка мне рассказала, что неизвестный ей дядя навестил Романа как раз до того, как старик с Петюшей ушел в лог, а потом вернулся один. "Тот", может быть, решил на всякий случай убрать и старика… Теперь "он", вероятно, делает с шахтой что ему угодно. И хорошо еще, если "он" только "альмариновый узел" разбирает, а если "он" калечит шахту…
- Один не искалечит…
- Но, вернее всего, у "него" есть помощники. Тот же Халузев.
- Постой, попадутся! - судорожно сжал в руках вожжи Самотесов. - Ах, выродки!..
Вдали уже виднелись избы Конской Головы. Навстречу экипажику из-за гранитного бугра выбежала Ленушка и остановилась посреди дороги.
- Ну-ка, забирайся сюда! - подозвал ее Самотесов, наклонился, поднял девочку, посадил себе на колени и выслушал сбивчивый рассказ сквозь слезы о происшествии в Конской Голове и о том, что дядя Федосеев велел в избу деда Романа никого, кроме милиции, не пускать.
- Знаем, знаем… В избу не пойдем, ничего не тронем… Да не плачь!.. А Осип спит?
- Спит он… Пришел шибко хмельной. До вечера спать будет.
Тихо и безлюдно было в поселке. Лес за речушкой, уходивший в гору, как бы подчеркивал своим молчанием тишину брошенной хитной столицы. Невольно понизив голос, Никита Федорович предложил Павлу пройти в его избу и закусить, так как с утра у него ничего не было во рту.
- Я на воздухе побуду, - отказался Павел. - А ты иди хозяйничай.
Проводив взглядом Никиту Федоровича и Ленушку, он повалился на песок возле гранитного валуна и закрыл глаза.
"Все сошлось и прояснилось, а в то же время все будто в стену уперлось, - думал он. - Хода дальше нет. Скорее бы Игошина увидеть. Без собаки в лес нельзя - подстрелят, как зайца, из-за любой сосны".
Впору было грызть руки, так терзало его ощущение бессилия; он готов был землю пробуравить по кротовьи, чтобы добраться до Клятой шахты, штреки которой проходили, может быть, под его ногой и были тан недоступны.
- Не могу я тут сидеть! - сказал он, когда Никита Федорович появился возле него и протянул бутерброд. - Надо скорее все двинуть! Надо в Новокаменск!
- Зря! - решительно возразил Самотесов. - Прежде всего съешь-ка это, непременно съешь, а то ослабеешь совсем. Тихон быстро управится, не успеешь оглянуться. Шурин ему собаку даст - в лес пойдем. Потерпи!
- Не могу! - Павел вскочил на ноги. - Ты здесь останься, а я лошадь выпрягу, верхом поскачу. Я без седла умею… Сидеть сложа руки хуже смерти!
В эту минуту и случилось то удивительное, что так резко изменило обстановку.
2
Это был свист - мальчишеский свист в два пальца, который легко одолевает пространство, который, кажется, сквозь землю и стены пройдет, вырвется на простор и непременно достигнет цели.
Конечно, этот сигнал предназначался для Ленушки, и она вдруг появилась на пороге избы с недоеденным куском хлеба в руке, точно на крыльях в один миг перенеслась к жердочкам, переброшенным через речушку, и замелькала в высоких травах приречной полянки, оглашая воздух ответным звенящим криком:
- Петю-у-у!.. Петю-у-у!..
- Это он! Это Петюша вернулся! - крикнул Павел и бросился вслед за Ленушкой.
К лесной опушке он подоспел, когда Ленушка уже завладела своим потерянным и неожиданно обретенным другом. Как она вцепилась в него, как бесцеремонно тормошила, запихивая в его рот остатки хлеба, как нежно гладила его лицо! Петюша, совершенно обессилевший, полулежал, закрыв глаза, и не то улыбался, не то морщился, слушая лепет Ленушки. Трудно было узнать в нем того, кто несколько дней назад был здоровым, крепким мальчуганом. Лицо, обтянутое грязной кожей, стало почти неузнаваемым.
- Петюша! Здравствуй, Петюша! - И Павел наклонился к нему.
Мальчик открыл глаза, увидел Павла и побледнел, насколько еще мог побледнеть, в каждой черте его личика отразились недоумение и страх; он весь подался назад, подняв руки на уровень лица, будто защищаясь.
- Что ты, родименький, что ты? - лепетала Ленушка, почувствовав неладное.
Подошел Никита Федорович, радостно поздоровался с Петюшей, но тот смотрел только на Павла, точно сравнивал его с кем-то, хотел отделить от кого-то.
- Ты боишься меня? - сказал Павел. - За кого ты меня принимаешь? Тебе кажется, что ты меня видел? Где?
- Будто в шахте… в штреке…
- "Он"… был похож на меня?
- Ага…
- Ты его лицо видел?
- Нет… Плохо видать было…
- Уверяю тебя, что это был не я… Значит, ты все же нашел продушной ходок!
Сунув руку в карман, немного успокоившийся, Петюша вынул узелок и протянул Павлу; тот развернул тряпицу, высыпал на ладонь несколько яркозеленых кристаллов, пересыпал их в ладонь Никиты Федоровича:
- Посмотри, какая красота!
Шумный вздох, почти стон раздался за его спиной. Безобразно распухший, еще не проспавшийся Осип смотрел на прекрасные кристаллы как завороженный.
- Петюша, родненький, свое береги! - прохрипел он.
- Вон! - рявкнул Самотесов.
Галечник отшатнулся, сделал шаг назад, но не ушел.
- Молодец, Петюша, выполнил договор! - сказал Павел, обнимая мальчика. - С тебя отчет полагается. Можешь говорить?
Самотесов поставил Петюшу на ноги; тот пошатнулся и с извиняющейся улыбкой вновь опустился на землю. Павел подхватил его и понес к поселку. Ленушка побежала рядом, держась за свисавшую руку мальчика.
У порога избы Никита Федорович остановился:
- Ты, Павел Петрович, с мальцом побеседуй, а я здесь подежурю на всякий случай. Ну и гиблое ж место!..
Дверь за Павлом и Петюшей закрылась.
Самотесов поморщился, когда к нему подошел Осип. Теперь галечник был оживлен и обеспокоен, его глаза шныряли воровато.
- Нехорошо так делать, хозяин, - начал он развязно. - Не вами поднято, не вам и владеть.
- Уйди ты ради бога! - отмахнулся Самотесов.
- Обрадовались, что мальчонка сдуру это… отдал! Никита Федорович побагровел.
- Уйди! - повторил он с отвращением. - Того не соображаешь, что камень в государственной шахте поднят, государству и принадлежит. А хоть бы и не там! Петюша поднял, ты ни при чем!
- На одно робим… Компаньоны мы…
- То-то и бросил ты компаньона одного. Да ты понимаешь, что за это полагается?
- А что? - дерзко ответил Осип, избегая его взгляда. - Все равно продушной ходок-то он нашел. Награда за это полагается. Вот и все!
- А вот я в газете опубликую, как ты договор с шахтой выполнял. Тебе после этого в Новокаменске жизни не будет, каждый вслед плюнет… Эх ты, друг-товарищ! Постыдился бы на глаза лезть, а не то что разговор вести. Отец в избе убитый лежит, а он… Человек ты или кто?
Осип, как стоял перед ннм в вызывающей позе, руки в бока, так и оцепенел. Затем лицо его дрогнуло, стало осмысленным и жалким; и тут только Самотесов сообразил, что от него первого Осип услышал о смерти Романа.
- Кто убил-то? - спросил Осип упавшим голосом.
- Неизвестно… Ты в избу не ходи. Власти скоро приедут. Пойди умойся, а то на человека не похож.
Тихо в поселке. Все застыло, омертвело. Впору было подумать, что никогда не проснется, не оживет это мертвое царство. Вдруг весело заржал конек, привязанный у крайней избы, и ему ответило ржанье издали. Никита Федорович чуть не закричал от радости: на дороге показался знакомый больничный экипаж с двумя пассажирами; почти одновременно послышалось пыхтение мотоциклета.
3
Первым, кого увидел Павел, выйдя на крылечко избы, был немолодой полный человек. Прогуливаясь по берегу речушки, он беседовал с Никитой Федоровичем, но, услышав скрип двери, обернулся, отделился от Самотесова, направился к Павлу. Шел он, немного переваливаясь с ноги на ногу, темные, широко расставленные глаза едва заметно улыбались. Внешне этот человек в просторной толстовке, с плащом, переброшенным через руку, был ничем не примечателен, но когда он подошел вплотную, его лицо посерьезнело, он стал как бы стройнее и значительнее.
Не сомневаясь ни секунды, Павел поздоровался с ним:
- Здравствуйте, товарищ Игошин!
- Так точно! - ответил тот. - Здравствуйте, Павел Петрович! Долго вы, однако, беседовали с этим мальчонкой. Рад вас видеть.
- Поверьте, что я тоже…
- Не сомневаюсь… Вы ведь в Горнозаводске должны были почувствовать, что я к вам отношусь несколько по-особому. Поговорим?
- Я готов. Но нужно, чтобы занялись мальчуганом. Он очень слаб, истощен. Его нужно накормить.
- Это устроим. Погодите немного. Доктор Абасин в избе у этого Романа с работниками милиции…
Он вошел в избу и через несколько минут вернулся с Абасиным. Подошел Никита Федорович, обхватил Павла за плечи.
- Ну, товарищ начальник, дело к концу! - шепнул он на ухо. - Тихон и его шурин с Голубком в лес ушли. Вот ждем…
- Как мама, Валя? - спросил Павел у Максима Максимилиановича.
- Все благополучно, не тревожьтесь. - Он вздохнул: - Ах, Роман, Роман! Вы подумайте, какой конец… Изуверство, ужас!.. Ну-с, так где же мой любимец фортуны? Займемся живым, Никита Федорович!
Взяв Павла под руку, Игошин провел его к берегу речушки, сел на валун, усадил Павла рядом с собой, достал порттабак, свернул папироску, щелкнул зажигалкой-пистолетиком и с наслаждением затянулся.
- В спешке курить не могу, а спокойных минут мне отпускается маловато, - пояснил он; похлопал Павла по колену и вполголоса серьезно проговорил: - Несогласен я с вами, Павел Петрович.
- В чем?
- В одной вашей мысли. - Он тут же перехватил вопрос, который готов был вырваться у Павла: - Но это потом… А сейчас, чтобы не терять времени, давайте условимся о порядке разговора. - Он усмехнулся. - В данном случае предпочитаю такой порядок, когда я буду только спрашивать, а вы только отвечать, поскольку найдете нужным, не удивляясь ни характеру вопросов, ни объему моего любопытства. Но имейте в виду: неволить себя не нужно. Умолчание буду расценивать как нежелание отвечать. И прошу учесть, что это не допрос, не расследование, а просто разговор большого значения и для вас лично и для общего дела. Принимаете это?
Павел кивнул головой.
- Так вот… Начнем с основного пункта: при каких обстоятельствах вы предъявили завещание, с которым я недавно ознакомился, при каких обстоятельствах получили завещанное - я не спрашиваю, в чем оно заключалось, - не заметили ли странностей в поведении Халузева, а дальше уж по ходу беседы… - Он призадумался, дополнил: - Самотесов и Федосеев сказали мне, что вчера вы им многое открыли и с вашим предположением познакомили. Я не стал их расспрашивать. В беседе со мною, надеюсь, вы будете обстоятельнее. Подробностей, которые вам кажутся важными, не бойтесь…
В это время Максим Максимилианович, Никита Федорович и Ленушка занимались Петюшей.
Доктор нашел общее состояние здоровья Петюши удовлетворительным, если не считать истощения и утомления.
Мальчика умыли, переодели в белье Павла, в котором он совершенно утонул, и закутали в его старенький пиджак. Он получил хлеба с колбасой на один зубок, но из гордости не попросил больше и все облизывал губы.
Чувствуя себя в центре внимания, Петюша, сидя на лавке, солидно и вдумчиво отвечал на вопросы доктора.
Чудесной, сказочной была повесть Петюши для слушателей.
По словам Петюши выходило, что он просто-напросто завалился в "дудку", как он назвал вертикальную выработку.
- Как же это ты так неосторожно! - испугался Абасин, а Никита Федорович только крякнул и недоверчиво погладил бородку.
- Я на краешек сдуру стал, а она и завалилась, - сдержанно пояснил Петюша.
Свою подземную темницу он описал довольно подробно, но забыл упомянуть о страшной "печи".
- Как же ты выбрался? - нетерпеливо допытывался Максим Максимилианович.
Об этом Петюша рассказал тоже как-то глухо, будто обходил сторонкой. Он якобы выбрался сквозь щель, проходившую сбоку завала, и то ползком, то придерживаясь за борт выработки, наудачу двинулся вперед. Штрек остался позади, началась какая-то очень большая выработка; он встретил ручей, бежавший под землей, напился, совсем ожил, пошел вдоль ручья, очутился в такой большой выработке, что свет свечи не достигал кровли. Потом пробрался в другую выработку; ее стены блестели, белые столбы свисали сверху и росли из земли. Вели его стрелы, выбитые на камне.
- Да ведь это не выработки, это пещеры! - обрадовался Максим Максимилианович. - Значит, Клятая шахта с пещерной частью Клятого лога соединяется. Куда ты вышел?
- А в камни…
- Близко к Баженовке?
- Не так близко. Там камни, потом болото. А дальше, должно, каменоломня гилевская…
- А скажи, пожалуйста…
Подлинный краевед, Максим Максимилианович был в состоянии замучить своего пациента вопросами; что касается Никиты Федоровича, то он слушал молча, понимая, что после разговора с Павлом Петровичем маленький исследователь о многом умалчивает, все время мысленно сообразуется с его запретами, и думал о Петюше:
"Хитер, умен, а пуще того честен. Видать, от Осипа не набрался".
Кончилась беседа Павла с Сергеем Ефремовичем.
Майор взял из его рук золотые часы, осмотрел их, осмотрел хрустальную печатку и задумался.
- Они были найдены Петюшей возле "печи". Вероятно, часы потеряны в драке или при переноске трупов в "печь", - пояснил Павел.
- А как высоко расположен вход в "печь" над горизонтом выработки, Петюша говорил?
- Довольно высоко… Но он очень сильный человек. Я сужу по тому, что дверь не уступила мне сразу… Кроме того, у него, вероятно, были сообщники.
- Вы составили определенное и как будто обоснованное предположение, - признал Игошин. - Но все это до полной проверки останется только предположением.
- Вы все еще считаете, что я ошибаюсь?
- Не могу сказать ни да ни нет, - неохотно проговорил Игошин. - Но если чувству верить - а я иногда своему чувству верю, - то, сопоставляя все это: убийство старика, грязное дело с камнями, гнусные анонимки, то тысячу раз нет!
- Значит, вы возьмете меня в шахту? Игошин не ответил.
- Если вы ставите под сомнение мои предположения, то я не понимаю, почему бы вы могли отказать мне в этой просьбе. Я буду полезен, уверяю вас!
- Не по душе мне это, - недовольно проговорил Игошин и встал.
- Я хочу скорее узнать, прав ли я или, к счастью, неправ, хотя и не верю в то, что могу ошибиться… Тут уж каждая минута ожидания - пытка невыносимая, Сергей Ефремович! Ведь решается не пустяк, а многое решается. Решается вопрос, как я буду в глаза людям смотреть, какую память об отце нести. Поймите меня!
- Глупостей не наделаете?
- Клянусь, что буду выполнять каждую букву любого вашего приказа!
- При всех обстоятельствах каждого из "этих" нужно взять живым…
- Вы понимаете, что я только так и смогу поступить…
- Да, это я понимаю, - тихо произнес Игошин, вглядываясь в измученное лицо Павла. - Но вот что… Вы готовы броситься в шахту с голыми руками, а нужны осветительные средства, оружие, нужны люди, и немало людей. В таких делах надо спешить осторожно. Вы в шахту рветесь, вам хочется скорее распутать узел. Понимаю вас… Но имейте в виду, Павел Петрович: если вы хотите, чтобы я вас взял с собой, прежде всего приведите себя в порядок. Надо поесть, отдохнуть. На вас лица нет. А дело может получиться трудным…
Павел был близок к тому, чтобы возмутиться, запротестовать; не понимал он и не мог понять, как можно быть спокойным, когда враг разрушает шахту, когда… И в то же время чувствовалось, что этот внешне неторопливый человек знает цену каждой минуты, знает, к чему идет, и знает лучший путь.